неприятных впечатлений подействовали на гетмана возбуждающим образом.
Особенно задела гетмана встреча в совете у примаса с русским воеводой и
князем-канцлером. Оба Чарторыйские едва поклонились ему, держались с ним
очень сухо и как бы с оттенком вежливого пренебрежения. Несколько раз
канцлер, не отвечая на его вопросы, презрительно заговаривал о другом. Но
что хуже всего, примас, всегда сочувствовавший гетману, теперь начинал
возражать ему, не давал говорить и в обращении с ним обнаруживал еще
большую перемену, чем в мыслях. В то же время он выказывал большое
почтение к фамилии и был с ними чрезвычайно предупредителен.
решительно высказывал свое мнение во всех тех случаях, когда Лубенский
колебался или совсем умолкал, и всегда примас соглашался с ним, склоняя
голову в знак одобрения. Собственно говоря, все это еще не давало повода
особенно тревожиться, но гетман чувствовал в воздухе накоплявшуюся
неприязнь к нему и какую-то тайно подготовляемую перемену.
гетмана, была еще одна, особенно уязвлявшая старика. В своем положении
великого гетмана и в качестве шурина стольника литовского, которого
фамилия с помощью императрицы явно старалась посадить на трон, Браницкий
имел право ожидать от него хотя бы соблюдения известных внешних форм
приличия, первого визита или вообще какого-нибудь признака внимания к
себе.
блестящие балы, на которые собиралась вся знать столицы, по совету фамилии
или, повинуясь голосу собственной гордости и чем-то оскорбленного
самолюбия, встречаясь чуть ли не ежедневно на улице с зятем, не желал
делать ему визита и оказывал ему явное пренебрежение.
Зная стольника литовского, трудно было приписать ему лично инициативу
такого отношения; он был очень мягок по характеру и, если не отличался
особенной искренностью, то все же был всегда до крайности любезен и вежлив
даже по отношению к врагам. Естественно, что Браницкий видел в этом лишнее
доказательство непримиримости фамилии по отношению к себе, мстительность
канцлера и воеводы. Они не могли простить ему, что обманулись в нем, и что
он обнаружил перед всеми их ошибку...
гневным. Целый день он сдерживал себя и только теперь дал волю этому
гневу. Клемент, привыкнув узнавать о результатах каждого дня по симптомам,
которые он видел вечером, заметил тотчас же, что Браницкий должен был
пережить что-то очень тяжелое...
нащупывая неровно бившийся пульс, - настали чрезвычайно трудные дни.
хладнокровием подействовать успокоительно на пациента, - оставить на
ответственность других людей, а не принимать все на себя; есть прекрасная
моральная формула, которая заключается в том, чтобы большие дела считать
небольшими, а небольшие - ни за что не считать.
возразил гетман. - Это все равно, что сказать больному, что он не должен
хворать.
склонился к доктору.
Млодзеевском. Этот коварный человек уже начинает изменять нам, и нет
сомнения, что он увлечет за собой примаса. Старец уже не видит своими
глазами и не слышит иначе, как его ушами... А к довершению всех
неприятностей я должен думать, что сын Беаты, si fabula vera, приложил
свои старанья к тому, чтобы устроить мне этот сюрприз. Но нет - это басня.
Этого не может быть!
что это правда. Юноша - от природы необычайно одаренный (и не
удивительно!), - с улыбкой прибавил он, - буйно развернулся в школе
канцлера! Я виделся и говорил с ним сегодня... Мать внушила ему очень
дурные чувства по отношению к вам...
канцлером, и гордый мальчик, не желая сносить его грубые выговоры,
поблагодарил его за службу.
руку, воскликнул с живым нетерпением:
но нам-то в этом мало проку... Я говорил с ним, и он окончательно вывел
меня из терпенья; я не хочу обманывать ваше превосходительство, он весь
пылает ненавистью!!!
выдумать более ужасной мести! Ты, дорогой мой Клемент, - для тебя у меня
нет тайн - ты знаешь, что это мое единственное дитя, что в нем одном течет
моя кровь!.. И вот мой сын стал моим неумолимым врагом!
рукой. Клемент осторожно пожал другую его руку.
мыслями. С того пути, на который вступил бедный юноша, мы можем постепенно
отвлечь его. Разорвав с фамилией, вырвавшись из их когтей, он, наверное,
изменится... Мы уж постараемся об этом.
между тем постараюсь не терять его из вида. Он уж хотел уезжать в Борок, я
упросил его остаться. Уговорил прийти завтра ко мне, на что он едва
согласился, потому что не хотел даже показываться во дворце.
часу?
подумав, - я должен видеть его завтра.
последнее средство, чтобы заставить его опомниться. Чего не в силах
достичь ни я, ни кто другой, то, может быть, совершите вы: ваш высокий
сан, возраст и имя произведут свое действие на впечатлительного юношу.
Ваше превосходительство сумеете добрым словом рассеять его предубеждения.
мне это... я уж охладел к нему; постыл мне весь свет; а еще эта мысль,
что, может быть, последняя капля благородной крови, которую я ношу в
себе...
прерывая дальнейшую исповедь, волновавшую его пациента, - пора вам
отдохнуть...
если бы у меня были важнейшие дела. Я должен его увидеть, я должен
говорить с ним. Голос крови - иначе не может быть - должен же заговорить в
нем.
гетмана.
прихода Теодора.
дворцом гетмана уже наполнился прибывшими войсками и шляхтичами, ежедневно
съезжавшимися ко двору, когда, верный своему слову, появился около полудня
Паклевский, с гордо поднятой головой, и стал расспрашивать служащих, как
пройти к доктору.
войти.
у вас тут есть шпионы, и хотя я - не важная птица, о моем приходе,
наверное, сейчас же донесут. Вот-то посыпятся громы на неблагодарного и
предателя.
я искренне этому рад; это избавит тебя от рабства, потому что с ними
нельзя быть в союзе и дружбе; они желают иметь только послушных рабов.
Такой благородный характер, как у вас, не позволил бы заковать себя в
оковы.
признаюсь вам, дорогой доктор, что сегодня, когда я могу рассуждать
трезво, между нами говоря, мне кажется, что я сделал глупость. Не
сдержался... Канцлер был ко мне довольно милостив, все придворные мне
завидовали, у меня было будущее впереди, а теперь - никакого.
дружески положив руку на колени Теодору. - Ведь не одна же фамилия на
свете; есть и другие магнаты, которые способны оценить тебя.
показаться странным, но я скажу вам, что, если фамилия не имеет еще теперь