Чтение 43–й страницы книги ~Горение~

приговорили после его яркой речи к повешению, - позволял себе, по словам
Геккельмана, позорить всех и вся, а особенно "тираническую юриспруденцию
монархии".

Секеринский распорядился пригласить Геккельмана, принял его еще более
располагающе, чем давешний ротмистр, и попросил "изложить" про
муравьевского родича более подробно.

С этим не п о д п и с н ы м донесением Секеринский поехал к Николаю
Валерьяновичу, который тогда "шел" в министры юстиции империи, и
познакомил его с с и г н а л о м, получив, таким образом, в союзники
могущественнейшего человека при дворе Александра III. Он понял это, как
только стал смотреть за лицом сановника, читавшего донос Геккельмана.
Муравьев побледнел; значит, слыхал о родиче, но не думал, видно, что дело
может принять столь серьезный оборот.

Порешили на том, что тайный советник родича "изымет" из вредоносной
среды и переведет в Москву: там, в Белокаменной, надежнее - от моря
дальше, от порта, от чужих инородных, отнюдь не русских веяний.

Муравьев-младший перед отъездом сказал друзьям, что кто-то из студентов
доносит:

взоры все обратились на Геккельмана - шумные молчаливых не любят, не
верят и презирают, особенно тех, которые поддакивают, но не говорят,
спрашивают, но не отвечают.

Геккельман, испугавшись, пришел в охрану, но Секеринский его не принял,
как, впрочем, не стал с ним говорить и тот ротмистр, который столь любезно
обхаживал его во время первой встречи.

Вернувшись домой, Геккельман собрал баул, и в острой, веселой даже
ярости отправился на вокзал. Спросив водки с пирожком, он выпил со вкусом,
а потом взял билет в Ригу. Там, недолго поучившись в политехническом,
поняв, что студенческий шлейф и здесь за ним плетется из северной столицы,
выхлопотал в местной охранке паспорт, предав им походя двух людей
иудейского вероисповедания, и отправился в Цюрих - но под другой уже
фамилией и под именем другим.

...Там, в Швейцарии, как раз в это время стал вхож в кружок
народовольца, философа и ученого Баха студент цюрихского политехнического
института Аркадий Ландезен.

- Дела хочу, - часто говаривал Ландезен новым друзьям, - сражения,
террора во имя борьбы за справедливость, кровавой гибели хочу.

Его свели с руководителем кружка террористов Накашидзе. Ландезен начал
изготовлять бомбы для "центрального" покушения: таким считался
террористический акт против императора Александра III.

Именно тогда он и попал в сферу пристального интереса "заведывающего
заграничною агентурою" в Париже действительного статского советника Петра
Ивановича Рачковского. Начав с должности младшего чиновника киевской
почтовой конторы, он, благодаря прекрасному почерку и почтительной
смекалистости, был переведен "чиновником для письма при канцелярии
Варшавского генерал-губернатора", а уж оттуда "подтолкнут" в министерство
юстиции. Поскольку российская юстиция лишь оформляла дела департамента
полиции и влезать в них не смела, - Рачковский был откомандирован в
министерство внутренних дел, в распоряжение полковника Судейкина, который
тогда разворачивал дегаевскую авантюру. С Дегаевым юный Петр Иванович
сошелся легко, а после того как Судейкин был Дегаевым убит, отправился в
Швейцарию, чтобы обнаружить дегаевскую жену, взять ее под неусыпный
контроль и, таким образом, быть в курсе всех дел, связанных с возможным
повторением террора. Миссию свою он выполнил блестяще, был оставлен в
Европе, получив орден, чин и должность "заведывающего". Здесь он
развернулся по-настоящему, но без всякого внешнего блеска, тихо,
исподволь, по-письмоводительски сортируя злаки и плевелы.

Когда в сферу его интересов попал молодой, одаренный Ландезен, он
запросил Петербург, но оттуда ответили, что "означенный Ландезен по данным
особого отдела в списках Департамента полиции не значится". Рачковский,
зная родную полицейскую бюрократию, ответу не поверил, послал вторичный
запрос, приложив к нему фотографический портрет Ландезена и два его
перехваченных письма: на предмет сличения почерков.

Ответили из столицы до невероятия быстро (через месяц), оттого, что,
видимо, заинтересовались сами: "означенный Ландезен является Абрамом
Мовшевым Геккельманом, оказывавшим услуги охранному отделению в бытность
его студентом Петербургского горного института".

...Рачковский пришел к Ландезену поздним вечером, представился своим
именем, назвал должность и, попросив разрешения закурить, заметил:

- Абрам Мовшевич, негоже старых друзей забывать. Полковник Секеринский
просил вам кланяться.

- Я вас ему поклон передать не попрошу, - ответил Ландезен, ощутив в
груди певучую радость - все шло так, как им поначалу и задумывалось. - Я,
наоборот, попрошу вас полковнику Секеринскому от меня передать вражду и
презрение.

- Что вы от него хотите? - Рачковский воспринял эти слова неожиданно
для Ландезена. - Маленький чиновник; легавая, которая дальше своего носа
не видит, что прикажут, то и сделает. На дураков умному обижаться нет
смысла, с ними, с дураками, да еще в нашей системе, надо уметь воевать, но
- доказательно, а отнюдь не словесно.

- Вот и воюйте, - ответил Ландезен, - вы - по-своему, я - по-своему.

- Глупости только не болтайте. Самолюбие - самолюбием, а голову надо
всегда держать холодной. Вам - как никому другому. Вы себе не поможете -
никто не поможет. А ежели я копию письма из Петербургской охраны передам
вашим новым друзьям - не знаю, где вы тогда сможете скрыться: в Европе, во
всяком случае, не скроетесь. Америка что разве... Но и там найдут. Нам -
тьфу, а новые друзья - разыщут.

- Вы меня, Петр Иванович, не пугайте, не надо. Я уж свое отпугался. И
заботу о моей персоне тоже, пожалуйста, не выказывайте - я ей цену знаю,
вашей-то заботе.

А если действительно хотите мне серьезное предложение внести, то
попрошу вас взять перо и составить договор о работе, как в Европе пишут:
"найм - увольнение", и цену за службу проставьте лично: триста рублей
золотом ежемесячно. Тогда и я вам напишу.

- Террористов отдадите? - спросил Рачковский. - Всех до единого?

- Меня потом предадите? - вопросом на вопрос ответил Ландезен.

- Под террористов денег дам, - задумчиво сказал Рачковский и потянулся
к перу. - На год заключим договор, ладно?

- Нет. На д е л о. Проведем, тогда договор станет бессрочным. Не
проведем - никаких претензий.

Рачковский достал из кармана тысячу франков, протянул их Ландезену.

- Это - на бомбы. Наймите хорошую квартиру, зарядов надо изготовить как
можно больше. Испытания проводите в Ранси, там дубравы, тишина и благость.

...Через полгода французская полиция нагрянула на квартиру, снятую
Ландезеном, арестовала Теплова, Накашидзе и всех прочих народовольцев,
заключила их в тюрьму, а потом передала в суд. Ландезен скрылся.
Французская юриспруденция была на высоте: "Один из главных
злоумышленников, террорист-анархист Ландезен за соучастие в преступлении
приговаривается к пяти годам каторжной тюрьмы".

Договор с Рачковским вступил в силу. Лишенный антисемитских
предрассудков, Петр Иванович оказался человеком честным: написал личное
письмо в департамент и выхлопотал сотруднику звание "потомственного
почетного гражданина". Через два года "потомственный и почетный" принял
православие, став Аркадием Михайловичем Гартингом. Восприемником во время
обряда крещения был, - по злой иронии судьбы, - двоюродный брат преданного
Муравьева, граф Михаил Николаевич, лобызавший Иуду с трогательной
нежностью, ибо Иуда служил делу Империи, - по отзывам в Петербурге,
"звонко" служил.

После этого Гартингу поручались задания в высшей мере ответственные и
щепетильные: он был в Кобурге во время помолвки наследника Николая
Александровича Романова с принцессой Алис из Гессена; пришелся ко двору,
был рекомендован исполнять должность начальника личной охраны
государя-императора Александра III, когда тот изволил охотиться в Швеции и
Норвегии, ту же должность он воспринял и при Николае II Кровавом: молодой
император приехал в Бреславль на встречу с двоюродным братом, кайзером
Вильгельмом II. Здесь Гартинг сдружился со своими "коллегами" из
секретного ведомства прусского владыки и оставлен был "заместителем
заведывающего заграничною агентурою" с местом пребывания в Берлине.

При помощи провокаторов Зинаиды Жуженко, Бейтнера, Степанова и
Житомирского, которые вились в Берлине, он взял в свои руки все нити,
ведущие к "освобожденцам" Петра Струве, к социалистам-революционерам,
провозгласившим себя преемниками идей "Народной воли", к
социал-демократам, как плеханово-мартовского, так и ленинского
направления, и к группе Розы Люксембург, которая именовала себя
"Социал-демократической партией Королевства Польского и Литвы".

...Завтракая в "Глобусе", Аркадий Михайлович почувствовал колотье в
боку и сказал принести себе соды: он был глубоко убежден, что сода спасает
ото всех болезней, сода и новое французское лекарство "кальцекс".

В газетах ничего интересного не было, кроме разве что погромной
заметочки в "Абенде". Безымянный корреспондент, скрывшийся под инициалами
"А. В.", писал, что "социалистическо-прорусская банда Люксембург, Вареного
и прочей русско-говорящей, но еврейско-думающей сволочи, готовит заговоры
против дружественной России при явном попустительстве полиции".

Эта заметочка стоила Аркадию Михайловичу три сотни рублей; ждал он ее
появления терпеливо, хотя и не мог скрыть внутренней глубокой неприязни к
автору, оплачиваемому им Шорину, который, не ведая о происхождении
Гартинга, говорил о "жидомасонах" с такой белой яростью, с такой кипенью в
уголках рта, что порой становилось страшно.

Однако личное свое отношение к Шорину приходилось ставить на второй
план, поскольку первой важности была работа: теперь он, Гартинг, имеет
возможность с заметочкой Шорина в руках поехать к берлинскому