Мороженое было безвкусным и скрипучим, как замешанный на воде песок.
11
То, что случилось потом, Серёжа вспоминал со стыдом и омерзением.
В школе он пошел искать Стасика. Сначала Серёжа не испытывал ничего, кроме жгучей обиды. Он хотел только сказать Стаське: "Я же из-за тебя, может, жизнью рисковал, а ты… Эх, ты!" Но потом, когда он Стасика увидел, в нем колыхнулось озлобление. "Веселится, будто ничего не случилось. Предатель…"
Стасик и правда веселился. Вместе с одноклассниками играл в чехарду. Заметив Серёжу, Стасик сник.
– Иди сюда, – велел Серёжа.
Они отошли в угол. Серёжа прислонился к стенке и с минуту молча смотрел на Стасика. Тот шмыгал носом, глядел в сторону и моргал.
Серёжа сдержанно спросил:
– Зачем отдал Кисе нож?
Стасик заморгал сильнее, и глаза у него набухли.
– Нет, ты это брось, – жестко сказал Серёжа. – Знаем мы эти трюки: чуть чего – и сразу слезы пускать. Зачем отдал нож?
Стасик проглотил слезы и хотел опустить голову. Серёжа уперся пальцем ему в лоб и не дал.
– Ну?
Стасик отвернулся и стал смотреть в окно. Шепотом, но с незнакомой нагловатой ноткой он сказал:
– А чо?
Мгновенная злость как бы встряхнула Серёжу, и он ладонью хлестнул малыша по щеке.
Голова у Стаськи мотнулась в сторону и поникла как на стебельке. Серёжа увидел тонкую шею с отросшей косичкой светлых волос. В тот же миг волна отчаянного отвращения к себе хлынула на него и смыла все: злость, обиду, мысли о Стаськиной подлости. И одна только мысль сразу и четко застучала в нем: "Чем же я лучше его отца? Чем же? Чем? Чем я теперь лучше его?"
У Стаськи закапали уже непритворные слезы.
С тихим отчаянием Серёжа сказал:
– Перестань. Мне в тысячу раз хуже, чем тебе.
На них уже оглядывались.
Стасик стал послушно вытирать щеки ладонями. Ладони были грязные, и на щеках оставались разводы.
– Опять разукрасился. Пошли умываться, – морщась, проговорил Серёжа. Взял его за руку и повел в туалет.
Он говорил и вел себя со Стасиком как обычно. Однако делал все почти машинально. Не был он сейчас прежним Серёжей Каховским, который честен перед всеми и перед собой. "Чем я лучше его отца?"
Если бы Стаська обиделся на пощечину, крикнул бы что-то грубое, убежал бы – тогда другое дело. Было бы легче. Но у него лишь голова мотнулась (а щека была мягкая и теплая), и он стоял и думал, наверно, только об одном: ударят еще или не ударят?
"Чем же я лучше папаши Грачёва?"
Стасик умылся, и Серёжа дал ему свой платок, запыленный на сгибах от долгого и бесполезного лежания в кармане.
– Вытрись.
Стасик вытер лицо, руки и замер в ожидании.
Скверно было Серёже, и ни о чем говорить не хотелось. Но один вопрос он все-таки задал Стаське. Потому что необходимо было понять до конца.
– Слушай, мне от тебя ничего не надо, – сказал он почти жалобно. – Скажи только одно: зачем ты отдал Кисе нож? Я тебя очень прошу.
Стасик переступил с ноги на ногу, мельком глянул Серёже в лицо, отвернулся и прошептал:
– Чтобы он не бил.
– Тебя?
– Ну…
– Разве он бил?
– Нет. Он только обещался, если двадцать копеек не принесу.
– А ты принес?
– У меня нету.
– А если бы были?
Стасик вздохнул.
– Иди к себе, – велел Серёжа.
Потом он пришёл в свой класс, незаметно взял портфель, объяснил Павлику Великанову, что у него зверски разболелась голова. Пусть скажет Татьяне Михайловне. Павлик посочувствовал. Еще бы! Столько волнений вытерпел человек.
Серёжа спустился в гардероб и наврал тете Лиде, что его отпустили с уроков. Получил пальто и выскочил на улицу.
Домой он не пошел. Тошно было идти домой. Он побрёл к реке.
В газонах лежала скованная ноябрьским морозом земля, и среди застывших комьев белела снеговая пыль. Ветер шуршал по асфальту сухими тополиными листьями. Они были уже не рыжие, а серые.
Готовальня не влезла в набитый портфель, и Серёжа нес ее в правой руке. Готовальня была шероховатая и холодная. Но Серёжа продолжал ощущать пальцами тепло и мягкость Стаськиной щеки. И от этого ощущения было даже хуже, чем от мыслей, что он ударил маленького и слабого – того, кто и не думал о защите.
Серёжа вышел на старый деревянный мост недалеко от пристани. Река застыла. Лед вспыхивал, когда из бегущих облаков проглядывало низкое солнце. У дебаркадеров стояли впаянные в ледяную броню буксиры, катера и сухогруз "Тобольск".
Серёжа грудью лег на перила. Ветер обжигал щеки и голые костяшки пальцев. Серёжа взял портфель и готовальню под мышки, а руки сунул в карманы. Готовальня выскользнула и упала.
"Награда… – горько подумал Серёжа. – За что? За Стаську?" Он совсем уже собрался ударом ноги сбросить готовальню на лед: пусть она пропадет пропадом, эта награда! Но удержался. Слишком уж девчоночьим был бы этот поступок.
Двое мужчин прошли у Серёжи за спиной, и один сказал:
– Сковало накрепко. А ледокола-то нет. Будем от пристани до завода лед взрывать. Грому наделаем на весь город…
Серёжа продрог. Поднял готовальню и побрёл домой.
Отец был уже дома. Тетя Галя ушла за Маринкой. Нок вышел к двери, замахал хвостом и взвалил передние лапы Серёже на плечи. Серёжа щелкнул его по носу.
– Отвяжись.
Отец сразу увидел готовальню.
– Откуда это?
– От милиции, – невесело сказал Серёжа. – На линейке дали. Под бурные аплодисменты.
– Ну? Поздравляю!
– Спасибо, – ответил Серёжа совсем похоронным тоном.
Отец пригляделся к нему.
– По-моему, ты собрался реветь. Да?
– Нет. Не собрался. Но хочется… Папа! Это ведь Стаська, оказывается, нож подобрал. А потом он его Кисе отдал.
– Да ты что? Серьезно?
– Мне капитан сказал. Георгий Матвеевич.
Отец обнял себя за плечи, покачался с носков на пятки. Долго смотрел куда-то поверх Серёжи. Будто задачу решал.
Потом спросил.
– Зачем же он так?
– Говорит, чтобы Кису задобрить. Чтобы он не бил его.
– А-а… – протянул отец словно с облегчением.
– Папа… Я его ударил.
Он ожидал самого худшего. Думал, что у отца сделается чужое лицо и тот скажет коротко и холодно: "Вот это подвиг. Ты действительно герой". Но отец выжидательно смотрел и молчал.
– Я сам не знаю, как это вышло, – пробормотал Серёжа. – Просто сорвалось что-то.
Взгляд у отца был не сердитый, даже сочувствующий. Но он продолжал молчать.
Лукин Евгений
Курылев Олег
Соломатина Татьяна
Орлов Алекс
Никитин Юрий
Посняков Андрей