дров на пустынном и холодном побережье под проливным дождём, - всё это
было его стихией, и он ни разу не пожаловался и не высказал предположения,
что в другом месте ему было бы лучше. Ему всё было легко.
жутких травмах, которые и Эдаль, и Теко нанесли людям в прошлом, и на
очевидный риск, которому он подвергался сам, у него была цель и желание
ухаживать за ними, водить их на прогулку, быть с ними не в таких
отношениях, в каких находится работник зоопарка и его подопечные опасные
звери. Я узнал об этом из его не так уж неожиданного, но всё же
обескураживающего вопроса:
только я не боюсь их. Я не хочу никого подвергать возможно сильной травме.
оказаться в потенциально опасной ситуации. Ему удалось добиться разрешения
своих родителей, и теперь единственным препятствием этому был я. В конце
концов и мне пришлось сдаться.
Уже прошло восемь месяцев с тех пор, как я лично общался с Эдаль и Теко,
и сам я был далеко не уверен в том, как они меня встретят. Я начал с Теко,
ибо, как я писал в начале этой книги, у меня была любопытная и
обнадёживающая, хоть и мимолётная встреча с ним в ноябре 1966 года. Так
что после первых нескольких дней пребывания в Камусфеарне, которые были
посвящены перегруппировке сил после многих невзгод за последние несколько
недель, однажды ветреным, но солнечным утром я вышел пообщаться с Теко.
калитку и позвал его, и из темноты его полуприкрытой дверцы в ответ
раздалось его приветственное повизгивание. Я подождал и снова позвал его,
немного погодя он не совсем уверенно вышел в неограждённый мир, которого
не видел более четырёх лет.
него был нездоровый вид, он был неестественно толст и явно страдал от
воспаления дёсен, которые периодически получали инфекцию у обеих
западноафриканских выдр. У него был потерянный и отрешённый вид, но когда
он подошёл ближе и учуял мой запах, то снова заворковал: радостное,
любящее взвизгивание, которого я так давно не слышал. Я наклонился и
протянул к нему руки, мгновение спустя он уже мусолил мне лицо своим
мокрым носом и жёсткими усами, засовывая свои обезьяньи пальчики мне в уши
и нос, удвоив свои восторженные крики любви. Он растрогал меня.
доверие и преданность. Я держал его взаперти четыре года, лишил его
человеческого общества, к которому он не по своей воле был приучен с
младенческого возраста, я даже однажды принял решение отправить его в
зоопарк, отдать на возможно равнодушное попечение чужих людей. Я ведь
предал его, и так как наши средства общения сильно ограничены, я даже не
смог объяснить ему причины того, почему я так поступил.
была грустной, я чувствовал себя виноватым. Теко, страдавший чем-то вроде
нашей зубной боли, был смущён, ошеломлён уже полузабытым внешним миром и
почти не отходил от меня. Каждые несколько метров он останавливался, чтобы
поласкаться, вновь потолковать со мной. Он не стал плавать, но восторгался
своими прежними любимыми местами, будь то тихие спокойные заводи, где
можно порезвиться, то ли светлаявода переката. В то время ему нужен был я,
только я, всё остальное было второстепенно. Когда я отвёл его домой, ему
страстно хотелось, чтобы я опять не оставил его одного. Каким только
пыткам не подвергают люди своих "любимцев".
знаменитого врача, чтобы осматривать и лечить животное, но вы просто не
знаете доктора Данлопа. Наш местный ветеринар (пятьдесят миль по дороге и
ещё морской паром), Дональд Мак-Леннан, кто таким чудесным образом лечил
выдр в течение восьми лет, был в отпуске, и мне пришлось прибегнуть к
помощи этого врача. С характерным для него искусством он быстро принял
нужное решение, выписал антибиотик, и через пять дней Теко снова стал
здоровой и резвой выдрой с живым интересом ко всему окружающему.
Итак, моя вторая прогулка с ним очень отличалась от первой. Правда, он
держался ближе ко мне, чем прежде, но помнил свои заветные места и
двинулся туда: он гонялся за рыбой и кувыркался в спокойных водах реки,
каждые несколько минут выскакивал оттуда, становился передо мной торчком,
очевидно благодаря меня повизгиваньем от удовольствия, обрушивая на мои и
так уже промокшие штаны новые водопады воды из своей шерсти.
столкновение воли, и на разрешение его мне пришлось потратить более часа.
Теко просто не хотел возвращаться к себе в вольер. Он устал, нагулявшись
гораздо больше, чем за все предыдущие четыре года вместе взятых, и
совершенно очевидно, ему большевсегосейчасхотелось свернуться в своих
одеялах под инфракрасной лампой, но он ни за что не хотел опять
добровольно становиться пленником.
мордочку между досок и всё что-то толковал тихим скулящим тоном,
разговаривая то сам с собой, то обращаясь ко мне, но я не мог ничего
поделать, чтобы убедить его зайти туда и закрыть за ним калитку. Времена
уздечек и поводков давно прошли, действовать можно было только уговорами,
и я уговаривал его, пользуясь всевозможными уловками. Каждый раз, как я
его звал, он отвечал мне своим обычным приветливым тоном, но с некоторыми
вариациями, которых я не слышал прежде, но в которых так же явственно, как
и в членораздельной речи, слышались протест и упрёк. Тут же у ворот он
валялся в траве и терся об неё, как это всегда бывало у него перед сном, я
постоянно звал его, а Эндрю Скот сидел как часовой на крутом склоне холма
над нами и чуть не сошёл с ума от орд грызущих его комаров.
домик и сел к нему на постель под обогревательной лампой. Несколько минут
спустя инициатива перешла в другие руки, теперь он всё настойчивей стал
звать меня, а я не отвечал. В голосе у него зазвучали особые ноты, нечто
среднее между писком и визгом, которыми щенок выдры зовёт родителей,
которых не может найти. Он подходил всё ближе и ближе, в его голосе
отчётливо прослушивался тревожный вопрос. Я упрямо молчал, и вдруг его
мордочка заглянула в дверь. Вместо того, чтобы отпрянуть, как я опасался,
теперь он, обнаружив меня, подскочил ко мне, воркуя от удовольствия и стал
прыгать рядом, проделывая ритуал любви и дружелюбия, как будто бы мы не
виделись с нимнесколько месяцев. Я поддался его настроению и проделал весь
репертуар ласок, которые он познал ещё будучи щенком; я дул ему на мех,
как если бы это была шерстяная перчатка в белый зимний день, брал в рот
кончики его обезьяньих пальчиков и слюнил ему нос. Всё это хорошо, - думал
я, пока его тяжёлое гибкое тело ползало по мне и возилось рядом, - но как
мне отсюда выбраться самому, надо придумать какую-то уловку, чтобы он не
утратил ко мне доверия. Но я совершенно не рассчитал ситуацию; он был
совсем как ребёнок, который едва подавляя зевки, утверждает, что спать ещё
слишком рано, но если родитель хорошенько завернёт его в одеяло, то
мгновенно уснёт. Теко лежал в постели, он получил все причитающиеся ему
пожелания спокойной ночи, и вряд ли бы вышел отсюда, если бы я снова
позвал его. Моя осторожная попытка крадучись удалиться была совершенно
излишней, теперь он был занят лишь тем, как бы поудобнее улечься спать. Он
нашёл такое положение ещё до того, как я закрыл за собой калитку.
осенний вечер год назад. Восстановил хоть в некоторой степени свободу и
довольство жизнью этого существа, которое когда-то было моим другом в
Камусфеарне, и ни он, ни ябольше не чувствовали себя пленниками. С того
дня, как я сводил его к водопаду и к островным пляжам из белого песка,
наблюдая, как он плавает в прозрачной, как стекло, воде во время отлива, я
вновь стал воспринимать цвета и краски пейзажавокруг Камусфеарны.
Через неделю после полного восстановления отношений с Теко я стал
понимать, что не смогу полностью восстановить своё отношение к
Камусфеарне, если не воссоздам подобных же связей с Эдаль. Я не знал,
возможно ли это, но готов был пойти на многое, чтобы выяснить. Пять с
половиной лет её не касалась рука человека, пять с половиной лет она не
выходила за пределы своего тесного вольера. Никто не понимал, чем вызваны
взрывы гнева и ярости, которые периодически нарушали длительные периоды
хорошего настроения и миролюбия. Но всё же это было так, она нанесла людям
серьёзные травмы, и, наконец, в начале 1962 года перепугала даже Джимми
Уатта, загнав его на потолочные балки в его собственной комнате и
долгопродержала его там, в ярости визжа, если он пробовал там
пошевелиться. С тех пор суматоха в Камусфеарне со всеми перипетиями в
жизни её многочисленных обитателей не давала мне возможности попробовать
восстановить с ней отношения.
и со мной, так как я знал, что во всех остальных случаях жизни Джимми не
боялся почти ничего. Но я также знал, что лично мне она не давала никакого
повода бояться её, и я чётко сознавал, что не смогу уважать себя и не
увижу больше Камусфеарну единой, если не попробую сделать с ней то, что
мне удалось с Теко. Обе они из-за того, что их родителей убили, когда они
ещё были малютками, выработали в себе неестественную зависимость от
человека и его общества и были лишены его оттого, что, став взрослыми, они
стали вести себя как дикие звери, а не как домашние собачки пекинезы. Если
их поведение озадачивало нас, то наше, должно быть, совсем сбивало их с
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Ильин Андрей
Свержин Владимир
Журавлев Владимир