мой человек свободен. Я творю человека, он неизменен в своих привязанностях,
и что ему крепостные стены? Что тюремщики? Он смеется над пытками палачей,
потому что они не в силах его принизить.
имею в виду твою привязанность к царству и привязанность другого к царству
-- к тому самому царству, что значимо для вас обоих. И если ты меня
спросишь: "Как мне догнать любимую, нас разлучил мир, а может быть, мор, а
может быть, смерть", -- я отвечу: "Не зови ее, она не услышит, лучше
оберегай ее присутствие, которого не отнять у тебя никому, сохраняй облик
созданного ею дома: чайный поднос, чайник, пушистый ковер -- она им хозяйка,
ключ свода, жена, которая устала и заснула, ведь тебе дано любить ее и
спящей, и далекой, и в разлуке..."
толку, если он станет ходячей энциклопедией, -- поднимайся с ним со
ступеньки на ступеньку, чтобы видеть не отдельные вещи, а картину, созданную
тем Божественным узлом, который один только и способен связать все воедино.
Ничего не жди от вещей: они обретают голос, став знаком чего-то большего, и
сердцу внятен только такой разговор.
может быть расширением в тебе пространства. И твоя любовь может стать
большим, чем жажда обладать телом, потому что радости тела слишком тесны.
чтобы выбрать ту, с которой забудешь о любви; ты ласкаешь ее, она что-то
спрашивает, ты отвечаешь, но объятья разомкнутся, и ты уйдешь опустошенный:
даже если она была красива, тебе нечем вспомнить ее.
медленно из далекой дали везли мои караваны, которую пятнадцать лет
взращивали музыка, поэзия и мудрость, научив на оскорбления отвечать гневом
и хранить верность в испытаниях, выковав в ней твердость и преданность
богам, которым она не умеет изменить -- не задумываясь, пожертвует принцесса
своей красотой, но не снизойдет и не вымолвит слова, которого потребовал
палач, так естественно для нее благородство, и последний ее шаг будет
выразительней танца, -- так вот, если эта принцесса будет ждать тебя в
залитом лунным светом зале, и, протянув руки, пойдет к тебе навстречу по
мерцающим плитам, и скажет тебе те же слова привета, но в голосе ее ты
услышишь совершенство души, -- уверяю тебя, на рассвете ты уйдешь в свою
скалистую пустыню обновленным, благодать будет петь у тебя в душе. Не
телесная оболочка, не толкотня мыслей -- значима только душа, ее простор, ее
времена года, горные пики, молчаливые пустыни, снежные обвалы, цветущие
склоны, дремлющие воды -- вот он, этот весомый для жизни залог, незримый, но
надежный. В нем твое счастье. И тебе никак себя не обмануть. Разные вещи --
странствие по могучему океану или по скудной речонке, пусть ты даже закрыл
глаза, чтобы лучше чувствовать качку. Разная радость, пусть брошки будут
одинаковы, от стекляшки и алмаза чистой воды. И та, что сейчас примолкла,
совсем не похожа на ту, что ушла в глубины своего молчания.
стану облегчать тебе охоту за добычей, пустив на ветер условности, запреты,
отказы, благородство обхождения и души: вместе с ними я уничтожу и то, что
ты так жаждешь поймать.
любви, а я занят лишь тем, что придаст тебе сил для завтрашних свершений, я
побуждаю тебя преодолеть эту гору, чтобы завтра ты преодолел другую, еще
выше. Я хочу, чтобы ты узнал любовь, и побуждаю тебя преодолеть неприступную
душу.
XCV
но алмаз, добытый такими трудами, невозможно поделить, невозможно съесть,
невозможно раздать каждому из работников понемножку. Должен ли я из-за этого
отказаться от добычи алмазов -- звезд, проснувшихся в земле? Если я изгоню
из цеха чеканщиков, тех, кто чеканит золотые кувшины, -- золотой кувшин тоже
невозможно поделить, потому что он стоит целой жизни и всю эту жизнь я
должен кормить мастера хлебом, который добывают другие, -- и если, изгнав
этих мастеров, я пошлю их пахать землю и золотых кувшинов больше не будет,
зато будет больше пшеницы, которую можно поделить, -- ты одобришь меня и
скажешь, что жизнь без бриллиантов и золотых кувшинов послужит к чести
человека? Но скажи, как облагородится ею человек? Об алмазах ли я пекусь? В
угоду завистливой и жадной толпе я бы согласился сжечь на огромном костре
все добытые за год алмазы в день всенародного праздника или одел бы сиянием
алмазов праздничную королеву, чтобы народ гордился своей бриллиантовой
царицей. Алмазы вернулись бы к ним царским величием или блеском пышного
празднества. Но чем обогатят их бриллианты, если запереть их в музей, где
они попадутся на глаза двум-трем праздным зевакам и грубому
толстяку-смотрителю?
храм; согласись, слава моего царства сияет в тех самых алмазах, которые я
заставил добывать, и к славе этой приобщен каждый, любуясь горделивой
королевой в бриллиантах.
иллюзорна, я докажу тебе, смотри: ты нуждаешься в двери, не умея проходить
через стены, не волен обрести молодость, не волен наслаждаться солнцем среди
ночи. Я заставил тебя выбрать эту дверь, а не другую, и ты жалуешься на
притеснение, но ты забыл -- будь дверь только одна, ты был бы притеснен
точно так же. Я запретил тебе соединить твою судьбу с той, что кажется тебе
красавицей, и ты кричишь о моем тиранстве, но ты не знаешь, что все
красавицы твоей деревни косят, потому что никогда не покидал своей деревни.
ней душу, -- теперь вы вдвоем обретете единственную свободу, суть которой
полнота смысла и непрестанное расширение души.
свободно".
XCVI
Божественный узел, что связует все воедино.
и ничего больше. Вот я отдал приказ отплыть в море, море неспокойно, и
капитан долго и пристально вглядывается в него -- взвешивает тяжесть туч,
словно силу противника, прикидывает высоту валов, определяет напор ветра.
Своим приказом я связал для него воедино тучи, ветер и волны. Мой приказ --
необходимость, с которой не поспоришь, мы с моим капитаном не на ярмарке, не
на базаре, мы -- святилище, где я -- ключ свода, утверждающий его
незыблемость. И как не преисполниться ему величия, правя своим кораблем?
идти куда хочет, может повернуть назад с полдороги, он не подозревает о
святилище, тучи для него не испытание, не угроза -- красивая декорация, не
больше, крепнущий ветер не грозит опрокинуть мир, он обдувает ему щеки, а
морские валы опасны разве что качкой, неприятной и тягостной для желудка.
воедино. Но царство, храм и твой дом построятся только тогда, когда долг
станет для тебя неоспоримой необходимостью, когда перестанет быть игрой, в
которой можно менять правила.
особенность.
Желание нравиться делает их податливыми и гибкими. Они бегут тебе навстречу
и предают на каждом шагу, желая остаться желанными. На что мне медузы без
костяка и формы? Я изрыгаю их, возвращая хаосу: вы придете ко мне, когда
создадите самих себя.
-- кто нуждается в собственном отражении? Ты мне нужен, если выстроил себя
как крепость, если внутри тебя я чувствую плотную сердцевину. Садись рядом,
ты есть.
XCVII
горизонт. Логики, историки и критики очнулись, раздулись от ветра слов и
объявили, что человек прекрасен.
на свободу. На воле он расцветет, каждый шаг его будет чудом. Принуждения
застят идущий от него свет.
верхушки вытягивают. Почему бы мне не сказать:
чего обрезать им ветки, которые тоже могут плодоносить? Нужно дать дереву
волю. На свободе оно расцветет. Мы мешаем полноте цветения.
росли с прямой спиной. И когда пришли жандармы, захотев подчинить их былым
принуждениям, но не потому, что видели в них материнское лоно, рождающее
совершенство, а из низменного желания повелевать, люди взбунтовались против
утеснения. Жажда свободы воспламенила их, и пожар восстания вспыхнул во всех
Панов Вадим
Сертаков Виталий
Гуревич Георгий
Круз Андрей
Флинт Эрик
Андреев Николай