Чтение 43–й страницы книги ~Трое из навигацкой школы~

пренебрежительного тона, -- и у вас могут быть более серьезные неприятности,
чем эта временная задержка. -- Он молчал, ожидая вопроса, но де Брильи был
безучастен: -- Заговор, следственная комиссия ведет доследование, работает
днем и ночью, и вдруг становится известным, что вы похищаете девицу, имеющую
прямое отношение к делам заговорщиков.

Де Брильи оторвался от созерцания собственных ног и внимательно
посмотрел на Бергера.

-- Кому становится известно?

-- К нашему счастью, об этом не знают ни Ушаков, ни князь Трубецкой.
Лесток готов помогать вам, -- Бергер так и подался вперед, -- но вы должны
отдать бумаги, которые везете в Париж!

-- А... -- де Брильи неожиданно рассмеялся. -- С этого и надо было
начинать. У Лестока неплохие ищейки. Отдать бумаги? -- закричал он вдруг,
стиснув подлокотники кресла так, что пальцы побелели: -- Может, Лестоку
отдать и шпагу впридачу? Или подарить мой родовой замок?

-- Отдайте бумаги, и вы получите паспорт, -- почти умоляюще выдохнул
Бергер. -- И можете ехать в Париж со своей красавицей. Или вы не собираетесь
везти ее с собой? -- неожиданно для себя курляндец хихикнул. Он не хотел
придать своим словам игривого оттенка, боже избавь, но этот нервный всхлип,
фамильярный, как подмигивание, сообщил его словам именно тот оттенок, и де
Брильи, задохнувшись от ненависти, вскочил с кресла.

-- Убирайтесь, -- прошипел он. -- Передайте вашему Лестоку, что он не
получит от меня ничего.

Бергер тяжело повел шеей, пытаясь поймать взгляд Белова и подать ему
оговоренный и чуть ли не прорепетированный в дороге знак. Но Саша
сосредоточил все свое внимание на горящих в камине поленьях. Когда курляндец
опять посмотрел на Брильи, тот стоял в дверях, держа в руке бронзовый
канделябр и с угрозой шептал французские ругательства.

-- Ax ты! -- крикнул фальцетом Бергер и, добавив Белову: -- Навались!
-- метнулся к французу, обхватил его колени и рывком дернул на себя. Прием
этот был неожиданным для Брильи, но падая, он все-таки успел ударить Бергера
по выпирающим лопаткам.

-- Ну же, курсант! -- Бергер дергался, пытаясь сбросить с себя выпавшие
из канделябра свечи, но ноги француза держал крепко. -- Я же заживо сгорю!
Белов!

Рука француза замахнулась для нового удара. Миг, и Саша придавил тело
Брильи к полу.

-- Скажите, где Ягужинская, и я помогу вам, -- шептал он в ухо
французу. Тот извивался под тяжестью двух тел.

-- Руки вяжи ему, руки, -- хрипел Бергер. -- Веревку бы надо!
Калистрат, где ты, каторжник? Веревку!

-- Скажите, где Анастасия, -- твердил Саша. -- Ради всего святого, где
Ягужинская?

-- Зачем это я вам понадобилась?

Перед Сашиными глазами мелькнула золоченая туфелька, наступила каблуком
на дымящие фитили свечей и скрылась под зеленой оборкой. Затканная серебром
ткань царапнула щеку.

"Она! "- произнес внутри Саши ликующий голос. Тело его обмякло, и
Брильи скинул его с себя, как тяжелый куль. Вложенная Анастасией в руку
француза шпага ткнулась острием в налитую кровью шею Бергера.

-- Защищайся, негодяй! -- гаркнул француз.

Бергер вскочил на ноги и выхватил шпагу.

Они носились по комнате, падали перевернутые кресла, со звоном
разбивалась посуда, закатив глаза от ужаса, маячил в дверях сторож, а Белов
стоял на коленях перед Анастасией, не в силах пошевелиться под ее рукой,
словно не кружева украшали эту ручку, а тяжелые доспехи. Она посвящала его в
рыцари, забирала в пожизненный полон и даже не знала об этом. Ей и дела не
было до застывшего в нелепой позе молодого человека, с веселым любопытством
она наблюдала, как метался по комнате, потерявший в пылу битвы туфли,
Брильи, как победно развивались полы халата у его крепких, поджарых ног, как
Бергер, втянув голову в плечи, отражал удары француза.

Курляндец уже понял, что его игра проиграна, и теперь боялся потерять
большее, чем расположение Лестока и обещанное богатство. "Господи, только бы
не убил, проклятый! -- молился Бергер. -- Только бы не убил... Ишь, как
глаза горят! Каторжник! Ну пырни куданибудь несмертельно, каналья, и
проваливай ко всем чертям! О, Господи... "

Всевышний внял жалостливой молитве, шпага де Брильи пропорола правое
плечо курляндца, и он рухнул на пол, зажимая пальцем рану.

В комнату тут же вбежали сторож и Устинья Тихоновна.

-- Серный запах нюхала, анчоусы ела -- к несчастью! -- загадочно
причитала бедная женщина. --Лань, бегущая и прыгающая, -- обманчивая мечта.
Все не к добру, все...

-- Да вы живы ли, сударь? --лепетал сторож, пытаясь поднять Бергера.

Брильи стоял рядом, широко расставив босые ноги, и тяжело дышал.

-- Не трогайте меня, я жив, -- произнес Бергер, неуклюже поднялся и тут
же упал в объятия сторожа. Калистрат Иванович натужно крякнул, супруга его,
ласково твердя про "лань, бегущую и прыгающую", словно призывая Бергера
перейти на аллюр изящного зверя, обхватила курляндца за талию, и вся эта
живописная группа повлеклась в верхние апартаменты делать перевязку.

-- Теперь этого. -- Анастасия сняла руку с плеча Александра. Де Брильи
вытер салфеткой окровавленную шпагу.

-- Вы опять меня не узнали, мадемуазель, -- прошептал Саша и встал с
колен. -- Я приехал сюда в надежде помочь вам...

-- Вот как?? -- Она махнула рукой французу. -- Погоди, Сережа, не
петушись. Подними кресло и поставь к камину.

Анастасия села в кресло, откинула голову на жесткую спинку и с минуту
внимательно рассматривала юношу. Потом сказала нерешительно:

-- Да, я тебя видела...

-- Я был представлен вам в доме госпожи Рейгель.

-- Веры Дмитриевны? А... вспомнила. Ты курсант навигацкой школы. -- Она
звонко расхохоталась. -- А нынче урожайный месяц на курсантов. Сережа,
сознайся, ты случайно не курсант навигацкой школы?

-- Тебя никогда совершенно нельзя понять, звезда моя, -- проворчал де
Брильи, разыскивая свои туфли.

-- Чем же ты можешь мне помочь, курсант?

-- Вся моя жизнь принадлежит вам! -- пылко воскликнул Саша.

-- Щедро... А что мне с ней делать, юноша? Скажи лучше, этот... Бергер
привез паспорт для шевалье?

-- Да. Выездной паспорт в его камзоле во внутреннем кармане.

-- Сережа, пойди поищи в тряпках этого... Де Брильи брезгливо
поморщился, но тем не менее пошел наверх.

-- Садись, курсант, поговорим...

Саша сел на пол, обхватив колени руками. Его не оставляло чувство
неправдоподобности всего происходящего. Эта гостиная с опрокинутой мебелью,
битой посудой, с раздавленной каблуками жареной рыбой, огурцами,
пронзительным запахом чесночной настойки -- разве это место для НЕЕ? И он
сам -- только очевидец, но никак не действующее лицо. Все дальнейшее
происходило для Саши словно во сне -- в том нереальном состоянии, когда тело
легко может оторваться от пола и взмыть к потолку, когда можно читать чужие
мысли, как раскрытую книгу, и когда при всех этих щедрых знаниях ты со всей
отчетливостью понимаешь, что ничего нельзя изменить в книге судеб и никому
не нужны твои взлеты и понимание происходящего.

-- Странно, -- сказала Анастасия, -- я не помню твоего лица, но хорошо
помню фигуру и как ты стоишь -- руки опущены, голова чуть вбок. Где?..

-- Под вашими окнами.

-- Так это был ты? И в последнюю ночь? -- Анастасия вдруг всхлипнула
по-детски. -- А я все думала -- кто же провожал меня в дальнюю дорогу?

И всматриваясь в Сашины черты и узнавая их, Анастасия не просто
поверила каждому его слову, а растрогалась, вся озарилась внутренне. Ей
казалось, что еще в Москве в толпе безликих вздыхателей она выделила
настоящий взгляд этот и потому только не откликнулась на него, что время еще
не пришло. Сколько же надо было переплакать, перетерпеть, чтобы понять со
всей очевидностью, что время пришло...

-- Что о матери моей знаешь? -- спросила она тихо.

-- На дыбе висела...

-- Ой, как люто... Как люто! У тебя мать жива? Не дай бог дожить тебе
до такого часа. Ты мне все говори, не жалей меня. Что ее ждет, знаешь?

Саша опустил глаза. Анастасия заплакала, заломила руки.

-- Голубчик, но ведь все знают, что Елизавета обет дала не казнить
смертию...

-- Помилует.

-- Если помилует, то кнут. В умелых руках он до кости тело рассечет, я
знаю, рассказывали. Все прахом... Все надежды, вся жизнь. Видел, как горит
мох на болотах, быстро, ярко, только потрескивает, вот так и моя душа...
Матушка моя, бедная моя матушка...

Саша хотел пододвинуться ближе, но Анастасия сама легко соскользнула с
кресла, села рядом и положила к нему на грудь голову. От раскаленного, как
кузнечный горн, камина несло нестерпимым жаром.

-- Я люблю вас, -- прошептал Саша еле слышно.

-- Вот и славно, мой милый. Люби меня. Хорошо, что здесь на родине
будет живая душа по мне тосковать и плакать. А я не умею... Француз говорит,
что я холодная, студеная... Тошно мне, голубчик мой, скучно. Живу, как
холопка, -- невенчанная. В Париже мне католичкой надобно стать, чтоб под
венец идти. Дед мой был католик, но мать, отец, я сама -- все православные,
воспитаны в вере истинной. Это не хорошо -- менять веру?

-- Веру нельзя поменять. На то она и ВЕРА, -- прошептал Саша отрешенно.

Анастасия чуть отстранилась, вглядываясь в его лицо, словно пыталась
запомнить навеки.

-- Как тебя зовут?

-- Александр, -- выдохнул он, -- Белов.