нельзя. События наслаивались, накапливался опыт интересной, но уж очень
далекой от собственных идеалов жизни, а вместе с ним густел осадок душевной
боли и грязи.
"пан или пропал". Теперь она четко понимала, что с Нюточкой, что без нее, но
муж окончательно потерян. Проигран в ней самой. Вернулось былое чувство
испачканности, которое она пыталась замылить образом добропорядочной жены.
геофизика, ни ее скучнейшая лингвистика не вызывали ни малейшего
любопытства. Грызть науку ради науки - полный абсурд. Вот спасти или
разрушить мир с ее помощью - это понятно. Но Павел вовсе не тот партнер, с
кем для этого можно идти рука об руку до конца.
кусочкам хрустальный облик в глазах окружающих разлетится вдребезги.
Конечно, ее будут искать, скорее всего Павел или Адочка, а то и вместе.
Будут предпринимать всяческие попытки вернуть в лоно, направить в нужное
русло, но сейчас сознание опустошенности заставляло ее разум расслабиться,
пока не настанет второе дыхание, если вообще настанет.
просто вычислить. Пока не объявлен всесоюзный розыск, ей было покойно, даже
выйти куда-то не хотелось. Честно говоря, она точно не знала названия улицы,
на которой торчала Анджелкина новостроечная девятиэтажка. Что дома, что
улицы - все на одно лицо единого соцлагеря: какая разница - Бухарестская или
Будапештская, если один и тот же ориентир - очередная экзотическая помойка
или забор, заляпанный словечками общечеловеческого содержания. А за забором
- обязательно новенький стеклянный с полупустыми прилавками универсам. У
входа рыщут сердитые старушки. Поднаторевшие в рубках за колбасой, они
мгновенно выявляют несправедливость, устанавливая свои незыблемые правила
очереди. И ничто не сломит их несгибаемой железной воли, и ничего не стоит
ради идеи въехать авоськой по харе милиционеру... Несчастным старухам не
снился тот харч, которым затаривался для дома Якуб.
нужды - неважно, что двигало этим восточным мужиком. Ей было хорошо в его
доме.
готова была ее боготворить. Кроме того, она знала ту Таню, которая была
неведома другим.
Тане.
брови.
всяческие университеты. Наука воспринималась без комплексов, как того
требовала когда-то Дисциплина на ранчо. В общем, она и не заметила, как
стала внутренне зависимой от Тани. На фронтах своих трудовых будней Анджелка
великолепно справлялась как с тактикой, так и со стратегией, но вся беда в
том, что при ее ремесле противником был мужчина как таковой, и это
накладывало отпечаток на личную жизнь Анджелки.
высказал упрека своей "невесте" по поводу ее образа жизни. Она чувствовала в
нем уважение к женщине, правда, не без некоторой опаски перед слабым полом.
Особенно это было заметно в присутствии Тани. Однажды Анджела призналась:
сам...
стала ехидно объяснять:
подмешать, чтобы мужика завязать.
усами "Бисмилаху рах-ману рахим", провел руками по лицу и только после этих
манипуляций взялся ломать хлеб. Непонятно. И Таня выждала время, чтобы
затосковала Анджелка а Якуб стал забивать "беломорину". Она тихонько вышла в
узкий коридор, мягко открыла дверцу "Саратова", достала початую бутылку
"Киндзмараули" и вынесла бокалы с разлитым вином на подносе, прихватив
заодно блюдце с тонко наструганной бастурмой. Якуб сосредоточенно вбивал
косяк по ногтю большого пальца, потому и не заметил вошедшей с подносом
Тани.
черной гривой волос.
возмущения. Таня решила перевести все в шутку.
азербайджанской? Анджелка затрясла головой. Якуб поднял глаза.
погода, да? Обижаться тоже нельзя... Абдулла, поджигай! - смеясь, приказал
он и протянул косяк Тане.
пахучая, но убойная. Шершавым дребезжанием ныла магнитофонная запись
Окуджавы.
вместе с ним. Непонятно чему смеялись, а потом их прибило. Таня вытянулась
на диванчике под абажуром и провалилась в забытье. Проснулась, когда ушла
Анджелка. Они дернули с Якубом через соломинку нечто темно-коричневое и Таня
улетела.
чем-то он обвиняет Якуба, а тот еле оправдывается. Казалось, куда-то ее
тащат, несут, а она ни двинуться, ни слова сказать не может. Вроде стоит у
входных дверей Анджелка и провожает ее грустным взглядом, как прощается.
Тане смешно, хочется успокоить, крикнуть: "Я скоро приду!", а губы не
лепятся. Увозит ее кто-то домой, а кто - не видно, глаз не открыть. Опять,
наверное, эта ведьма с суровым взглядом. Но старуха так бережно уложила ее в
постель, укрыла пледом, подушку поправила, что Таня не выдержала и
расплылась в блаженной улыбке.
из-под пледа и вдруг сообразила, что находится не там, где была. Вместо
Якуба прямо на стуле у изголовья сидит задремавший Павел.
собственной квартиры. - И что теперь?
дышать и вышибавшую слезы из глаз.
держать будешь.
кухонный стол все содержимое холодильника. Они ели молча, не глядя друг на
друга. Потом, стараясь унять нервную дрожь, Таня занялась делом. Когда
споласкивала посуду, словно невзначай спросила:
нему, она выставилась в упор. Его глаза беспомощно вопрошали.
бревно какое-то. Он усмехнулся.
побежала вниз. Он провел рукой, посмотрел на пальцы, а в глазах стояли
слезы.
кафельной стенке, сползла на пол, уронила голову на колени и громко, навзрыд
заревела.
специалистов. Таня только кивала.
годной только для своего отчима Севочки. "Лечение за колючей проволокой" для
себя казалось немыслимым. Каждый ее шаг, любое сказанное слово здесь
фильтровалось и было подотчетным. Заметив в одной из палат пристегнутых к
койкам пациентов, она поняла, что лучше не противиться врачебным показаниям.
Лечащий, которого представил Сутеев, был всегда сама обходительность, но
вопросы задавал каверзные, предполагающие неоднозначные ответы. Медсестры,
Панов Вадим
Сертаков Виталий
Шекли Роберт
Орловский Гай Юлий
Майер Стефани
Шилова Юлия