Чтение 43–й страницы книги ~Умножающий печаль~

Деньги". Я хотел вас вот о чем спросить... Каждый значительный человек
ощущает некоторое духовное родство с памятным литературным персонажем. Кто
вы - Шейлок? Или Гобсек? Привалов с его миллионами? Может быть, вы финансист
Фрэнк Каупервуд или барон Шудлер? Кем вы себя ощущаете?

- Мою литературную родню прозывают Михаилом Семенычем Собакевичем, -
серьезно отвечает Сашка. - Очень был неглупый и серьезный мужчина...

- Потому что считал всех губернских чиновников жуликами и разбойниками? -
смеется Сванидзе.

- И поэтому тоже. Помните - Гог и Магог?..

Я зачарованно смотрел на двенадцать громко вещающих Хитрых Псов,
захвативших полностью мое жизненное пространство. Потом легонько подтолкнул
Лору в бок:

- Вчера по ящику сказали, что у нас больше десяти миллионов олигофренов.
Семь процентов народа - идиоты...

- Ты это к чему? - удивилась Лора. - Он совсем не похож на идиота...

Двенадцать одинаковых магнатов застят мир, говорят, объясняют,
проповедуют, учат, командуют, управляют, владеют всем. И мной.

- Земля олигархов и олигофренов! - досадливо тряхнул я головой, пытаясь
сбросить наваждение.

Телеведущий спросил Серебровского:

- И все-таки что же вас подвигнуло на решение баллотироваться?

- Стыд, - быстро ответил Серебровский. - Россия - богатейшая страна на
земле. Почему же мы такие бедные, если мы такие богатые? Мне надоело быть
бедным родственником, нахлебником процветающего мира. Надоело слушать ложь и
глупости - дураки нелепо командуют, а умники ловко воруют. Может быть,
хватит?..

Кот, это он тебя спрашивает - может, хватит?

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:

ВАУЧЕР В.П. ЧКАЛОВА

Есть вещи, которые не надо оговаривать, - они возникают явочно и
существуют далее как нерушимый порядок. Когда мы шли куда-то вместе, Сашка
Серебровский не обгонял меня на ходу, не отталкивал за спину, да и я не
тормозил себя в движении, а вот как-то так получилось, что у нас уже
сложился неизменный походный ордер: два охранника впереди, потом всегда
быстро идущий мой друг-магнат, я-за правым плечом, на полшага сзади, и уже
после меня - прикрывающий тылы, замыкающий конвой.

Вот так мы и протопали через гулкий вестибюль нашего зажиточного
билдинга, и цокот каблуков на гранитных плитах пола эхом возвращался к нам,
будто отбивал тревожный ритм движения. Вошли в персональный президентский
лифт - концевая охрана осталась в вестибюле, Сашкин личный телохранитель
Миша нажал кнопку, и кабина, зеркалами и обшивкой красного дерева похожая на
ампирный платяной шкаф, взмыла.

Серебровский повернулся ко мне, и я уже почти открыл рот, но наш
всемогущий и всеведающий босс неожиданно заорал:

- Только не вздумай сейчас мне говорить что-нибудь!

Я понимал, что он маленько не в себе, и миролюбиво пожал плечами:

- Просто я хотел...

- Знаю! Знаю все! Они, мол, люди другого времени, с другими жизненными
ценностями, иными моральными целями... Нельзя их строго судить. Не нашими
мерками...

- Но это правда!

- Никакой общей правды не существует! - заорал Серебровский так, что его
тонкие разночинские очки подпрыгнули на переносице. - В условиях нынешней
жизни эта правда означает переход бытового идиотизма в клиническое безумие!

Кабина лифта остановилась, растворились двери с мягким рокотом,
охранник-столоначальник в холле, наблюдавший наше движение по монитору, уже
стоял навытяжку. Перед входом в приемную, в конце коридора, Сашка взял меня
крепко за лацкан пиджака - я испугался за сохранность заграничного
конфекциона - и сказал со страстью:

- Серега, поверь мне, все эти бредовые разговоры о честной бедности и
бедной честности - чушь, моральная шизофрения. Бедным быть нечестными никто
не позволит - их за это в острог сажают!

- Ну, вообще-то говоря, во всем мире и богатых, случается, за это в
узилище ввергают, - уточнил я.

- Не у нас! - Сашка рубанул воздух рукой, как чапаевской саблей. - Мы не
весь мир! Мы другие! И у нас, слава Богу, все по-другому! У нас человек,
ничего не укравший у своей родины, вызывает презрение! Ты знаешь хоть одного
богатого, которого кинули на нары?

- Банкир Янгель... Тот, что в бане с министром юстиции отдыхал с
барышнями, - напомнил я.

- Не смеши! Диспетчер! - с презрительной усмешкой кинул Серебровский. -
Запомни накрепко: настоящее богатство у нас дает иммунитет похлеще, чем
депутатам или дипломатам...

- Давай поговорим тогда о честном богатстве, - усмехнулся я. - Или о
богатой честности...

- И не подумаю! - безоговорочно отказал мне Серебровский. - Это все из
жанра нелепых мифов о душе, о грехе, о чистой совести. Нищенское наследие
советских интеллигентских кухонь! Вся жизнь - вечером на кухне, в этом
парламенте трусливых рабов, на арене кастрированных гладиаторов и
трибунов-шептунов!..

- Если бы не было этих бессильных болтливых кухонь, ты бы сейчас таких
высот достиг! Ого-го! Возможно, уже стал бы доцентом в Текстильном
институте...

Серебровский отмахнулся от меня, охранник Миша распахнул дверь в
приемную. Обычная картина - помощник президента Кузнецов, секретарь Надя,
пара референтов, два охранника, несколько томящихся ожиданием посетителей.

В кабинете Сашка подошел к картине Тропинина, засунул руку за раму,
видимо, нажал кнопку - отъехала в сторону деревянная панель, обнажив
бронированную сейфовую дверцу с наборным замком. Что-то он там поколдовал с
цифрами, мелодично звякнул замок, и Хитрый Пес стал торопливо перебирать
какие-то бумаги. Вздохнул наконец с облегчением:

- Вот она... Наша реликвия... - и бросил мне маленькую серую книжицу.

От старости обложка земляного цвета приобрела грязно-желтый оттенок. На
ней было напечатано: "Народный комиссариат финансов СССР. Управление
гострудсберкасс. Сберегательная книжка ј 2137".

Перелистнул шершавую корочку - Серебровский Игнат Артемьевич, выписана
книжка 18 февраля 1937 года. Это сберкнижка Сашкиного отца. Подожди-подожди!
Как это может быть? По-моему, он родился в тридцать седьмом году?

Вноситель вклада - Чкалов Валерий Павлович.

Сумма вклада - 100 рублей 00 копеек.

Больше никаких записей на линованных страничках не было.

- Это что - тот самый Чкалов? Знаменитый летчик? - глуповато спросил я.

- Да, тот самый, - кивнул Сашка.

- Срочно передай в музей авиации с табличкой: "Даритель - Александр
Игнатьевич Серебровский", - бесхитростно предложил я.

Сашка отрицательно помотал головой:

- Это экспонат для другого музея. Огромной экспозиции о бессмысленности,
зряшности прожитой здесь жизни. Об идиотизме любой веры...

- Не подрывай во мне веру в тебя, - предостерег я, но он и не обратил
внимания на подначку.

- Мой дед Артем был механиком у Чкалова, они и вне работы корешевали.
Когда родился мой отец, геройский пилот, сталинский любимец подарил деду
Артему эту сберкнижку, как ложечку на зубок. Вырастет, мол, парень, мой
подарок вместе с процентами состоянием станет...

- Тогда, наверное, это приличные деньжата были...

- Наверное, - грустно согласился Сашка. - Только вскоре Чкалов разбился,
а деда Артема расстреляли как вредителя. Бабка нищенствовала, но в сберкассу
не пошла - боялась, что по этому чкаловскому подарку ее вспомнят и пригребут
для комплекта.

- Грустная история...

Сашка пронзительно посмотрел на меня и едко, зыбким своим тоном сказал:

- Боюсь, ты меня не понял. Мне кажется, ты заподозрил меня в
сентиментальной печали...

- Ну, знаешь, бодриться-веселиться тоже поводов не видно, - заметил я.

- А не надо грустить или веселиться - понимать надо! - яростно сказал
Серебровский. - Наверное, ты уже плохо помнишь моего отца - он был гением.
Безответным, тихим, занюханным гением. Ты знаешь, чем он занимался?

- Нет, конечно, - пожал я плечами. - Он, кажется, в каком-то ракетном
ящике инженерил...

- Вот именно - безвидно и безнадежно инженерил. Но до этого он первым в
мире придумал систему гироскопического управления летательными аппаратами.
Понимаешь? - с напором спрашивал Сашка.

- Не понимаю, - честно признался я. - Я совсем не по этому делу...

- Да и все начальники, к кому он обращался с этим выдающимся
изобретением, были не по этому делу. Потом он надоел начальству, его группу
разогнали, а тему закрыли навсегда - разработки бесперспективны,
научно-технической и оборонной ценности не содержат. Вот он в ящике и
инженерил лет пятнадцать, пока не умер. Сорок шесть старику было. А
рассчитались за него с нашими долболомами американцы...

- Каким образом? - удивился я.

- Они создали новое поколение оружия - крылатые ракеты. И все вооружение
нашей непобедимой и несокрушимой перед этими ракетами стало горами
металлолома. Крылатые ракеты работают на тех же системах, что придумал
когда-то мой батька. Смешно, мой тихий бессловесный отец мог продлить век
коммунизма. Но не случилось...

Сашка забрал у меня из рук старую сберкнижку, положил ее обратно в сейф,
щелкнул замок на дверце.

- По этой книжке можно изучать историю нашей страны, - сказал он. - Мало
кто понимает, что деньги, как состав крови, отражают состояние здоровья
народа, самочувствие государства. То, чем с нами расплачивались семьдесять