уставился на Виктора круглыми глазами. - Считаешь, что потрошат мозги на
предмет выяснения наших возможностей?
Вдумчиво так размышлял, детально. А Наташа - гад буду, если она думала не
про кость... Так, Наташ?
осторожно и медленно уходила к дальней глинистой гряде.
не мешай...
за плечи, встряхнул. - Что с тобой, что?!
улыбнулась мельком. - Тише, спугнешь...
чуть-чуть левее серого камня - видишь?
растрескавшийся кусок бетона в ржавой путанице арматуры - тоже, но больше
не видел ничего.
поэтому, наверное, и не замечал его Виктор на рыжей глине. Острая
мордочка, забавные лопушки ушей, хвост уложен на спину кренделем...
Симпатичный такой песик, серьезный. Откуда он здесь?
зарычал - негромко, но вполне слышимо, не по размеру как-то.
Не бойся, маленький. Иди к нам.
неровному сыпучему гребню (сухая глина шуршащими ручейками потекла из-под
его лап) и вдруг вскинул мордочку к выцветшему горячему небу, залаял -
тонко, отрывисто, зло. А глина шуршала, струилась по запекшемуся гладкому
склону, сильней, все сильней... Не многовато ли для слабеньких лапок
крошечной собачки? И вдруг - будто шевельнулись хищные зубчатые изломы
глинистого гребня, будто вдруг стало их больше: вспухли, выпятились из-за
них, зачернели на фоне неба остроухие головы.
множества нетерпеливых пастей, щерящихся там, наверху. А потом по нервам
полоснул истошный визг Антона: "Назад, идиоты!!! Витька, назад!!!", и
гребень сорвался беснующейся лавиной многоголосого, клокочущего осатанелой
яростью лая.
шиворот - уж прости, не до нежностей! - кинулся он обратно, к остальным,
под защиту антонового огнемета. И свора, увидев спины бегущих, обрушилась
вниз по сыпучей крутизне - дикое стремительное месиво рыжей пыли и рыжей
шерсти, желтых слюнявых клыков, глаз, полыхающих зеленым племенем
зверства...
Но Виктор не соображал, что они с Наташей бегут прямо на огнемет и не дают
стрелять, а когда сообразил, было уже почти поздно.
жадными вспарывающими клыками, отчаянным рывком Виктор успел швырнуть
Наташу вперед, под ноги Антону, и рухнул - с маху, плашмя - на душный
горячий песок.
Виктор увидел, как страшно оскалился Антон, как его огнемет выплюнул
веселую струю искристой жидкости, и она вдруг полыхнула мутным
стремительным пламенем, эта струя, и затрещали, дымясь, волосы на голове
Виктора - пусть, не беда, потому что бешеный лай и рев за спиной
взорвались отчаянными жалкими взвизгами, и что-то прокатилось мимо
бесформенным клубком чадного жара, забилось, закорчилось, захлебываясь
надрывным жалобным плачем...
волной, сметая разум и ощущения, и пришла темнота.
и сверху, и снизу. Они размытые, нечеткие, эти стебли, они подрагивают, то
отдаляясь, то наплывая, сливаясь в сплошное черное марево. А там, за ними
- тихий ласковый свет. Там хорошо и спокойно, но туда не пускает эта
черная путаница, залепившая глаза. Хочется разорвать ее, развести, дать
глазам вволю напиться света - нельзя. Руки не хотят слушаться, потому что
им слишком уютно лежать на теплом и нежном, вот только веки сжигает
налипшая путаная чернота, эти стебли, а может быть - ветки, а может...
Ха-ха! Да это же ресницы, господи, как смешно! И значит, можно просто
распахнуть тяжесть век, распахнуть для мягкой и светлой ласковости того,
что вокруг...
Перед глазами - дверь. Узкая, высокая, закрытая очень плотно, она почти
сливается со светлой стеной. И там, за этой дверью - шаги. Неторопливые,
спокойные, приближающиеся.
Удалось только слегка повернуть голову, краем глаза увидеть остальных -
Наташу, Антона, Галочку, Толика - сидящих, как и он, в уютных креслах, в
ряд, под стеной; увидеть их растерянные жалкие лица, напряженные ожиданием
того, кто подходит, чьи шаги все громче, все четче, ближе, ближе...
белый и злой; и четкий черный силуэт, неподвижный, неживой будто. Стоит в
дверях. Долго стоит. Но вот - шевельнулся, шагнул в комнату, обретая объем
и человеческие черты... Знакомые черты... О, господи!
мог до сих пор не понять! Подозревали кого угодно, Толика подозревали,
дурачье. А он - вот он, стоит, человек, в силу нелепейшей случайности
получивший папку Глеба за полдня до того, как с Глебом случилось то, что
случилось. Единственный кроме них пятерых человек, который имел
возможность прочесть содержимое этой самой папки. Человек, который вывел
упырей на Глеба. Человек? Черта с два - человек... Не человек - тень
упырячья, глаза и руки упырей в недоступном для них мире. Сволочь...
глаза льдисто щурятся поверх голов; прошелся взад-вперед, снова замер,
разлепил бледные губы:
Виктору жалким, до отвращения не таким, как хотелось бы. - В общем,
ребята, это наш с Глебом заботливый шеф, доктор химических наук Уланов
Валентин Сергеевич. Дальше объяснять, или уже и сами все уразумевши?
дыхание Антона, явно изо всех сил старающегося вырваться из
кресла-ловушки, или хоть дотянуться до доктора химических наук. А потом -
неожиданно спокойный и ясный голос Наташи:
склепах. Но где-то в недрах этой тишины притаился дальний могучий гул,
ощущаемый будто и не слухом, а всем телом - навязчивый гул, неотвязный...
Центр действительно существует, и вам удалось в него попасть. Вы можете
быть довольны также и потому, что совершенно правильно уяснили себе
положение дел. Совершенно правильно. Даже высказанные вами, - он мельком
глянул на Виктора, - предположения о целях, достигаемых Породителями
посредством существования этого мира, в основном верны - конечно, с
поправкой на ограниченность человеческих способностей к аналитическому
мышлению. Так, например, была высказана гипотеза об использовании вашего
мира для целенаправленного изменения вероятностного равновесия в мире
Породителей. Контраргументы против этой гипотезы...
Этот менторский тон, эта дурацкая лекция... Зачем он нужен, этот балаган?
Зачем-то, наверное, нужен... А нечеловек, которого привык называть
Улановым, все время смотрит куда-то поверх их голов. Что он там видит?
налились тяжелой медленной болью, Виктор сумел повернуть голову, скосить
глаза - туда, налево, где остальные. Он успел увидеть тонкие разноцветные
нити, из спинок кресел врастающие в стену и в пол, успел заметить белое
бледное мерцание, судорожно корчащееся вспышками путаных линий там, где
стена плавно переходила в потолок... А потом будто мягкая ледяная рука
тяжело ударила в подбородок и перед глазами снова замаячило брезгливое
лицо нечеловека - он все разглагольствует, все поучает:
личности, настолько загипнотизировал факт наличия контраргументов, что вы
даже не потрудились их проанализировать. Изолированный разум эгоцентричен
и самовлюблен. Корни вашей неудачи кроются в том, что вы мните себя
героями...
Каменистый Артем
Буркатовский Сергей
Володихин Дмитрий
Никитин Юрий
Майер Стефани