его надоедливое нытье раздражало Минти. Он был в положении немого: кто-то
говорит от его имени и все перевирает.
лентах, страдал, допекаемый надоедливым скулежом и желанием курить. Займу
крону у Нильса, подумал он, не прекращая страдать. Это его четвертый друг.
Новых столько уже не наживешь.
они гуляли вместе, уныло брели по шоссе, подальше от слишком людных
проселочных дорог, и почти все время молчали. У них не было общих
интересов; во время каникул Воробей безуспешно учился выдувать яйца, давил
скорлупу и пачкал рот; Минти собирал бабочек. В учебном же году они
собирали только пыль, поднятую на шоссе автомобилями, и дружили потому,
что больше с ними никто не дружил. Они стыдились друг друга, испытывали
взаимное чувство благодарности, а если приходилось удирать от расправы в
раздевалке - тогда они любили друг друга.
когда подложил учителю на стул конторскую кнопку; он подарил Минти плитку
шоколада, сказал, что пригласит на чай; утром, прямо с французского урока,
отправился домой и умер от скарлатины.
подкрался со своей записной книжкой Хаммарстен, как всегда позже всех.
Прикрывая рот ладонью, он зашептал: - Репетиции проходят успешно. Только
Гауэр никуда не годится. Я ищу другого Гауэра. - И уже по-деловому
спросил: - Из родственников кто-нибудь приехал?
выходит у нас с родственниками, подумал он.
отказавшись даже притронуться к посылке с Черинг-Кросс.
неделю назад он обнимал меня.
горели свечи перед святыми, хотел всеми средствами поддержать в себе
безумную веру в то, что его упокоившийся четвертый друг где-то обретается
теперь с Коннелом, не зная боли, обид и женщин.
козырь. - О ней никто не знает, только я и его сестра.
очки в стальной оправе обшаривали зеркально-пустую, холодную внутренность
церкви.
Минти-то знал, Минти помнил: Ковентри. Он сохранит эту тайну в память
дружбы (он, правда, постарается забыть то утро, когда не нашлось молока,
чашки - ничего, кроме вынужденного гостеприимства). Оставшуюся от дружбы
тайну он умел хранить бережно, как если бы то были святые мощи, бедренная
кость древнего сакса, щепка от Господнего креста; хранившаяся много лет
нетронутая плитка шоколада, пропавшая в один из его бесчисленных
переездов, - наверно, украли; фотограф, где он стоит с сачком, - Воробей
снимал; путеводитель "В стране бушменов", подаренный Бакстером; теперь
новая реликвия: Ковентри.
Хаммарстен. - Ваше счастье, что не потеряли работу.
венки, записывать фамилии, сочинять свою колонку, а потом тащиться по
лестнице, одолеть все пятьдесят шесть ступенек: четырнадцать до Экманов,
двадцать восемь до пустой квартиры с забытым зонтиком и гравюрой Густава -
глаза вылезут на лоб, пока доберешься до коричневого халата, какао в шкафу
и Мадонны на камине! А в общем-то, подумал он, пожалуй, счастье, все могло
обернуться гораздо хуже.
Хаммарстен. - Борьба не на жизнь, а на смерть. - Он зашелся старческим
кашлем, заплевав щетину на лице и сюртук. Высоко в небе появилась группа
самолетов; точно стая ласточек, перестраиваясь на лету, они описали круг
над озером и ринулись к ратуше, сверкая алюминиевыми крыльями и наполняя
воздух ревом моторов, - благо, орган к этому времени утих.
острым оценивающим взглядом; торопливо пошли сотрудники компании (им еще
надо было попасть на работу). Поддерживаемый шофером, старик Бергстен
сходил к машине; он явно не понимал, зачем понадобилось его присутствие
здесь, и, раздраженно осматриваясь, каждую минуту ожидал подвоха. Галли
задержался около Кейт, сказал что-то подходящее к случаю, вышел из церкви
и нацепил монокль. Увидев Минти, он сделал попытку улизнуть, но тот успел
схватить его за локоть.
надоели традиционные тосты, разговоры о школе, директоре и всякой чепухе.
Что если посланник скажет что-нибудь о литературе, а вы - об искусстве?..
драме - и само собой - о военном деле.
Бросьте открытку.
мог просто так свалиться в воду?
туман. Я целый час добирался до миссии.
был. - Он закашлялся. - Я до сих пор не могу прокашляться, весь вечер
торчал на улице. - Он сунул руку в карман и достал серебряную спичечную
коробку. - Вот, хотел подарить ему. - Повернул коробку, чтобы Галли увидел
герб. - Я на самом деле был в Харроу, мне она ни к чему. А ему бы
пригодилась.
сразу потерял их из виду. А через десять минут услышал его крик.
ближе к нему, чем я, и все равно ничего не слышал.
как из церкви выходит Холл. Галли воспользовался этим, чтобы ускользнуть.
- Бросьте открыточку насчет обеда, дружище.
на подходившего к дверям Холла, закипая дикой бессмысленной злобой от
одного вида осиной талии, коричневых вельветовых лацканов; если бы я
что-нибудь мог сделать; желтый кусачий уголек, он стоял между Холлом и
улицей с холодным чистым солнцем, толпой народа и узорной вереницей
самолетов в небе.
зубы воспаленным, прокуренным языком, и уже чувствовал, как будничность
обстановки остужает его мстительное пламя, оставив только желание уколоть
побольнее, разозлить. - Вы не желаете сделать заявление?
Минти и, словно остужая кофе, часто задышал в лицо Холлу табачным запахом.
- С вашим опытом вы, разумеется, будете руководить филиалом в Нью-Йорке?
Это у меня перед ним обязанности. - Он натянул тесные коричневые перчатки.
- И если у нас возникают разногласия относительно моих методов работы, то
страдаю от этого только я. Пока я рядом, - закончил Холл, - вам лучше не
раздражать мистера Крога.
отношениях с ним?
врозь, не обменявшись ни единым словом. По случаю похорон толпа обошлась
без восклицаний. Мозг и рука: плотное крестьянское тело, томившееся в
визитке и тесном воротничке, воплощало мозг дела, а рядом шла его
недумающая сокрушительная рука с осиной талией и холодно сверкавшими
брильянтовыми запонками. Говорить им было не о чем. Смерть - как с ней все
просто, и как мудрено, труднее, чем любовь мужчины и женщины, было то, что
связывало их, отталкивало и казнило одиночеством в машине.
не на что.
- гляди!
ней говорить? Женщина. Одно это вызвало в нем озлобление. - Он очень
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Пехов Алексей
Ковальчук Вера
Орлов Алекс
Орловский Гай Юлий