Чтение 43–й страницы книги ~Золотое рандеву~

этой всей силы в руках у меня осталось совсем немного, весь ее запас я
израсходовал, отчаянно цепляясь за свою спасительную веревочку. Даже
когда мне удавалось хорошо ухватиться ногами, даже когда мои слабеющие
руки не скользили вниз под грузом ставшего непомерно тяжелым тела, и то
я за один раз не мог подтянуться больше, чем на два-три дюйма. Три дюйма
и не больше - это все, что я мог за один раз.

Я не мог этого сделать: разум, инстинкт, логика, здравый смысл - все
подсказывало мне, что я не мог этого сделать. И все же я сделал это.
Последние несколько футов подъема были сплошным кошмаром: подтягивался
на пару дюймов, соскальзывал на дюйм вниз, опять подтягивался - и так
подползал все ближе и ближе к верху. В трех футах от него остановился. Я
знал, что именно такое расстояние отделяет меня от безопасности, но
взобраться еще хотя бы на дюйм по этому канату было выше моих сил. Руки
дрожали от напряжения как в лихорадке, бицепсы готовы были лопнуть. Я
подтянул тело вверх, пока глаза не оказались на одном уровне с зажатыми
в замок ладонями.

В кромешной тьме смутно белели и даже вроде светились костяшки паль-
цев. Секунду провисел в таком положении, затем отчаянно выбросил вверх
правую руку. Если бы я не достал комингс шпигата... но я не мог не дос-
тать. У меня не было больше сил - я никогда не смог бы повторить эту по-
пытку.

Я его достал. Верхней фалангой среднего пальца уцепился за комингс,
тут же рядом оказалась моя другая рука. Я неистово нащупывал нижнюю
планку поручней.

Я обязан был перевалиться через нее, и немедленно, иначе свалился бы
в море. Нащупал планку, ухватился за нее обеими руками, с размаху кач-
нулся вправо, достал здоровой ногой комингс, перехватился руками за сле-
дующую планку, потом за верхнюю, перетащил через нее тело и тяжело грох-
нулся на палубу с другой стороны.

Сколько времени там лежал, дрожа каждым мускулом тела, хрипло всасы-
вая воздух в готовые разорваться легкие, скрежеща зубами от нестерпимой
боли в руках и пытаясь не дать полностью себя окутать красному туману
перед глазами, этого я не знаю. Возможно, две минуты, возможно, десять.
Где-то в течение этого промежутка меня опять вырвало. А затем медленно,
страшно медленно, боль начала отступать, дыхание замедлилось, туман пе-
ред глазами рассеялся. Правда, перестать дрожать так и не смог. Мне по-
везло, что в ту ночь на палубе не оказалось какого-нибудь пятилетнего
озорника, - он мог бы выкинуть меня за борт, не вынимая рук из карманов.

Я развязал узлы у себя на ноге окоченевшими, негнущимися и все же ра-
ботающими пальцами, привязал тросы к стойке над узлом каната, вытравил
трос, пока он не натянулся, и три раза резко дернул. Через пять секунд
пришел ответ - три отчетливых рывка. Теперь они знали, что начало успеш-
ное. Я надеялся, что они порадовались этому больше, чем я сам. Иначе бы-
ло бы совсем плохо.

По меньшей мере пять минут я просидел, прежде чем ко мне возвратилась
некоторая часть сил, затем нетвердо поднялся на ноги и поковылял через
палубу к трюму номер четыре. Брезент впереди с правого борта по-прежнему
был закреплен. Это значило, что внизу никого не было. Впрочем, я и не
ожидал никого там обнаружить. Выпрямившись, я огляделся вокруг и застыл
под проливным дождем, струившимся по моему насквозь промокшему наряду.
Не больше чем в пятнадцати футах, прямо по направлению к корме я заме-
тил, как в темноте вспыхнул и погас красный огонек. Мне приходилось слы-
шать о непромокаемых сигаретах, но не до такой же степени непромокаемых.
Однако кто-то на самом деле курил сигарету, в этом не было никакого сом-
нения.

Как падающая пушинка, только еще немного тише, я тронулся в направле-
нии огня. При этом продолжал дрожать, но человеческое ухо, слава богу,
не ощущает колебаний такой частоты. Дважды останавливался, чтобы уточ-
нить направление и расстояние по вспыхивающему огоньку, и в конце концов
остановился меньше чем в десяти футах от него. Я совсем ничего не сооб-
ражал, иначе никогда бы этого не сделал: шальной луч фонарика - и все,
приехали. Но никто фонарика не зажег.

Опять загорелся огонек, и я разобрал наконец, что курильщик не стоял
под дождем. Он был под брезентом - большим брезентом, накрывавшим что-то
огромное. Пушку, конечно пушку, установленную Каррерасом на юте, а бре-
зент служил двоякой цели - закрывал механизм от дождя и скрывал его от
посторонних взглядов с других кораблей, которые могли встретиться в те-
чение дня.

Послышался разговор. Говорил не курильщик, а двое других, спрятавших-
ся где-то под брезентом. Это означало, что всего их трое. Трое охранни-
ков у одной пушки. Каррерас явно не собирался ею рисковать. Но почему
все-таки трое? Это уж слишком. И тут до меня дошло. Каррерас не просто
болтал языком, когда в связи со смертью своего сына говорил о возможнос-
ти предательства. Он действительно подозревал предательство, но его хо-
лодный, логический ум подсказал, что никто из пассажиров и команды "Кам-
пари" не мог быть виновным. Если его сын на самом деле погиб насильст-
венной смертью, виновником ее мог быть только кто-то из его людей. Пре-
датель, убивший его сына, мог нанести новый удар, мог попытаться нару-
шить планы. Вот почему охрану несут сразу трое. Так они могли следить
друг за другом.

Я повернулся, обошел люк и двинулся к кладовке боцмана. Пошарив в
темноте, нашел то, что хотел - тяжелую свайку, и продолжал маршрут со
свайкой в одной руке и ножом Макдональда в другой.

В каюте доктора Кэролайна было темно. Я был абсолютно уверен, что
шторы были не спущены, но не стал доставать фонарик. Сьюзен говорила,
что по палубам рыскают люди Каррераса - игра не стоила свеч. А так как
доктор Кэролайн пока еще не был в трюме номер четыре, все шансы были за
то, что он находится в другом месте - в своей кровати, связанный по ру-
кам и ногам.

Поднявшись на следующую палубу, побрел к радиорубке. К этому времени
пульс и частота дыхания уже почти вошли в норму, дрожь унялась, и я
чувствовал, как руки снова обретают силу. Помимо постоянной тупой боли в
шее, над которой потрудились ловкий обладатель мешка с песком и Тони
Каррерас, я ощущал лишь резкое жжение в левом бедре, где морская вода
попала на открытые раны. Без обезболивающего я давно бы уже плясал ин-
дейский боевой танец. На одной ноге, разумеется.

В радиорубке было темно. Я приложил ухо к двери, силясь различить ма-
лейший шум внутри, и уже, было, потянулся ласковыми пальцами к ручке,
когда вдруг меня чуть не хватил разрыв сердца.

Громкий металлический звонок телефона вспорол тишину не более чем в
шести дюймах от моего уха, распластанного по двери. Я прямо окоченел и
секунд пять никакая жена Лота не могла бы со мной сравниться. Потом я
мало-помалу обмяк и на цыпочках удрал под прикрытие одной из спасатель-
ных шлюпок.

Я услышал чье-то бормотание по телефону, увидел, как зажегся свет в
радиорубке, открылась дверь, и из рубки вышел человек. Прежде чем он
выключил свет, я успел заметить две вещи: что он достал ключ из правого
кармана брюк и что это был тот самый артист с автоматом, который убил
Томми Вильсона и срезал очередью нас всех. Если мне предстояло еще этой
ночью свести с кем-нибудь счеты, я много бы отдал, чтобы встретить имен-
но этого друга.

Он закрыл дверь, запер ее и спустился на палубу "А". Я проводил его
до трапа и остановился там. У подножия трапа как раз рядом с каютой Кэ-
ролайна стоял другой человек с зажженным фонариком в руке. В отраженном
от переборки каюты свете я узнал его. Это был сам Каррерас. Рядом с ним
стояли еще двое. Их я не смог распознать, но был уверен, что один из них
- доктор Кэролайн. К ним присоединился радист, и вся четверка двинулась
по направлению к корме. Я даже не подумал за ними последовать - знал,
куда они идут.

Десять минут. Об этом упоминалось в последних известиях по поводу ис-
чезновения "Твистера". Только один или два человека могли привести
"Твистер" в боевую готовность, и сделать это нельзя было быстрее, чем за
десять минут. Интересно, знает ли Кэролайн, что ему осталось жить всего
десять минут. И мне тоже было отпущено именно столько времени, чтобы
сделать все, что мне предстояло сделать. Нельзя сказать, чтобы это было
много.

Я стал спускаться по трапу, когда качающийся луч фонарика Каррераса
еще не пропал из виду. Преодолев три четверти пути, в трех ступеньках от
низа я застыл. Два человека - за струями ливня их темные смутные силуэты
были почти неразличимы, но я понял, что их двое, по приглушенному разго-
вору - приближались к лестнице. Вооруженные люди, а они, конечно, были
вооружены и почти наверняка общепринятыми в этой банде автоматами.

Они были уже у подножия трапа. Я до боли в руках сжимал открытый нож
и свайку. И тут вдруг они повернули направо вокруг трапа. Можно протя-
нуть руку и дотронуться до обоих, я видел их почти ясно, ясно настолько,
чтобы заметить, что они оба бородаты. Если бы не мои маска и колпак, они
непременно заметили бы отблеск моего лица. Как они все же не различили
мой силуэт на третьей ступеньке трапа, было выше моего понимания. Единс-
твенное, более или менее правдоподобное объяснение было то, что оба нак-
лонили головы, спасаясь от дождя.

Спустя какие-то мгновения я уже был в центральном коридоре между каю-
тами палубы "А", даже не сунув сначала нос поглядеть, свободна ли доро-
га. После этого чудесного избавления я проникся глубокой уверенностью в
невозможность мне помешать. Я просто взял и вошел в коридор. Он был
пуст.

Первая дверь направо, напротив каюты Кэролайна, вела в апартаменты
Каррераса. Толкнул дверь. Заперто. Прошел по коридору туда, где находи-
лась кабина Бенсона, покойного главного стюарда, надеясь, что роскошный
ковер под ногами окажется способным впитать те потоки воды, которые низ-
вергались с меня. Уайта, преемника Бенсона, хватил бы удар при виде на-