Чтение 43–й страницы книги ~Убийственное лето~

Я помчался к телефону. Номер мадемуазель Дье я не помнил, ждал, пока
Жюльетта отыщет. Когда я услышал голос учительницы, перед бензоколонкой
остановилась "ДС" Анри Четвертого. В машине сидела женщина, но я не мог
разглядеть кто. Мадемуазель Дье кричала в трубку: "Я не хочу говорить об
этом по телефону Мне надо вас повидать! Вы и представить не можете, что
они с ней сделали, не можете себе представить!".
Я тоже закричал, чтобы она успокоилась и все объяснила. Но та только
повторила "Не по телефону. Сейчас она спит, ей дали снотворное. До
завтрашнего дня вы все равно не сможете ее повидать. Умоляю вас,
приезжайте, мне надо вам все рассказать". Я заорал: "Да объясните же, черт
возьми, что с ней такое?". Высоким прерывистым голосом она ответила. "Что
с ней? Она даже не знает, кто она такая, вот что с ней! Говорит, что она
Элиана Девинь, проживает в Арраме и ей девять лет! Вот что с ней!".
Она еще долго плакала на другом конце провода. Я несколько раз
повторил: "Мадемуазель Дье", но та не отвечала. В конце концов я сказал,
что приеду, но понимал, что сначала следует уладить одно дело, объяснил
ей: "Только я не могу приехать сейчас же. Ждите меня". И повесил трубку, а
Анри Четвертый поставил на место упавший аппарат.
Он привез мадемуазель Тюссо, медсестру, чтобы та посидела со стариком
Девинем. Сейчас там была наша мать. Ева Браун успела к автобусу в
Сент-Обен, где надеялась сесть в проходящий поезд до Марселя. Все
уговаривали ее подождать меня, но без толку. Она не плакала и никаких
чувств не выражала. Просто хотела быть рядом с дочерью. Анри Четвертый
сказал, что в машине, сама не замечая, она несколько раз заговаривала с
ним по-немецки. Жюльетта передала мне, чтобы я захватил для нее одежду и
белье, чемодан-то еще не найден и сумочка тоже. Надо ехать в больницу "Ле
Тимон" и взять свидетельство о браке.
Я вернулся домой на "делайе" Коньята и Бу-Бу уже знали главное. Я
попросил Бу-Бу проводить тетку к себе, сказав, что хочу помыться. А когда
они ушли, открыл шкаф, где висели ружья, и достал "ремингтон", коробку с
патронами и отнеся багажник.
В нашей комнате взял ее фибровый чемодан и уложил туда два платья, пару
туфель, белье, новую ночную сорочку Белый халат не влез Для себя взял
только трусы и чистую рубашку Затем надел черные брюки, черную водолазку
Микки и бежевую поплиновую куртку.
К гаражу я подъехал часов в семь или полвосьмого и обратился к Анри
Четвертому: "Окажи мне услугу. Поговори с Жоржем Массинем и попроси его не
подавать на меня жалобу. Скажи, что я сожалею и заплачу все, что надо.
Сходи к нему с Жюльеттой, она уговорит его. - Он молча взглянул на меня.
Жюльетта стояла на пороге кухни. - Я подожду вас здесь. И разреши мне
взять "ДС", чтобы съездить в Марсель. "Делайе" еще ненадежна". Думаю, он
понял, что я хочу на время удалить их из гаража. Анри Четвертый парень не
дурак. А я не хотел, чтобы они увидели карабин. Не потому, что могли
начать меня отговаривать - этого сделать не мог уже никто! - их потом
могли бы притянуть, если я попадусь полиции. Он бросил Жюльетте: "Пошли.
Не переодевайся, нам не на бал".
Они ушли, и я завел "делайе" в гараж. Вынув "ремингтон", я обрезал
ствол электропилой почти до приклада, так что длина осталась 60
сантиметров. Целиться, конечно, труднее, но в десяти шагах трудно
промахнуться с одного выстрела. Я не спешил. Думал только о том, как бы
все сделать получше.
В какой-то момент перед бензоколонкой остановилась машина, и я обслужил
ее, надев для этого толстый фартук, чтобы не испачкаться. Пока заправлял
машину, ее водитель, каменщик, работающий на перевале, спросил: "Говорят,
ты женился?". Я ответил: "Как видишь" - и посмотрел на крыльцо, вспомнил
воскресный вечер на другой день после свадьбы, когда Эна сидела тут рядом
со мной, а я курил сигару. Тогда я думал, что она любит меня одного. Нет,
я не потерял ее, у меня ее отняли и свели с ума. Я убрал с верстака
опилки. Спрятал завернутый в тряпку "ремингтон" и кусок ствола. Положил на
место фартук, вымыл руки и сел на лестницу поджидать Жюльетту и хозяина.
Было жарко, как обычно в то лето. Солнце давно скрылось за горами. В
деревне стояла тишина.

КАЗНЬ (9)

Ее нашли на пляже в Марселе напротив парка Борели. Это случилось 31
июля, то есть через три дня после отъезда из деревни. Она бродила по пляжу
в туфлях на каблуках, в голубом нейлоновом платье, уткнув глаза в песок.
Если ее спрашивали, что с ней, она только отстранялась, не произнося ни
слова. И вид был такой странный, что купающиеся - было часов шесть вечера
- позвали полицейского. При ней не было никаких документов. Не отвечала на
вопросы, вообще не говорила.
Ее отвезли в одну больницу, а затем в другую, "Ле Тимон", где есть
психиатрическое отделение. Там ее обследовали. Никаких следов побоев,
только синяк на колене, видимо, ушиблась. Была ко всему безучастна. И из
нее не удавалось вытянуть ни слова. Но слушалась, безропотно шла, куда
вели.
Ей дали снотворное, она спала до вторника. Но, проснувшись, была
прежней. И отказывалась есть. Полиция впустую искала на пляже хоть
кого-нибудь, кто мог опознать, кто она такая. На ней были только
перепачканное платье (все решили, что она где-то упала), трусики, дешевые
туфли и обручальное кольцо, на внутренней стороне которого я вывел "Ф. для
Э." и дату нашей свадьбы.
Ей снова дали снотворное и кормили искусственно до утра этой пятницы.
Проснувшись, она улыбнулась и заговорила. Но не смогла дать ответ на
вопросы - не знала, как оказалась в Марселе. Но назвала себя: Элиана
Девинь, родилась 10 июля 1956 года в Арраме, департамент Приморские Альпы,
всю жизнь живет на дороге О-де-ля-Фурш, ей девять лет. Врачиха, ее зовут
Соланж Фельдман, узнав, что Аррам давно затоплен, позвонила в Брюске
мадемуазель Дье, ведь она там староста.
Обо всем этом мадемуазель Дье рассказывала мне каким-то тусклым
голосом. Глаза у нее были красные и опухшие, но она больше не плакала. А
голову обернула полотенцем - она уже много выпила до меня и продолжала
пить.
Дом у нее с садом и стоит на пригорке, оттуда видно озеро. Внутри все
ветхое и выглядит тоскливо, кроме комнаты, называемой салоном, которую она
немного обновила после смерти матери. Повсюду книги. Когда я приехал, она
очистила от них диван. Те три с лишним часа, что я провел у нее, я тоже,
кажется, много пил. Не могу припомнить, что я делал, только помню, что она
все время кусала губы, это в конце концов стало просто непереносимо, и,
чтобы помешать ей, я то и дело протягивал в ее сторону руку.
Как и Бу-Бу, но только раньше, она все узнала в ту ночь с 13 на 14
июля, когда Эна так поздно вернулась домой. И я слово в слово услыхал уже
знакомую мне историю, за исключением одной вещи, от которой так и
подскочил на месте: оказывается, те два негодяя сняли для нее квартирку в
Дине, чтобы "она принимала там мужчин". Бу-Бу мне говорил, что она была
для них источником наживы, но я думал только о выкупе, который они
требовали, чтобы оставить ее в покое.
Мадемуазель Дье тоже не знала их имен. Однако, рассказывая ей о своих
неприятностях, Эна сообщила, что у старшего лесопилка при выезде из
города, а у другого - агентство по недвижимости на бульваре Гассенди, и
подчеркнула: "Это вполне благополучные отцы семейств, а не подонки, какими
представляют таких людей. Если и обращусь в полицию, ничего не смогу
доказать. Даже мой труп никто не найдет". У меня сердце сжалось, когда я
услышал эти слова. "Если они не оставят меня в покое, - говорила Эна
мадемуазель Дье, - все равно от них отделаюсь. Или расскажу Пинг-Понгу, и
он это сделает за меня".
Эна трижды просила мадемуазель Дье приехать за ней в Динь - два раза до
свадьбы и еще в тот вторник, когда якобы ездила походить по магазинам в
своем красном платье и я отхлестал ее на краю дороги. Последний раз
мадемуазель Дье встретилась с ней на той квартирке. На четвертом этаже
старого дома номер 173 по улице Юбак. В глубине двора. На той самой улице,
где Бу-Бу во время велогонки видел ее в черном "пежо" с двумя мужчинами.
Вспомнил я, как она вынула два автобусных билета до Диня показать их
мне. И спросил мадемуазель Дье: "В тот вечер вы привезли ее из Диня?".
Отвернувшись, она ответила: "Нет. Я оставила ее на квартире. Она сама не
захотела, чтобы я увезла ее". И, закусив до крови губу, добавила: "Я
предложила обратиться в полицию, я голову потеряла от страха, мы
поссорились. И она больше не звонила, мы не виделись с того вторника".
Опять глотнув из стакана, добавила: "Ключи от той квартиры лежат в
почтовом ящике. Последнем при входе, под лестницей. Она боялась носить их
с собой, потому что вы могли их обнаружить, и все же думала, что если с
ней что-нибудь случится, то вам придется туда зайти". Я сдержался и только
покачал головой, как бы говоря, что это уже не имеет значения. Но та все
же глухо спросила: "Что вы намерены предпринять?". Я ответил: "Сначала
поеду в Марсель. А там уж решу".
Потом она кормила меня на кухне. Я был голоден и ел с аппетитом. А сама
много пила. И снова стала рассказывать, как Эну обнаружили на марсельском
пляже. Я напомнил, что она мне об этом уже говорила. "Разве?" - сказала
она. И две слезинки скатились по ее щекам.
Она предложила мне переночевать у нее - был второй час, но я отказался
- лучше сразу поеду в Марсель, все равно мне не уснуть. И она проводила
меня до выхода, сказав: "Я тоже хочу ее проведать. Как только разрешат". Я
обещал позвонить. Стоя у двери с полотенцем на голове и со стаканом в
руках, она опять заплакала.
От Брюске до Диня километров восемьдесят, но много виражей. Я
затормозил на бульваре Гассенди в два часа ночи перед единственным
освещенным местом, дискотекой что ли, из которой хозяин выпроваживал