— Верно, бог услышал твои молитвы. Карл, Миллера ранили маки, он просит меня и Заугеля приехать к нему.
— Оказывается, на свете еще существует справедливость! А где он сейчас, дома?
— Нет, Заугель говорит, что в госпитале. Если рано вернусь, зайду к тебе и все расскажу.
По дороге в госпиталь Заугель рассказал Генриху, что Миллера привезли часа два назад и уже успели сделать операцию. Какое он получил ранение, Заугель не знал, но надеялся, что легкое, иначе раненого отправили бы в Шамбери, а не оставили здесь, в Сен-Реми, где был небольшой и неважно оборудованный госпиталь.
Миллеру отвели отдельную комнату на втором этаже. Врач проводил посетителей до самой двери и предупредил:
— После операции ему необходим покой! Очень прошу долго не задерживаться.
Это предупреждение было сделано скорее для проформы, раненый чувствовал себя неплохо, хотя побледнел и ослаб.
Он коротко рассказал Генриху и Заугелю, как все произошло. Оказывается, вчера вечером большая группа маки атаковала егерскую роту, охранявшую один из наиболее крупных перевалов, разметала ее и спустилась с гор. Миллер очутился на перевале случайно, не оставалось ничего другого, как тоже принять бой, во время, которого осколок партизанской гранаты попал ему в левую лопатку.
— Еще полсантиметра, и осколок был бы у меня в легком! — с гордостью сообщил Миллер, теперь, когда все закончилось благополучно, он действительно гордился, что ему довелось участвовать в бою, — медаль за ранение обеспечена, а это еще одна заслуга перед фатерландом.
— Напрасно вы впутались в эту историю, Ганс, ведь все могло кончиться значительно хуже, — укоризненно заметил Генрих. — А куда девалась охрана перевала?
— Она разбежалась после первого же натиска. Мое счастье, что я успел вскочить в машину… Теперь от маки можно ждать всяких неожиданностей. То, что такая большая группа спустилась с гор, требует от нас особых предосторожностей. Конечно, командование дивизии сделает все необходимое, но служба СС должна работать особенно четко. Очень плохо, что я вынужден лежать, когда надо действовать. Я позвал вас, чтобы посоветоваться стоит ли просить кого-либо в помощь Заугелю на время моей болезни? О моем ранении нужно немедленно сообщить в Лион…
Генрих взглянул на помощника Миллера. Покрытые нежным румянцем щеки лейтенанта пошли красными пятнами, губы обиженно дрогнули.
— Простите, герр Заугель, и вы, Ганс, что я первым решил высказаться, ведь я могу выступать лишь в роли советчика. Но мне кажется, Ганс, что ваш помощник полностью справится с обязанностями начальника, даже в такие тревожные дни. Да и вы будете прикованы к постели не так уж долго. Конечно, работы у Заугеля прибавится, но он всегда может рассчитывать на мою помощь в делах, не представляющих особой секретности.
— Я очень рад, Генрих, что наши мнения совпали. Появление нового человека лишь усложнит дело и отвлечет Заугеля от основной работы — придется вводить вновь прибывшего в курс дел, знакомить с обстановкой, а это вещь хлопотливая. А за ваше предложение помочь — очень благодарен! Признаться, я на это рассчитывал.
— Свидание окончено! — недовольно заметил врач, просовывая голову в полуоткрытую дверь.
— Одну минуточку, я только дам несколько распоряжений своему помощнику.
Генрих поднялся.
— Тогда не буду вам мешать. Я подожду герра Заугеля в вестибюле или в машине.
«Конечно, хорошо бы послушать, — думал Генрих, спускаясь по лестнице, — но не следует показывать Заугелю, что меня хоть чуточку интересуют дела службы СС. Он умнее Миллера и не зависит так от меня, как тот. Пока что! Но мне надо найти уязвимое место этого «аристократа духа»… Он слишком много мнит о своей особе, это ясно! Его разговоры о сверхчеловеке, коим он себя, безусловно, считает… Своеобразная мания величия! У таких людей обычно очень развито честолюбие и болезненное самолюбие. На этих струнах и будем пока играть».
Появление лейтенанта прервало размышления Гольдринга. Лицо Заугеля сияло.
— Я искренне благодарен вам, барон, за высокую оценку моих способностей! — сказал он, садясь в машину. — Действительно, было бы очень неприятно тратить время на знакомство с временным начальством. С Миллером я уже свыкся, и хотя у него, как и у каждого из нас, есть некоторые недостатки, но мы с ним нашли общий язык.
— О герр Заугель, я лишь высказал то, что думал и в чем твердо уверен. Не надо быть очень наблюдательным, чтобы понять, должность помощника Миллера — масштабы для вас слишком ничтожные. Вы знаете, мы с Гансом очень дружим, я ценю его отношение ко мне, сам искренне ему симпатизирую, но…
Заугель бросил на собеседника вопросительный, нетерпеливый взгляд.
— Но, — продолжал Генрих после паузы, — надо быть откровенным: Миллер это уже анахронизм, он живет исключительно за счет старых заслуг и заслоняет дорогу другим. Слово «другим» я употребляю не в том примитивном значении, которое ему обычно придают. Это не просто более молодые и даже более талантливые работники. Это совершенно новая порода людей, родившихся в эпоху высшего духовного подъема Германии и поэтому воплотивших в себе все черты людей совершенно нового склада, завоевателей, господ, хозяев.
— Вы, барон, оказывается, тонкий психолог и очень интересный собеседник. Сейчас не поздно, и я был бы рад, если бы вы на часок заглянули ко мне. Мы бы продолжили этот разговор за чашкой крепкого кофе. К сожалению, не могу предложить вам ничего другого — мне сегодня еще надо работать, и я должен быть в форме.
— Чашка крепкого кофе и разговор на философские темы — это такая редкость в Сен-Реми. Я с радостью принимаю ваше предложение. Соскучился и по первому и по второму! — рассмеялся Генрих.
В небольшой трехкомнатной квартирке Заугеля пахло духами, хорошими сигарами, настоящим мокко. Очевидно, комнаты редко проветривались — эти запахи были так устойчивы, что создавали своеобразную удушливую атмосферу, царящую обычно в будуарах кокоток. Да и все остальное скорее напоминало будуар, чем комнату офицера, да еще в военное время: мягкие ковры на стенах и на полу, кружевные занавески на окнах, бесконечное множество статуэток, вазочек, флакончиков. И единственной вещью, которая резко дисгармонировала со всем, был огромный портрет Ницше, вставленный в черную, простую, без всяких украшений раму.
Заметив, что Генрих смотрит на портрет, Заугель патетически произнес:
— Мой духовный отец! С этим портретом я не расстаюсь никогда! И с этими книгами тоже.
Заугель подошел к этажерке и снял с верхней полки несколько книг в дорогих переплетах. «По ту сторону добра и зла», «Так говорил Заратустра», «Сумерки богов» Ницше, «Майн кампф» Гитлера.
Захотелось на свежий воздух, мутило от духоты, и Генрих уже подыскивал предлог, чтобы поскорее вырваться, но в это время денщик принес кофе, лимоны, бутылочку ликера.
Попивая черный кофе, Генрих и Заугель долго разговаривали на философские темы. Выяснилось, что лейтенант немного знаком с новыми философскими течениями. Он кое-что читал даже из старой немецкой философии. Этих куцых знаний было мало для того, чтобы мыслить логично, но хватало на то, чтобы обо всем говорить с апломбом невежды. И Заугель крушил Канта и Гегеля, высмеивал Маркса, снисходительно похлопывал по плечу Шопенгауэра и, захлебываясь от восторга, расхваливал гений своего Ницше. Его он считал предвестником новой эры расы победителей, которые поднимутся над гранью, отделяющей добро от зла, и достигнут сияющих вершин, где царствует человек-бог. Генриху пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы не расхохотаться, слушая этот бред, и поддерживать разговор. А Заугель был в восторге, что нашел такого внимательного слушателя и, как он считал, единомышленника.
Постепенно от высоких материй разговор перешел на темы более житейские, на обстановку, создавшуюся в связи с усилением активности маки.
Генрих еще раз напомнил Заугелю, что согласен помогать ему во время болезни Миллера, если возникнет такая надобность.
— Я с радостью воспользуюсь вашими услугами, барон, я даже имею кое-что на примете. Но сначала я хотел вас предостеречь… если вы разрешите, конечно…
— О, пожалуйста!
— Вы ведете себя неосторожно, барон, немного легкомысленно в выборе знакомых…
— Что вы хотите этим сказать?
— Припомните все свои симпатии и скажите — можете ли вы за всех поручиться?
— Понимаю, понимаю, милый Заугель, на что вы намекаете! Спасибо за деликатность, с которой вы подошли к этому интимному вопросу. Но, уверяю вас, в данном случае надо подходить с другой меркой. В моих отношениях с женщинами я придерживаюсь одного — красива эта женщина или нет! Ведь женщины, как и ваш сверхчеловек, стоят по ту сторону добра и зла!
— Вы так думаете? А если я скажу, что родной брат мадемуазель Моники французский террорист?
— Не может быть! Такая добропорядочная семья!
— Печально, что приходится вас разочаровывать, но это так. Вчера на следствии один пойманный маки сообщил мне эту интересную подробность из биографии мадемуазель. Не исключена возможность, что и она сама…
— Фи, как неприятно! Хорошо, что вы меня предупредили, теперь я перед вами в долгу! Надо будет присмотреться повнимательнее…
— Я уже давно установил за нею наблюдение — мое внимание привлекло, что она часто ездит на электростанцию, якобы к своему жениху. До сих пор я воспринимал это как нечто совершенно естественное. Но тот же маки, которого я допрашивал, работает именно на электростанции и уверяет, что встречи мадемуазель со слесарем Франсуа Флорентеном никак не напоминают встреч влюбленных.
— Я вообще впервые слышу, что у нее есть жених! Так вот чем объясняется ее неприступность! Нет, это просто смешно, что моим соперником может быть какой-то слесарь! Барон и слесарь! Знаете что, Заугель, доставьте мне удовольствие, разрешите побеседовать с этим маки.
— Это очень легко сделать, но не сегодня: он согласился давать мне кое-какую информацию, и я отпустил его. Как только он появится — специально вызывать его мне не хочется, чтобы не привлекать внимания, — я тотчас сообщу вам.
— Прикинуться такой скромницей! Никогда не думал, что женщина может так меня околпачить!
— А что, если мадемуазель использовала знакомство с вами, чтобы добывать сведения для маки?
— Тогда ей не очень повезло! У меня правило — с женщинами о делах и даже о серьезных вещах не говорить.
— Ну, иногда случайно можно обмолвиться словечком…
— Вы правы, черт побери! Нет, только подумать: маки хотят использовать в своих целях сына генерал-майора Бертгольда! Парадокс, настоящий парадокс!
— Я хочу предупредить вас, барон все, что я сказал, пока наша с вами тайна. Даже герр Миллер не знает о моих подозрениях. Мы сами с вами проверим.
— Я помогу вам, герр Заугель.
— Это очень просто сделать: завтра я дам вам один документ, якобы секретного характера, вы оставите его у себя в номере и ушлете денщика, чтобы мадемуазель не знала. Остальное я беру на себя. Согласны?
— Считаю долгом чести помочь вам в этом деле. И надеюсь в скором времени отблагодарить за оказанную мне сегодня услугу. Вы открыли мне глаза на истинное положение вещей. Жених он ей или нет, все равно меня обманывали. А этого я никому не прощаю.
Идти к Лютцу было поздно, и, распрощавшись с Заугелем, Генрих поспешил в гостиницу. По дороге он старался не думать о тех неприятных вещах, про которые узнал. Надо было успокоиться, дать отдохнуть голове. И на улице она действительно прояснилась. Свежий воздух, словно прохладная купель, смывал с тела усталость, и Генрих почувствовал себя готовым к борьбе.
Да, бороться придется, это очевидно. И поединок с Заугелем будет у него ожесточенный. Заугель ухватился за кончик ниточки, и рано или поздно она приведет его к клубку. Если ее не перервать сразу. Но как это сделать? Прежде всего уничтожить провокатора! Он может ускорить ход событий! Это особенно важно теперь, когда Заугель напал на верный след Франсуа — Моника, Моника — Франсуа. А от них к нему тоже ведет ниточка, и не сегодня — завтра Заугель может нащупать ее. Ведь о том, что на плато были отпущены два партизана, знают не только мадам Тарваль и старая крестьянка, а кое-кто из маки, возможно, и этот провокатор с электростанции. Если это так, Заугель ухватится за ниточку: Гольдринг — Моника — Франсуа. Итак, прежде всего надо покончить с провокатором!
В эту ночь Генрих долго не спал, а утром спустился завтракать значительно раньше обычного. Но Моника, как на грех, уже ушла из дому по каким-то хозяйственным делам. Генрих встретил ее на улице возле самого штаба.
— Моника, я должен поговорить с вами об очень важном деле. Прошу быть сегодня дома и никуда не выходить. Я постараюсь быстро освободиться, но может случиться, что генерал меня задержит. Все равно, ждите пока я приду. Долго разговаривать на улице нам неудобно по ряду причин, поэтому никаких объяснений дать вам сейчас не могу. Скажу лишь одно — за вами установлено наблюдение.
Генрих, смеясь, пожал девушке руку и скрылся в дверях штаба. Моника весело помахала ему вслед. Никому из прохожих, наблюдавших эту сцену, даже не пришло в голову, как тревожно бились в эту минуту сердца стройного веселого офицера и красивой улыбающейся девушки.
— Вам телеграмма, герр обер-лейтенант, — доложил дежурный по штабу.
«Сегодня в 16.20 буду в Шамбери. Встречайте. Бертина».
«Какого черта тебе тут надо?» — про себя выругался Генрих и, еще раз прочитав телеграмму, сверил дату. Бертина телеграфировала сегодня утром в шесть.
Генрих постучал в кабинет Эверса.
— Герр генерал, сегодня будут какие-либо поручения?
— Сегодня? Нет.
— Тогда разрешите обратиться к вам с просьбой.
— Буду рад ее удовлетворить.
— Я только что получил телеграмму от племянницы Бертгольда. Она просит встретить ее в четыре с минутами в Шамбери. Если вы разрешите…
Генерал взглянул на часы.
— Вам, как всегда, везет, обер-лейтенант, через тридцать минут помощник Миллера Заугель в сопровождении охраны выезжает на моей машине в Шамбери встречать пропагандиста от штаб-квартиры. Вы можете поехать с ними.
— Бесконечно вам благодарен, герр генерал!
Заугель очень обрадовался, узнав, что у него будет такой спутник, как Гольдринг, и пообещал ровно через полчаса ждать с машиной у гостиницы.
Не поднимаясь к себе в номер, Генрих разыскал Монику.
Громыко Ольга
Максимов Альберт
Посняков Андрей
Березин Федор
Свержин Владимир
Конан-Дойль Артур