землей, потом повернулся к Мокину:
- Вот что, Ефимыч, сбегай-ка ты в амбар, глянь как там. Что к чему.
- Лады! - Мокин кивнул, подхватил ящик и бодро потрусил к амбару.
Крыша мастерской затрещала, захрустела шифером и тяжело провалилась внутрь.
Пламя хлынуло в прорехи, быстро сомкнулось, загудело над почерневшими стенами.
Тищенко всхлипнул.
Кедрин загородился рукой от наплывающего жара, толкнул председателя:
- Пошли. А то сами сгорим. Веди на ферму.
Тищенко, как лунатик, поплелся по дороге - оступаясь, разбрызгивая грязь, с
трудом выдирая сапоги из коричневой жижи.
Секретарь перепрыгнул лужу и зашагал сбоку - по серой прошлогодней траве.
В пылающей мастерской глухо взорвалась бочка и защелкал шифер.
Мокин догнал их на спуске в узкий и длинный лог, по склонам сплошь заросший
ивняком и орешником. Ломая сапожищами бурьян, он бросился вниз, закричал
Кедрину:
- Михалыч!
Секретарь с председателем остановились. Мокин подбежал - запыхавшийся, красный с
тем же ящиком-макетом под мышкой. От него пахло керосином.
- Михалыч! Во дела! - забормотал он, то и дело поправляя ползущую на лоб
фуражку, - проверил я, проверил!
- Ну и что? - Кедрин вынул руки из карманов.
- Да умора, бля! - зло засмеялся Мокин, сверкнув рысьими глазами на Тищенко. -
Такой порядок - курам на смех! Подхожу к амбару, а он - раскрыт. Возится там
какая-то бабища и старик столетний. Я к ним. Вы, говорю, кто такие? Она мне
отвечает - я, дескать, кладовщица, а это - сторож. Ну я чин-чинарем спрашиваю
их, а что вы делаете, сторож и кладовщица? - Да, - говорят, - зерно смотрим. К
посевной. Дескать, где подгнило, где отсырело. Скоро, мол, сортировать начнем. И
- снова к мешкам. Шуруют по ним, развязывают, смотрят. Я огляделся - вокруг
грязь страшенная, гниль, говно крысиное - не передохнуть. А в углу, значит,
стоит канистра и лампа керосиновая. Я снова к бабе. А это, - говорю, - что?
Керосин, - говорит, - здесь электричества нет, должно быть, крысы провод
перегрызли, так вот, - говорит, - приходится лампой пробавляться.
Кедрин помрачнел, по смуглым, поджавшимся щекам его вновь заходили желваки.
- Ну вот, тогда я ящик положил так-то вот и тихохонько, - Мокин аккуратно
опустил ящик на землю и крадучись двинулся мимо секретаря, - тихохонько к мешкам
подхожу к развязанным и толк их, толк, толк! - он стал пинать сапогом воздух. -
Ну и повалились они и зерно-то посыпалось. Но скажу тебе прямо, - Мокин
набычился, надвигаясь на секретаря, - Говеное зерно, гоооовенное! Серое,
понимаешь, - он откинул руку, брезгливо зашевелил короткими пальцами. - Мокрое,
пахнет, понимаешь, какой-то блевотиной.
Кедрин повернулся к Тищенко. Председатель стоял ни жив, ни мертв, бледный, как
смерть, с отвалившимся, мелко дрожащим подбородком.
- Так вот, - продолжал Мокин, - как зерно посыпалось, эти двое шасть ко мне! Ах
ты, - говорят, - сучье вымя, ты, кричат, - грабитель, насильник. Мы тебя сдадим
куда надо, народ судить будет. Особенно старик разошелся: бородой трясет, ногами
топает. Да и баба тоже. Ну я молчал, молчал, да кааак старику справа - тресь! Он
через мешки кубарем. Баба охнула, да к двери. Я ее, шкодницу, за юбку - хвать.
Она - визжать. Платок соскочил, я ее за седые патлы да как об стену-то башкой -
бац! Аж бревна загудели. Повалилась она, хрипит. Старик тоже в зерне стонет. Тут
я им лекцию и прочел.
Кедрин понимающе закивал головой.
- О технике безопасности, и об охране труда, и о международном положении. Только
вижу не действует на их самосознанье ничего - стонут да хрипят по-прежнему, как
свиньи голодные! Ну, Михалыч, ты меня знаешь, я человек терпеливый, но извини
меня, - Мокин насупился, обиженно тряхнул головой, - когда в душу насрут - здесь
и камень заговорит !
Кедрин снова кивнул.
- Ах, кричу, - дармоеды вы, сволочи! Не хотите уму-разуму учиться? Ну тогда я
вам на практике покажу, что по вашей халатности случиться может. Схватил
канистру с керосином и на зерно плесь! плесь! Спички вынул и поджег. А сам -
вон. Вот и сказ весь, - Мокин сглотнул и, переведя дух, тихо спросил: - Дай
закурить, что ли...
Кедрин вытащил папиросы. Они закурили. Секретарь, выпуская дым, посмотрел вверх.
По бледному голубому небу ползли жиденькие облака. Воздух был теплым, пах сырой
землей и гарью. Слабый ветер шевелил голые ветки кустов.
Секретарь сплюнул, тронул Мокина за плечо:
- Ты на плане отметил?
- А как же! - встрепенулся гот, - прямо как выскочил - сразу и выдрал.
Он протянул Кедрину ящик. На месте амбара было пусто - лишь остался светлый
прямоугольник со следами вырванных с корнем стен.
- Полюбуйся, подлец, на свою работу! - крикнул секретарь.
Мокин повернулся к Тищенко и медленно поднял ящик над головой.
Солнце сверкнуло в полоске стеклянной речки. Тищенко закрыл глаза и попятился
- Что, стыд берет? - Кедрин бросил в траву искусанный окурок, тронул за плечо
оцепеневшего Мокина. - Ладно, пошли, Петь....
Тот сразу обмяк, бессильно опустил ящик, заскрипел кожей:
- За этой гнидой? На ферму?
- Да.
- Ну пошли - так пошли, - Мокин лениво подхватил ящик и погрозил кулаком
председателю. Тот пошатнулся и двинулся вниз вобрав голову в плечи, поминутно
оглядываясь.
Дно оврага было грязным и сырым. Здесь стояла черная вода с остатк-ами снега. От
нее тянуло холодом и пахло мокрым тряпьем. То здесь, то там попадались
неряшливые предметы: ржавая спинка кровати, консервные банки, бумага, бутылки,
доски, полусожженные автопокрышки. Тищенко осторожно обходил их, косился,
оглядывался и брел дальше. Он двигался, словно плохо починенная кукла,
спрятанные в длинные рукава руки беспомощно болтались, лысая голова ушла в
плечи, под неуверенно ступающими сапогами хлюпала вода и хрустел снег. Кедрин с
Мокиным шли сзади - громко переговаривались, выбирали места посуше.
Возле торчащего из пожухлой травы листа жести они остановились, не сговариваясь,
откинули полы и стали расстегивать ширинки.
- Эй, Иван Сусанин, - крикнул Мокин в грязную спину Тищенко, - притормози.
Председатель остановился.
- Подходи, третьим будешь. Я угощаю, - Мокин рыгнул и стал выписывать лимонной
струTй на ржавом железе кренделя и зигзаги. Струя Кедрина - потоньше и
побесцветней - ударила под загнувшийся край листа, в черную, гневно
забормотавшую воду.
Тищенко робко подошел ближе.
- Что, брезгуешь компанией? - Мокин тщетно старался смыть присохший к жести
клочок газеты.
- Тк не хочу я, просто не хочу...
- Знаааем! Не хочу. Кабы нас не было - захотел. Правда, Михалыч?
- Захотел бы, конечно. Он такой.
- Так, что вы, тк...
- Да скажи прямо - захотел бы!
- Тк нет ведь...
- Захотел бы! Ой захотееел! - Мокин долго отряхивался, раскорячив ноги.
Застегнувшись, он вытер руку о галифе и продекламировал:
- На севере диком. Стоит одиноко. Сосна.
Кедрин, запахивая пальто, серьезно добавил:
- Со сна.
Мокин заржал.
Тищенко съежился, непонимающе переступил. Кедрин поправил кепку, пристально
посмотрел на него:
- Не дошло?
Председатель заискивающе улыбнулся, пожал плечами.
- Так до него, Михалыч, как до жирафы, - Мокин обхватил Кедрина за плечо,
дружески качнул, - не понимает он, как мы каламбурим.
- Как мы калом бурим, - улыбнувшись, добавил секретарь.
Мокин снова заржал, прошлепал по воде к Тищенко и подтолкнул его:
- Давай, топай дальше, Сусанин.
Ферма стояла на небольшом пустыре, обросшим по краям чахлыми кустами. Пустырь -
вытоптанный, грязный, с двумя покосившимися телеграфными столбами был огорожен
грубо сколоченными жердями.
Тищенко первый подошел к изгороди, налег грудью и, кряхтя, перелез. Мокин с
Кедриным остановились:
- Ты что, всегда так лазиешь?
- Тк, товарищ Кедрин, калиток-то не напасешься - сломают. А жердь - она
надежнее.
Тищенко поплевал на руки и принялся тереть ими запачканный ватник.
- Значит нам прикажешь за тобой?
- Тк конешно, а как же.
Секретарь покачал головой, что-то соображая, потом схватился за прясло и
порывисто перемахнул его. Мокин передал ему ящик и неуклюже перевалился следом.
Тищенко поплелся к ферме.
Длинная и приземистая, она была сложена из белого осыпающегося кирпича и покрыта
потемневшим шифером. По бокам ее тянулись маленькие квадратные окошки. На
деревянных воротах фермы висел похожий на гирю замок. Тищенко подошел к воротам,
порывшись в карманах, вытащил ключ с продетой в кольцо бечевкой, отомкнул замок
и потянул за железную скобу, вогнанную в побуревшие доски вместо дверной ручки.
Ворота заскрипели и распахнулись.
Из темного проема хлынул тяжелый смрад разложившейся плоти.
Кедрин поморщился и отшатнулся. Мокин сплюнул:
- Ты что ж, не вывез дохлятину?
- Тк да, не вывез, - потупившись, пробормотал Тищенко, - не успели. Да и машин
не было.
Мокин посмотрел на Кедрина и шлепнул свободной рукой по бедру:
- Михалыч! Ну как тут спокойным быть? Как с таким говном говорить?
- С ним не говорить. С ним воевать нужно, - поигрывая желваками, Кедрин угрюмо
всматривался в темноту.