шадь или дерево, напоминающее римскую цифру пять? Отчего мне радоваться,
увидав домик "ну, совсем такого цвета, как тот, что рядом с домом
мельника", где-то там, где я и не бывал-то никогда и о котором слышу
первый раз в жизни? Грех жаловаться, но в иные минуты юный словоохотли-
вый друг мой порядком тяготил меня своими излияниями. Он болтал без
умолку, но, впрочем, был неизменно добродушен.
делился тоже с милым простодушием. И отнюдь не скупился как на расспро-
сы, так и на рассказы. Я вполне мог бы написать биографию мистера Роули,
его батюшки и матушки, его тетушки Элизы и собаки мельника, и не делаю я
этого единственно из жалости к читателю, да еще опасаясь обвинений в
беззаконном заимствовании чужих сюжетов.
не хватало духу воспрепятствовать ему. Он старался перенять мою осанку,
с рабской точностью подражал моей привычке пожимать плечами - и, приз-
наться, лишь глядя на него, я заметил за собою эту привычку. Однажды я
ненароком обмолвился, что я католик. Он тут же погрузился в раздумье,
чем втайне меня порадовал. И вдруг...
те меня, мистер Энн... Ох, я хотел сказать, мистер Рейморни.
в основах и доктринах католического вероучения и что переходить из одной
веры в другую совсем не такое уж благое дело.
дую я ее совсем не оттого, просто вся наша семья католики. А после смер-
ти я хочу разделить участь своих родных, к этому же следует стремиться и
тебе. Если нам предстоит попасть в ад, отправимся туда, как и подобает
порядочным людям.
не подумал. Там ведь всякие муки. Да, это не больно сладко!
этого он отказался от намерения перейти в католичество.
было одним из любимых его развлечений, благодаря которому у меня выдава-
лись спокойные часы. Впервые доставши флажолет из кармана в разобранном
виде, этот хитрец спросил, играю ли я на этом инструменте. Я отвечал,
что не играю; тогда он со вздохом отложил флажолет, будто огорчившись,
что я не играю. Довольно долго он изо всех сил противился искушению, ру-
ки у него так и чесались достать флажолет, пальцы машинально шарили по
карману, он даже перестал любоваться видом мест, по которым мы проезжа-
ли, и рассказывать ни с того ни с сего разные занимательные истории. Но
вот дудочка вновь оказалась у него в руках; он собирал ее, разбирал,
опять собирал и поначалу играл на ней беззвучно - как в пантомиме.
если я сыграю песенку? - взмолился он.
лазутчиков и тому подобным. Слушая рассказы об этом, он спешил сравнить
их с подвигами Уоллеса, единственного известного ему героя. Восторг его
был велик и искренен. Узнав, что мы направляемся в Шотландию, он радост-
но выпалил:
суждения: - Странное дело, сэр, - начал он, - и всегда-то меня заносит
куда не надо. Ведь я англичанин, и еще как этим горжусь! Вот ей-ей! Еще
как горжусь! Пусть бы эти ваши французишки только сунулись к нам, я бы
им показал, уж будьте в надежде. Верно вам говорю, я ж англичанин до са-
мых печенок. И на ж тебе - прилепился к этому Уильяму Уоллесу, и уж меня
от него не оторвешь; я ведь даже не слыхал, что есть на свете такие лю-
ди! А потом вот повстречались вы, и я возьми да и прилепись к вам. А ко-
ли толком рассудить, так ведь вы оба мне заклятые враги! Я... я прошу
прощенья, мистер Рейморни, но только нельзя ли как-нибудь так поста-
раться, чтоб вам не делать ничего против Англии, покуда я при вас? -
вдруг сорвалось у него с языка, точно мысль эта жгла его.
честью - и твою честь стану охранять не менее ревностно, чем свою. Прос-
то мы с тобой побратались, как солдаты на линии огня. А едва горнист за-
играет тревогу, придется нам сойтись на поле брани, мой мальчик, одному
на стороне Англии, другому на стороне Франции, и да защитит бог правого!
самое больное место. Еще долго после этого разговора слова его звучали у
меня в ушах. Весь день меня мучила совесть, и ночью (мы провели ее, пом-
нится, в Личфилде) я тоже не сомкнул глаз. Я задул свечу с твердым наме-
рением уснуть, но в тот же миг перед внутренним взором моим вспыхнул
свет, озарил все, точно в театре, и я увидел себя на сцене в самых низ-
менных ролях. Мне вспомнились Франция и мой император, которые зависели
теперь от воли победителей: униженные, поставленные на колени, они все
еще противятся бесчисленным и разнообразным врагам. И меня опалило сты-
дом оттого, что я в Англии, и карманы у меня набиты английским золотом,
и стремлюсь я к возлюбленной - англичанке, вместо того чтобы быть на ро-
дине, с мушкетом в руках защищать французскую землю и удобрить ее своим
прахом, если мне суждено пасть. Ведь я принадлежу Франции, подумалось
мне, за нее сражались все мои предки, и не один сложил за нее голову;
мой голос, мои глаза, слезы, которых я не мог сейчас сдержать, весь я с
головы до пят - детище французской земли и вскормлен матерью-францужен-
кой; меня ласкали и лелеяли дочери Франции, самые прекрасные на свете,
рожденные под самой несчастливою звездой, и я воевал и одерживал победы
плечом к плечу с ее сынами. Солдат и дворянин самого гордого и самого
храброго из народов Европы, я дошел до того, что о моем долге мне напом-
нила болтовня мальчишки-лакея, в английской карете, на английской земле.
вая решил для себя извечный спор между любовью и долгом. Ведь я -
Сент-Ив де Керуаль, завтра же поутру я отправлюсь в Уэйкфилд, к Берчелу
Фенну, как можно скорее сяду на корабль и отплыву на помощь моей угне-
тенной отчизне и моему осажденному императору. Подгоняемый этими мысля-
ми, вскочил я с постели, зажег свечу, и, когда на погруженных во тьму
улицах Личфилда ночной сторож прокричал половину третьего, я уже сидел
за столом, приготовляясь писать прощальное письмо Флоре. И тут - то ли
оттого, что вдруг потянуло холодом, то ли просто мне вспомнилось "Ле-
бяжье гнездо", бог весть, но я вдруг услыхал лай овчарок и увидал пред
собою тех двоих - нескладных, с желтыми от табака носами, закутанных в
пледы, с грубыми посохами в руках, и мне сразу стало не по себе оттого,
что я их позабыл и в последний раз вспоминал про них так беспечно.
всего не француз, не англичанин, а нечто другое: честный, порядочный че-
ловек. Я не вправе оставлять Сима и Кэндлиша в беде, они не должны расп-
лачиваться за мой злосчастный удар. Молча взывали они к моей чести, жда-
ли от меня помощи, и не мог я ставить свои политические обязательства
выше личных и частных, это было бы неким изощренным стоицизмом, глубоко
чуждым моей натуре. Если только оттого, что на краткий срок Франция ли-
шилась Энна де Сент-Ива, она потерпела поражение - значит, такова ее
судьба! Но и странно и унизительно было мне сознавать, что столько вре-
мени я не выполнял такой ясный и недвусмысленный свой долг, столько вре-
мени им пренебрегал и даже не помнил о нем. Думаю, всякий благородный
человек поймет меня, если я скажу, что когда я ложился спать, совесть
меня уже почти не мучила, и проснулся я поутру с легким сердцем. Мысль,
что помощь Симу и Кэндлишу сопряжена с опасностью, только прибавляла мне
уверенности; ведь, чтобы спасти их (если уж предполагать самое худшее),
мне надобно будет предстать перед судом присяжных, и о последствиях по-
добного шага я покуда предпочитал не думать; зато никто не вправе будет
меня упрекнуть в том, что я выбрал путь самый легкий и простой, а разве
лишь в том, что в сложном столкновении, когда долг призывал меня однов-
ременно в две разные стороны, я поставил жизнь на карту ради того дела,
которое не терпело ни малейшего отлагательства.
ночь и останавливались только, чтобы перекусить, а форейторов, по приме-
ру кузена Алена, поторапливали чаевыми. Приплатив два пенса, я тут же
ехал дальше и получал при этом четырех лошадей. Я спешил что есть мочи:
пробудившаяся совесть не давала мне ни отдыха, ни срока. Но я опасался
привлекать к себе внимание. Мы и так были слишком заметны с нашей мали-
новой каретой ценою в семьдесят фунтов, с этим предметом роскоши, от ко-
торого не чаяли избавиться.
каким-то образом заставил меня ощутить, что я за него в ответе; мне это
стоило бессонной ночи и жестокого, целительного унижения; я был благода-
рен ему, однако Же ощущал в его присутствии некоторую неловкость, а уж
это никуда не годилось, это противоречило всем моим понятиям о дисципли-
не: если офицер вынужден краснеть перед рядовым, или господин перед слу-
гой, только и остается, что уволить этого слугу либо умереть. И тут-то
мне пришло на ум учить моего Роули французскому языку; а потому, начиная
с Личфилда, я обратился в рассеянного учителя, а он - в ученика... ну,
скажем, неутомимого, но лишенного вдохновения. Интерес его никогда не
ослабевал. Он мог по сто раз слышать одно и то же слово, всякий раз ему
радовался, словно при первой встрече, произносил его на самые разные ла-
ды, но все неверно, и всякий раз с баснословной быстротой снова его за-
бывал. Ну взять хоть слово "школа".
Свержин Владимир
Махров Алексей
Корнев Павел
Быков Василий
Шидловский Дмитрий
Лукьяненко Сергей