скорее, что это народ русский...
- И вы уже смеетесь, о, племя! - рванулся было Шатов.
- Успокойтесь, прошу вас; напротив, я именно ждал чего-нибудь в этом роде.
- Ждали в этом роде? А самому вам не знакомы эти слова?
- Очень знакомы; я слишком предвижу, к чему вы клоните. Вся ваша фраза и
даже выражение народ "богоносец" есть только заключение нашего с вами
разговора, происходившего слишком два года назад, за границей, незадолго
пред вашим отъездом в Америку... По крайней мере сколько я могу теперь
припомнить.
- Это ваша фраза целиком, а не моя. Ваша собственная, а не одно только
заключение нашего разговора. "Нашего" разговора совсем и не было: был
учитель, вещавший огромные слова, и был ученик, воскресший из мертвых. Я
тот ученик, а вы учитель.
- Но если припомнить, вы именно после слов моих как раз и вошли в то
общество и только потом уехали в Америку.
- Да, и я вам писал о том из Америки; я вам обо всем писал. Да, я не мог
тотчас же оторваться с кровью от того, к чему прирос с детства, на что
пошли все восторги моих надежд и все слезы моей ненависти... Трудно менять
богов. Я не поверил вам тогда, потому что не хотел верить, и уцепился в
последний раз за этот помойный клоак... Но семя осталось и возросло.
Серьезно, скажите серьезно, не дочитали письма моего из Америки? Может быть
не читали вовсе?
- Я прочел из него три страницы, две первые и последнюю, и кроме того бегло
переглядел средину. Впрочем я все собирался...
- Э, вс¬ равно, бросьте, к чорту! - махнул рукой Шатов. - Если вы
отступились теперь от тогдашних слов про народ,. то как могли вы их тогда
выговорить?.. Вот что давит меня теперь.
- Не шутил же я с вами и тогда; убеждая вас, я, может, еще больше хлопотал
о себе, чем о вас, - загадочно произнес Ставрогин.
- Не шутили! В Америке я лежал три месяца на соломе, рядом с одним...
несчастным и узнал от него, что в то же самое время, когда вы насаждали в
моем сердце бога и родину, в то же самое время даже может быть в те же
самые дни, вы отравили сердце этого несчастного, этого маньяка, Кириллова,
ядом... Вы утверждали в нем ложь и клевету и довели разум его до
исступления... Подите, взгляните на него теперь, это ваше создание...
Впрочем вы видели.
- Во-первых, замечу вам, что сам Кириллов сейчас только сказал мне, что он
счастлив и что он прекрасен. Ваше предположение о том, что вс¬ это
произошло в одно и то же время, почти верно; ну, и что же из всего этого?
Повторяю, я вас ни того, ни другого не обманывал.
- Вы атеист? Теперь атеист?
- Да.
- А тогда?
- Точно так же, как и тогда.
- Я не к себе просил у вас уважения, начиная разговор; с вашим умом, вы бы
могли понять это, - в негодовании пробормотал Шатов.
- Я не встал с первого вашего слова, не закрыл разговора, не ушел от вас, а
сижу до сих пор и смирно отвечаю на ваши вопросы и... крики, стало быть, не
нарушил еще к вам уважения.
Шатов прервал, махнув рукой:
- Вы помните выражение ваше: "атеист не может быть русским", "атеист тотчас
же перестает быть русским", помните это?
- Да? - как бы переспросил Николай Всеволодович.
- Вы спрашиваете? Вы забыли? А между тем это одно из самых точнейших
указаний на одну из главнейших особенностей русского духа, вами угаданную.
Не могли вы этого забыть? Я напомню вам больше, - высказали тогда же: "не
православный не может быть русским".
- Я полагаю, что это славянофильская мысль.
- Нет; нынешние славянофилы от нее откажутся. Нынче народ поумнел. Но вы
еще дальше шли: вы веровали, что римский католицизм уже не есть
христианство; вы утверждали, что Рим провозгласил Христа, поддавшегося на
третье дьяволово искушение, и что, возвестив всему свету, что Христос без
царства земного на земле устоять не может, католичество тем самым
провозгласило антихриста и тем погубило весь западный мир. Вы именно
указывали, что если мучается Франция, то единственно по вине католичества,
ибо отвергла смрадного бога римского, а нового не сыскала. Вот что вы тогда
могли говорить! Я помню наши разговоры.
- Если б я веровал, то, без сомнения, повторил бы это и теперь; я не лгал,
говоря как верующий, - очень серьезно произнес Николай Всеволодович. - Но
уверяю вас, что на меня производит слишком неприятное впечатление это
повторение прошлых мыслей моих. Не можете ли вы перестать?
- Если бы веровали? - вскричал Шатов, не обратив ни малейшего внимания на
просьбу. - Но не вы ли говорили мне, что если бы математически доказали
вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом,
нежели с истиной? Говорили вы это? Говорили?
- Но позвольте же и мне наконец спросить, - возвысил голос Ставрогин, - к
чему ведет весь этот нетерпеливый и... злобный экзамен?
- Этот экзамен пройдет навеки и никогда больше не напомнится вам.
- Вы вс¬ настаиваете, что мы вне пространства и времени...
- Молчите! - вдруг крикнул Шатов, - я глуп и неловок, но погибай мое имя в
смешном! Дозволите ли вы мне повторить пред вами всю главную вашу тогдашнюю
мысль... О, только десять строк, одно заключение.
- Повторите, если только одно заключение...
Ставрогин сделал было движение взглянуть на часы, но удержался и не
взглянул.
Шатов принагнулся опять на стуле и, на мгновение, даже опять было поднял
палец.
- Ни один народ, - начал он, как бы читая по строкам и в то же время
продолжая грозно смотреть на Ставрогина, - ни один народ еще не устраивался
на началах науки и разума; не было ни разу такого примера, разве на одну
минуту, по глупости. Социализм по существу своему уже должен быть атеизмом,
ибо именно провозгласил, с самой первой строки, что он установление
атеистическое и намерен устроиться на началах науки и разума исключительно.
Разум и наука в жизни народов всегда, теперь и с начала веков, исполняли
лишь должность второстепенную и служебную; так и будут исполнять до конца
веков. Народы слагаются и движутся силой иною, повелевающею и
господствующею, но происхождение которой неизвестно и необъяснимо. Эта сила
есть сила неутолимого желания дойти до конца и в то же время конец
отрицающая. Это есть сила беспрерывного и неустанного подтверждения своего
бытия и отрицания смерти. Дух жизни, как говорит писание, "реки воды
живой", иссякновением которых так угрожает Апокалипсис. Начало
эстетическое, как говорят философы, начало нравственное, как отожествляют
они же. "Искание бога", как называю я всего проще. Цель всего движения
народного, во всяком народе и во всякий период его бытия, есть единственно
лишь искание бога, бога своего, непременно собственного, и вера в него как
в единого истинного. Бог есть синтетическая личность всего народа, взятого
с начала его и до конца. Никогда еще не было, чтоб у всех или у многих
народов был один общий бог, но всегда и у каждого был особый. Признак
уничтожения народностей, когда боги начинают становиться общими. Когда боги
становятся общими, то умирают боги и вера в них вместе с самими народами.
Чем сильнее народ, тем особливее его бог. Никогда еще не было народа без
религии, то-есть без понятия о зле и добре. У всякого народа свое
собственное понятие о зле и добре и свое собственное зло и добро. Когда
начинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогда
вымирают народы, и тогда самое различие между злом и добром начинает
стираться и исчезать. Никогда разум не в силах был определить зло и добро,
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Березин Федор
Марко Джон
Афанасьев Роман
Херберт Фрэнк