движении в эпоху Реформации, слились несколько разнородных мотивов, и среди
них мы отчетливо видим два. Первый - стремление свести науку на землю,
сблизить ее с ремеслом и хозяйством, облегчить с ее помощью жизнь людей.
Второй идет не столько от вождей Реформации, от Лютера и Кальвина, сколько
от мистических антиклерикальных сект, а также от распространившихся в
период Реформации теософских учений (в частности, Якова Беме и др.),
согласно которым подлинное знание, очищенное и освобожденное от
заблуждений, позволяет человеку достигнуть Бога и даже стать Богом - в
идеале. Именно сплав обеих этих тенденций виден в приведенном пассаже.
Совершенно прав А.Ф. Лосев, когда видит в учении Бэкона прежде всего новое
отношение человека к природе - отношение господина и преобразователя.
"Бэкон, - пишет А.Ф. Лосев, - мечтал не просто о могуществе человека, но о
таком состоянии человека, когда он сумеет научно-техническими средствами
создавать и преобразовывать всю природу наподобие Бога".
подчинения природы человеку никто не говорил так настойчиво и так страстно,
как Бэкон. Хотя в понимании Бэкона эксперимент существенно отличается от
того типа эксперимента, каким преимущественно пользовался Галилей, однако в
утверждении технико-экспериментального характера новой "восстанавливаемой"
науки Бэкон вполне солидаризируется с итальянским ученым. Не случайно Маркс
и Энгельс считали Бэкона "настоящим родоначальником английского
материализма и всей современной экспериментирующей науки". И действительно,
именно пафос Бэкона владел умами таких английских ученых, как Бойль, Гук,
Ньютон - мы имеем в виду ньютоновскую "Оптику" и ньютоновы химические
опыты, которыми он занимался большую часть жизни и которые по методу своему
резко отличались от "Начал натуральной философии", о чем подробно пойдет
речь ниже. Эмпирико-экспериментальное направление не только в английской
(хотя в ней - прежде всего), но и в континентальной науке, несомненно,
испытало на себе влияние индуктивизма Бэкона, хотя тезис Ньютона: "Гипотез
не изобретаю" - и не вполне соответствовал реальной работе этого
выдающегося ученого - скорее он соответствовал духу того научного
сообщества, к которому принадлежал Ньютон.
XVIII в. - свою реализацию: о необходимости создания истории науки и
истории искусств, под которой Бэкон понимает главным образом историю
технических изобретений и открытий, трактуемых им однако очень широко - как
историю преобразования природы человеческой деятельностью. Значительный
интерес представляет сам характер обоснования, какое дает Бэкон своей идее,
а также способ членения различных видов знания, представляющий собой одну
из первых классификаций наук на заре нового времени. Бэкон предлагает
традиционное деление истории на естественную и гражданскую: "в естественной
истории рассматриваются явления и факты природы, в гражданской -
деятельность людей". Слово "история" применительно к природе означает в
общем то же самое, что было принято понимать под этим выражением со времен
Аристотеля и Плиния; термин "история" означает, как и в эпоху античности,
"описание" - описание природных явлений и процессов - как обычных, так и
редких и поражающих своей странностью. Со времени Плиния и особенно в
средние века, а еще больше - в эпоху Возрождения сохранялся неизменный
интерес к так называемым чудесам природы. Разделяет его и Бэкон, но при
этом дает ему совершенно новую интерпретацию.
во-первых, обычных явлений, во-вторых, - явлений исключительных и,
в-третьих, - "историю искусств, которую мы обычно называем также
механической и экспериментальной историей". Третий вид "естественной
истории" представляет собой проект того, что впоследствии получило название
"истории цивилизации"; реализации этого проекта предстояло большое будущее:
вспомним "Историю цивилизации" Бокля, Энциклопедию наук и искусств,
созданную под руководством Даламбера и Дидро, а также многочисленные
работы, посвященные промышленному развитию Европы, возникшие в XVIII-XIX
вв. Предмет истории искусств, или истории техники, - это, по Бэкону,
"взаимоотношения природы и человека". Это - область, которую мы теперь
называем "второй природой" и которая, как видим, рассматривается Бэконом не
как ветвь гражданской, а как одна из трех ветвей естественной истории.
Аргументом в пользу отнесения истории искусств к сфере естествознания
является для Бэкона то обстоятельство, что искусство и природа,
естественное и созданное человеком не противоположны друг другу, а глубоко
родственны, даже едины в своей основе. Именно поэтому при описании природы
нельзя ограничиваться изложением "истории животных, растений и минералов,
даже не упомянув об экспериментах в области механических искусств".
здесь, по мысли Бэкона, до сих пор разработана только первая, что же
касается второй, т.е. изучения необычных порождений природы, так называемых
монстров, то здесь с самой древности установился неправильный, бесплодный
подход. Целью большинства сочинений, затрагивающих эту тему, было, по
словам Бэкона, "удовлетворение пустого любопытства, к чему стремятся
чудотворцы и фокусники". Такой подход не мог дать ощутимого результата в
познании природы, - он представлял собой в сущности одну из разновидностей
созерцательно-теоретической, а не практически-деятельной ориентации науки.
А между тем именно изучение отклонений от обычного хода природы может
проложить путь к овладению природой, обеспечить "переход от чудес природы к
чудесам искусства".
следить за природой, когда она внезапно отклоняется от естественного хода
своего развития, чтобы в результате таких наблюдений можно было в любой
момент восстановить по своей воле упомянутый ход развития и заставить
природу подчиниться". Иными словами, надо подстерегать природу в моменты ее
собственного отклонения от нормального пути, чтобы подглядеть, подсмотреть
ее тайны и таким образом овладеть ею, - как бы вставить в образовавшийся
зазор, щель между явлениями орудие, инструмент самого человека. Это
рассуждение Бэкона крайне характерно для начала XVII в. Обычно отмечают,
что оно несет в себе еще следы мышления эпохи Возрождения и потому не
указывает генеральный путь развития нового естествознания. Что печать
Возрождения тут налицо, это несомненно. И как раз печать тех тенденций
возрожденческой науки, которые сродни магии, алхимии, т.е. так называемому
герметическому (тайному) знанию. Однако это вовсе не означает, что Бэкон не
оказался пророком новой науки и в этом пункте. Ведь эксперимент - любой,
как мысленный, так и эмпирический - предполагает помещение природного
явления в условия необычные, редко встречающиеся в самой природе и потому
позволяющие "раскрыть тайны" природных вещей. Не случайно даже подзорные
трубы вызывали у средневековых ученых подозрение и недоверие; такое же
недоверие несколько столетий спустя Гете высказывает по отношению к
классическим экспериментам новой науки - экспериментам Ньютона по
разложению светового луча. И по той же причине: природа в первом и во
втором случае "искажается", насилуется, в результате чего созданный
"монстр" не может претендовать на то, чтобы по нему устанавливались законы
протекания явлений в их естественном состоянии.
мнению Бэкона, представляет самый плодотворный путь к познанию законов,
потому что, так же как и из человека, тайны из природы надо вырывать силой.
А что природа, как и люди, имеет достаточно оснований, чтобы хранить свои
тайны, в этом у Бэкона нет никакого сомнения. "Ведь подобно тому как
характер какого-нибудь человека познается лучше всего лишь тогда, когда он
приходит в раздражение, и Протей принимает обычно различные обличья лишь
тогда, когда его крепко свяжут, так и природа, если ее раздражить и
потревожить с помощью искусства, раскрывается яснее, чем когда ее
предоставляют самой себе". Под пытками и природа, и человек должны выдать
свою тайну - таково убеждение буржуазной цивилизации на заре ее истории.
всего внимания уделяет истории искусств, т.е. "истории покоренной и
преобразованной природы", - ведь раньше история техники вообще мало
интересовала исследователей. Бэкон поэтому подчеркивает необходимость дать
историю не только отдельных - наиболее удивительных и впечатляющих -
изобретений и усовершенствований человеческой деятельности, но и самых
"известных и распространенных опытов в тех или иных практических
дисциплинах", потому что для познания природы они нередко дают больше, чем
вещи менее распространенные. Кроме того, по мнению Бэкона, в механическую и
экспериментальную историю надо включить "не только собственно механические,
но и практическую часть свободных наук, а также и многообразные формы
практической деятельности, чтобы ничто не было пропущено из того, что
служит развитию человеческого разума".
история науки - раздел истории гражданской. Невозможно создать подлинную
гражданскую историю, не включив в нее как неотъемлемую ее часть - и притом
часть самую лучшую и достойную - историю науки. "Действительно, если бы
история мира оказалась лишенной этой области, то она была бы весьма похожа
на статую ослепленного Полифема, так как отсутствовало бы именно то, что
как нельзя более выражает гений и талант личности". До сих пор, указывает
Бэкон, история науки как самостоятельная дисциплина не была создана, ибо те
сведения, которые даются при изложении основного содержания отдельных наук
- математики, юриспруденции и т.д. - относительно истории этих наук, как
правило, представляют собой "сухое перечисление различных школ, учений,
имен ученых или же поверхностное изложение хода развития этих наук" и
потому не могут претендовать на подлинное звание истории науки. "Я с полным
правом заявляю, что подлинной всеобщей истории науки до сих пор еще не
создано", - не без основания говорит Бэкон.
соображения Бэкона здесь носят программный характер, мы остановимся на них
Флинт Эрик
Конюшевский Владислав
Свержин Владимир
Андреев Николай
Шилова Юлия
Березин Федор