- Если бы ты молчала...
просто хочу выйти.
продолжал реветь, и машина прыгнула вперед раньше, чем он сошел с под-
ножки; ему самому пришлось прыгнуть и пробежать несколько шагов, чтобы
не упасть. При этом что-то тяжелое и твердое ударило его в бок. Машина
уходила на предельной скорости, исчезала. До него долетел пронзительный
вой девушки. Наконец машина пропала; снова опустилась темнота, и уже не-
осязаемая пыль, и тишина под летними звездами. Удар в бок, нанесенный
неизвестным предметом, оказался довольно чувствительным; теперь Кристмас
обнаружил, что предмет этот соединен с правой рукой. Он подвял руку и
увидел, что в ней зажат старинный, тяжелый револьвер. Он не знал, что
держит его; не помнил, как взял его и зачем. Но он был тут. "А я махал
машине правой рукой, - подумал он. - Не удивительно, что они..." Он за-
махнулся, чтобы бросить револьвер, лежавший на ладони. Потом передумал,
зажег спичку и осмотрел его под слабым, замирающим светом. Спичка дого-
рела и погасла, но он как будто еще видел эту старинную штуку с двумя
заряженными камерами: той, по которой курок ударил, но не взорвал заря-
да, и той, до которой очередь не дошла. "Для нее и для меня", - сказал
он. Рука развернулась и бросила. Он услышал, как хрустнуло в кустах.
Опять стало тихо. "Для нее и для меня".
люди уже начали собираться. Те, кто тоже ехал на субботу в город, тоже
останавливались. Те, кто жил по соседству, приходили пешком. Это был ра-
йон негритянских халуп, истощенных, замаянных полей, где целый наряд сы-
щиков не выискал бы и десятка людей любого пола и возраста, - и тем не
менее вот уже полчаса люди возникали, как из-под земли, партиями и груп-
пами, от одного человека до целых семей. И все новые приезжали из города
на блеющих разгоряченных машинах. Среди них прибыл и окружной шериф -
толстый уютный человек добродушного вида и хитрого, трезвого ума - и
растолкал зевак, которые столпились вокруг трупа на простыне и глядели
на него оторопело, с тем детским изумлением, с каким взрослые созерцают
свой будущий портрет. Среди них попадались и янки, и белая голь, и даже
южане, которые пожили на севере и рассуждали вслух, что это - нату-
ральное негритянское преступление, совершенное не негром, но Неграми, и
знали, верили и надеялись, что она вдобавок изнасилована: по меньшей ме-
ре раз до того, как ей перерезали горло, и по меньшей мере раз - после
Шериф подошел, взглянул на тело, а затем велел его убрать, спрятать нес-
частную от чужих глаз.
тело, и на пожар. А вскоре никто уже не мог вспомнить точно, где лежала
простыня, какой клочок земли закрывала, и смотреть оставалось только на
пожар. Вот они и смотрели на пожар - с первобытным изумлением, которое
пронесли с собой от зловонных пещер, где родилось знание, - словно вид
огня был так же нов для них, как вид смерти Затем браво прикатила пожар-
ная машина, с шумом, звоном и свистками. Она была новенькая, красная,
раззолоченная, с ручной сиреной и колоколом золотого цвета и невозмути-
мого, надменного, гордого тона. Мужчины и молодые люди без шляп висели
на ней гроздьями - с тем поразительным пренебрежением к законам физики,
которое отличает мух. Она была снабжена механическими лестницами, кото-
рые выскакивают на недосягаемую высоту при одном прикосновении руки, как
шапокляки; только здесь им было некуда выскакивать Ее пожарные рукава,
свернутые чистенькими аккуратными кольцами, напоминали рекламы телефон-
ного треста в ходовых журналах; но не на что было насадить их и нечего
по ним качать. И мужчины без шляп, покинувшие свои прилавки и конторки,
ссыпались с нее, включая даже того, который вертел сирену. Они подошли,
им показали несколько разных мест, где якобы лежала простыня, и некото-
рые из них, уже с пистолетами в карманах, начали агитировать в том смыс-
ле, чтобы кого-нибудь казнить.
валась в чужие дела, что город, где она родилась и жила, и умерла иноп-
леменницей, чужеземкой, был этим навсегда изумлен и оскорблен, и хотя
она подарила им душевную масленницу, зрелище почище хлеба, они никак не
могли простить ее, отпустить ее С миром, мертвую оставить в покое. Нет.
Покой не так доступен. И вот они толклись, собирались кучками, веря, что
пламя, кровь, тело, которое умерло три года назад и только что начало
жить снова, вопиют об отмщении - не веря, что яростный восторг пламени и
недвижность тела свидетельствуют, что достигнут берег, недоступный для
человеческого вреда и боли. Нет. Потому что другое для веры слаще. За-
нятнее, чем полки и прилавки С давно знакомыми предметами, купленными не
потому, что владелец мечтал о них, восхищался ими или радовался облада-
нию, а чтобы хитростью продать их ради барыша - а на предметы, которых
еще не продал, и на людей, которые могли бы их купить, но еще не купили,
поглядывает со злостью, а то и с негодованием, а то и с отчаянием Занят-
нее, чем затхлые кабинеты, где ждут адвокаты, притаившись среди призра-
ков давней лжи и вожделений, или где ждут доктора с хитрыми ножами и
хитрыми снадобьями, и внушают человеку, - веря, что он им поверит, не
обратившись к печатным наставлениям, - будто хлопочут только о том, что-
бы в конце концов оставить себя без работы. Собирались и женщины, празд-
ные, в яркой, а иногда и поспешно накинутой одежде, с потайным и горячим
блеском в глазах и томящимися без пользы грудями (им смерть всегда была
милей покоя), чтоб в неумолчный ропот Кто убил? Кто убил? впечатывать
бесчисленными твердыми каблучками что-нибудь вроде Его еще не поймали?
А-а. Не поймали? Не поймали?
ния не доступно осмотру. Он еще не осознал, что обязан этой неудачей че-
ловеческому вмешательству. Виноват был огонь. Ему казалось, будто огонь
самозародился специально для этой цели. Ему казалось, будто стихия, бла-
годаря которой его предки смогли продержаться на земле так долго, что
породили наконец его, вступила в сговор с преступлением. И вот он озада-
ченно и раздраженно расхаживал вокруг этого непростительного монумента,
чьим цветом был цвет надежды и одновременно катастрофы, - покуда не поя-
вился его помощник и не сказал ему, что обнаружил в хибарке недалеко от
дома следы недавнего обитания. И тотчас же деревенский, который первым
заметил пожар (он еще не доехал до города; его повозка не продвинулась
ни на вершок с того места, где он слез с нее два часа назад, и теперь он
толкался среди зрителей, встрепанный, с отупевшим, изнуренным и горячеч-
ным лицом, размахивая руками и не владея голосом, севшим почти до шепо-
та), вспомнил, что, когда он ворвался в дом, там был человек.
Все не пускал меня наверх. Сказал, что уже ходил туда и никого там нет.
А когда я спустился, его уже не было.
лушать про нее - так она их, нигеров, и в дом могла пустить. Удивляюсь
только, почему они раньше этого не сделали.
вели ему Нигера. - Кто жил в этой хибарке? - спросил шериф.
не знал, что там люди жили.
друг от друга лица с алчными глазами, в которых самые настоящие отпрыски
пустого пламени уже подернулись дымком. Казалось, все пять их чувств со-
единились в одном органе глядения, как в апофеозе, а слова, носившиеся
между ними, рождаются из ветра, воздуха Это он? Вот этот убил? Шериф
поймал его. Шериф уже схватил его Шериф посмотрел на них.
понадобится помощь, я вас позову. Давайте отсюда.
яли кучкой позади и наблюдали, как трое белых с негром входят в хибарку
и закрывают за собою дверь. А позади них пламя доедало дом, наполняя
воздух гудением - не более громким, чем голоса, но совсем не таким ниот-
кудошным Если это он, то какого черту, мы стоим и ждем. Убил белую жен-
щину, черная сволочь... Ни один из них никогда не бывал в этом доме. При
ее жизни они не позволяли женам к ней ходить. А когда были помоложе -
мальчишками (кое у кого и отцы в свое время занимались тем же) кричали
на улице ей вдогонку: "Негритянская хахальница! Негритянская хахальни-
ца!"
настороженно, с затаенной настороженностью. Он не спускал глаз с шерифа.
Еще двое белых стояли у него за спиной, их он не видел. Он не оглядывал-
ся на них, даже украдкой Он смотрел в лицо шерифа, как смотрят в зерка-
ло. И, может быть, как в зеркале, и увидел, что они начинают. А может, и
не увидел, ибо если что и переменилось, мелькнуло в лице шерифа, то все-
го лишь мелькнуло. Но негр не оглянулся; только лицо его вдруг сморщи-
лось, быстро и на один лишь миг, и вздернулись углы рта, оскалились, как
в улыбке, зубы - когда ремень хлестнул его по спине. И тут же разглади-
лось, непроницаемое.
живу-то совсем не тут. Вы же небось знаете, где у меня дом, белые люди.
Шилова Юлия
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Сертаков Виталий