на одну из фотографий Шартрского собора. Главный алтарь и распятие.
отчаянием.
печальная.
провожу вас.
над крышами.
жизни вышла на улицу.
- В каком-то уголке сознания все еще живет страх. Так и должно быть?
гибкая, осторожно спустилась по ступенькам и пошла по улице навстречу
фиолетовому вечеру и своей гибели. Она не оглянулась.
услышал музыку. Удивившись, он остановился. Он знал, что нового пациента там
еще не было.
перед радиолой. Она вздрогнула и вскочила на ноги. Радиола играла старую
пластинку "Le dernier valse" (1).
Здесь такой не купишь. Хоть весь Париж обыщи. Единственная на весь город.
Проигрывает пять пластинок подряд. Меняет их автоматически. - Она сияла от
гордости. - Стоит самое меньшее три тысячи франков. А пластинок сколько!
Пятьдесят шесть штук. В ней и приемник есть. Вот счастье-то привалило!
и слушал. Точно голубь, вспорхнула над оркестром скрипка, жалобная и
сентиментальная. Слезливая дешевка, порой
---------------------------------------(1) "Последний вальс" (фр.).
хватающая за душу сильнее, чем все ноктюрны Шопена. Равик огляделся.
Постельное белье снято с кровати, матрас поставлен дыбом, простыни брошены
на пол у двери. Вечер с иронической усмешкой заглядывает в распахнутые окна.
Едва слышный запах духов и заключительные аккорды салонного вальса - вот
все, что осталось от Кэт Хэгстрем.
Сперва захвачу радиолу, а потом пластинки. Чудесная штука. С ней впору
открыть собственное кафе.
пластинки.
странных сумерках, сотканных из сна и действительности... Сон, бледный и
обрывочный, еще не исчез... И вместе с тем Равик сознавал, что все это
только сон. Он был в Шварцвальде, на маленькой железнодорожной станции,
неподалеку от границы. Где-то совсем рядом шумел водопад, с гор веяло
терпким ароматом ели. Было лето, в долине пахло смолой и травами. На рельсах
играл красноватый отсвет заката, словно по ним промчался поезд и оставил за
собой кровавый след. Что я здесь делаю? - подумал Равик. Что я делаю здесь,
в Германии? Ведь я во Франции. В Париже... Мягкая, радужно-переливчатая
волна подхватила его и снова погрузила в сон. Париж?.. Париж расплылся,
подернулся туманной дымкой, затонул... Он был не во Франции. Он был в
Германии. Зачем он вернулся сюда?
железнодорожник - человек средних лет, с полным лицом и очень светлыми
бровями. Он читал "Фелькишер беобахтер".
глаза.
городок? Как называется станция? Не сказать ли, что он едет во Фрейбург? Что
за черт, куда его занесло? Он оглядел перрон. Ни указателя, ни названия. Он
улыбнулся.
понравилось. А теперь уже не нравится. Терпеть не могу водопадов. Хочу ехать
дальше.
Разъезжаю просто так, без всякой цели, для собственного удовольствия.
посмотрел на него.
того чтобы сидеть и просто ждать? Как я сюда попал?
найти вишневку? Настоящую шварцвальдскую вишневку?
его.
отдавались под станционным навесом. В зале ожидания сидели двое мужчин. Он
чувствовал на себе их взгляд. Под навес залетели две ласточки. Он сделал
вид, что любуется ими, но искоса поглядывал на железнодорожника.
никого не было. Пахло пивом. Равик вышел из буфета. Железнодорожник стоял на
платформе. Заметив Равика, он вошел в зал ожидания. Равик ускорил шаг. Он
понял, что навлек на себя подозрение. Дойдя до угла станционного здания, он
оглянулся. На платформе не было ни души. Он быстро проскользнул между
багажным отделением и окошком кассы, пригнувшись прошел вдоль багажной
стойки, на которой стояло несколько молочных бидонов, а затем прошмыгнул под
окном, откуда слышался стук телеграфного аппарата. Оказавшись с другой
стороны здания, он осторожно осмотрелся, затем быстро пересек пути и побежал
по цветущему лугу к ельнику, сбивая ногами головки одуванчиков. Добежав до
опушки, он оглянулся и увидел на платформе железнодорожника и двух мужчин.
Железнодорожник указал на него, и мужчины бросились в погоню. Равик отскочил
назад и стал продираться сквозь ельник. Он снова пустился бежать, то и дело
останавливаясь и прислушиваясь. Когда все было тихо, замирал на месте и
напряженно выжидал. Когда же треск раздавался снова, двигался дальше, теперь
уже ползком, стараясь делать это как можно тише. Прислушиваясь, он
задерживал дыхание и сжимал кулаки. Ему страстно, до судороги в ногах,
хотелось вскочить и бежать, бежать изо всех сил, без оглядки. Но тогда бы он
выдал себя. Двигаться можно было только одновременно с преследователями. Он
лежал в чащобе среди голубых цветов перелеска. Hepatica triloba, подумал он.
Hepatica triloba, перелеска трехлопастная. Лесу, казалось, не было конца.
Теперь треск слышался отовсюду. Он почувствовал, как из всех пор у него
струится пот, словно из тела хлынул дождь. И вдруг колени его подогнулись,
будто размягчились суставы, - он попытался встать, но земля ушла из-под ног.
Что это - трясина? Он потрогал почву, она была тверда. Просто ноги стали
ватными. Преследователи приближались. Он уже слышал их. Они двигались прямо
на него. Он вскочил, но колени снова подкосились. Он ожесточенно щипал себя
за ноги и, напрягая все силы, полз вперед. Треск все ближе... Сквозь ветви
вдруг засияло голубое небо - впереди открылась прогалина. Он знал, что
погибнет, если не успеет быстро перебежать ее. Он щипал и щипал себя за
ноги. Он оглянулся и увидел злобное, ухмыляющееся лицо, лицо Хааке... Равик
тонул, его засасывало все глубже; беззащитный, беспомощный, задыхаясь, он
раздирал руками погружавшуюся в трясину грудь, он стонал...
мокрыми. Шея была мокрой. Грудь была мокрой. Лицо было мокрым. Он открыл
глаза, все еще не понимая, где он, - в трясине среди еловой чащобы или
где-то еще. О Париже он пока не думал. Белая луна, распятая на кресте, над
неведомым миром. За темным крестом повис бледный свет, словно нимб
замученного святого. Белый мертвый свет беззвучно кричал в блеклом чугунном
небе. Полная луна за деревянной крестовиной окна парижского отеля
"Энтернасьональ". Равик привстал. Что с ним произошло? Железнодорожный
состав, полный крови, истекающий кровью, мчащийся сквозь летний вечер по
окровавленным рельсам... сотни раз повторявшийся сон:
кровавого режима, узаконившего убийство... Сколько раз он видел этот сон!
Херберт Фрэнк
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Ковальчук Вера
Белов Вольф
Шилова Юлия