Чтение 43–й страницы книги ~Тошнота~

Эксе, на площади -- не помню ее названия. Мы сидели в саду
кафе, на самом солнцепеке, под оранжевыми зонтиками. Ты забыл
-- мы еще пили лимонад и я обнаружила в сахарной пудре дохлых
мух.

-- А-а, возможно...

-- В том самом кафе я и говорила тебе о выигрышных
ситуациях. Говорила в связи с большим изданием "Истории" Мишле
-- с тем, которое было у меня в детстве. Оно было гораздо
больше этого, и страницы в нем были тускло-белые, как
сердцевина шампиньона, и пахли грибами. После смерти моего отца
дядя Жозеф присвоил эти тома и уволок к себе. В тот самый день
я и назвала его старой свиньей, а мать меня высекла, и я
выбросилась из окна.

-- Да, да... ты что-то рассказывала мне об этой "Истории
Франции"... Ты, кажется, читала ее на чердаке? Видишь, я
припоминаю. Ты несправедливо обвиняешь меня в том, что я все
забыл.

-- Помолчи. Так вот, как ты совершенно правильно вспомнил,
я уносила эти тома на чердак. В них было очень мало картинок --
три-четыре в каждом томе. Но каждая занимала целую страницу, а
оборотная сторона была чистая. Это производило на меня тем
большее впечатление, что на других страницах ради экономии
места текст был набран в два столбца. Я любила эти гравюры
особенной любовью: я все их знала наизусть и, перечитывая
какой-нибудь том Мишле, еще за пятьдесят страниц до очередной
картинки начинала ждать ее появления, и каждый раз мне казалось
чудом, что она на месте. Тут была еще одна тонкость: сцена,
изображенная на картине, никогда не совпадала с текстом на
ближайших страницах -- чтобы найти описание событий, надо было
забежать на тридцать страниц вперед.

-- Умоляю тебя, поговорим о совершенных мгновениях.

-- А я тебе говорю о выигрышных ситуациях. Это они были
изображены на гравюрах. И я прозвала их выигрышными. Должно же
было в них быть что-то особенное, если именно их решили сделать
предметом таких немногочисленных иллюстраций. Понимаешь --
выбрали именно их, хотя было множество эпизодов, куда более
благодарных для художника или более важных для истории.
Например, на весь XVI век приходилось всего три картинки:
гибель Генриха II, убийство герцога де Гиза и въезд Генриха IV
в Париж. И вот я вообразила, что эти события чем-то отличаются
от других. К тому же гравюры укрепляли меня в этой мысли --
рисунок на них был аляповат, руки и ноги плохо прилажены к
туловищу. Но они были полны величия. Вот, например, убит герцог
де Гиз -- и все очевидцы в ужасе и негодовании выставили вперед
ладони, а сами отворачиваются: это очень красиво -- ни дать ни
взять хор. И не думай, что картинки пренебрегали забавными
житейскими подробностями. Ты видел на них и пажей, которые
падают с лошади, и маленьких собачек, разбегающихся в разные
стороны, и шутов, сидящих на ступеньках трона. Но все эти
детали были изображены так величественно и неуклюже, что
великолепно гармонировали со всем остальным, пожалуй, я не
встречала картин, где бы так строго было выдержано единство.
Вот отсюда все и пошло.

-- Выигрышные ситуации?

-- Во всяком случае, то, как я себе их представляла. Это
были ситуации, обладавшие редкими, драгоценными особенностями,
если хочешь -- стилем. Например, когда мне было восемь, я
считала, что быть королем -- выигрышная ситуация. Или еще
умереть. Ты смеешься, но на картинках было столько людей,
изображенных в минуту смерти, и столько людей произносили в
этот миг возвышенные слова, что я искренне верила... в общем, я
думала, что в минуту агонии человек способен стать выше самого
себя. Впрочем, достаточно было просто находиться в комнате, где
лежит покойник: смерть была выигрышной ситуацией, от нее
исходило нечто такое, что передавалось всем находящимся рядом.
Некое величие. Когда умер мой отец, мне приказали пойти наверх
в его комнату, чтобы увидеть его в последний раз. Поднимаясь по
лестнице, я чувствовала себя глубоко несчастной, но в то же
время меня опьянял какой-то набожный восторг -- наконец-то я
попаду в выигрышную ситуацию. Я оперлась о стену, я пыталась
вести себя соответственно такой минуте. Но на коленях у постели
стояли мои тетка и мать и своими рыданиями все мне портили.

Последние слова Анни произносит сердито, как будто
воспоминание все еще для нее мучительно. Она делает паузу:
глядя в одну точку, вздернув брови, она, воспользовавшись
случаем, переживает былую сцену заново.

-- Позднее я расширила это понятие: во-первых, добавила к
выигрышным ситуациям еще одну -- любовь (я имею в виду любовный
акт). Да вот, кстати, если ты раньше не понимал, почему я тебе
отказывала в... в некоторых твоих просьбах, теперь можешь
сообразить: я старалась кое-что уберечь. А потом я решила, что,
наверно, выигрышных ситуаций гораздо больше, чем я могу
насчитать, и в конце концов предположила, что они неисчислимы.

-- Хорошо, но что же они все-таки такое?

-- Да я же тебе объяснила, -- удивленно говорит она. --
Вот уже пятнадцать минут я тебе это втолковываю.

-- Так что же, важнее, чтобы человек был охвачен какой-то
сильной страстью, скажем, ненавистью или любовью, или чтобы во
внешней стороне события было величие, то есть я хочу сказать, в
той его стороне, которая нам видна?

-- И то, и другое, -- отвечает она неохотно.

-- А совершенные мгновения? Они здесь при чем?

-- Они настают потом. Сначала появляются предвестья. Потом
в жизнь людей медленно, величаво вступает выигрышная ситуация.
И вот тут возникает вопрос, хочешь ли ты превратить ее в
совершенное мгновение.

-- Понял, -- говорю я. -- В каждой выигрышной ситуации
надо совершать определенные поступки, принимать определенные
позы, говорить определенные слова -- а другие позы и слова
категорически возбраняются. Верно?

-- Если угодно...

-- В общем, выигрышная ситуация -- это сырье, его надо
обработать.

-- Именно, -- говорит она. -- Сначала надо оказаться в
каких-то исключительных обстоятельствах, а потом ощутить, что
вносишь в них порядок. Если все эти условия соблюдены,
мгновение становится совершенным.

-- Словом, это своего рода произведение искусства.

-- Ты мне это уже говорил, -- раздраженно возражает она.
-- Нет: это был... долг. Выигрышную ситуацию ты обязан
преобразить в совершенное мгновение. Это был вопрос
нравственности. Можешь смеяться сколько угодно -- именно
нравственности. Я вовсе не смеюсь.

-- Слушай, -- говорю я внезапно, -- я тоже хочу покаяться.
Я никогда тебя по-настоящему не понимал, не старался искренне
тебе помочь. Если бы я знал...

-- Спасибо, большое спасибо, -- говорит она с иронией. --
Надеюсь, ты не ждешь благодарности за твое запоздалое
раскаяние. Впрочем, я на тебя не сержусь -- я никогда ничего
тебе толком не объясняла, я была зажата, я не могла говорить об
этом ни с кем, даже с тобой -- в особенности с тобой. В эти
минуты всегда вторгалась какая-то фальшивая нота. И я теряла
голову. А между тем у меня бывало такое чувство, что я сделала
все что могла.

-- Ну а что надо было делать? Как себя вести?

-- До чего ты глуп! Разве можно привести пример. Смотря по
обстоятельствам.

-- Но расскажи, что ты пыталась делать.

-- Не хочу. Впрочем, пожалуй, расскажу тебе историю,
которая поразила меня, когда я еще в школе училась. Был один
король, он проиграл сражение и попал в плен. И сидел где-то в
уголке в лагере победителя. Перед ним провели в оковах его сына
и дочь. Он не заплакал, не сказал ни слова. Потом перед ним
провели, тоже в оковах, одного из его слуг. И тут он начал
стонать и рвать на себе волосы. Другие примеры можешь придумать
сам. Но ты понял: иногда плакать нельзя, или ты мразь. Но если
тебе на ногу упало полено, можешь делать что угодно -- хнычь,
рыдай, прыгай на другой ноге. Глупо все время оставаться
стоиком -- растратишь себя по пустякам. -- Она улыбается. -- А
в некоторых случаях надо быть даже БОЛЬШЕ чем стоиком. Ты,
конечно, не помнишь, как я в первый раз поцеловала тебя?

-- Прекрасно помню, -- победно заявляю я, -- это было в
Кью-Гарденз на берегу Темзы.

-- Но ты никогда не подозревал, что я сидела на крапиве:
платье у меня задралось, крапива обстрекала ляжки, и при
малейшем движении их жгло все сильнее. Ну так вот, тут одного
стоицизма было мало. Ты меня нисколько не волновал, особого
желания целоваться с тобой у меня не было, поцелуй, который я
собиралась тебе подарить, имел куда более важный смысл -- то
был залог, договор. Понимаешь сам, как некстати пришлась эта