Чтение 43–й страницы книги ~Противостояние~

удержавшись, заметил Костенко. - Прямых улик нет, одни косвенные.

- Он что, изменник Родины? Каратель?

Костенко вдруг расслабился, полез за сигаретой:

- Почему так подумали?

- Потому, что я учился с ним в одном классе пять лет, духовную его
структуру знаю достаточно хорошо.

- Он заикался сильно? - неожиданно спросил Костенко.

- Как вам сказать... Иногда - сильно, а так - в меру; очень чавкал
некрасиво перед тем, как начать заикаться...

- Про карателя - вы попали в десятку. Мы искали его по поводу двух
убийств, зверских, фашистских прямо-таки, а вышли на его власовское
прошлое...

- Взяли?

- Что? - Костенко сыграл непонимание. - О чем вы?

- Будет вам, - устало сказал Юмашев. - Прекрасно вы понимаете, что я
имею в виду арест...

- Нет. Мы собираем о нем все сведения - по крупицам, самые, на первый
взгляд, незначительные.

Юмашев начал расхаживать по кабинету, остановился около большого -
чуть не во всю стену - окна, долго смотрел на заводской двор, потом вдруг
побежал к селектору, яростно нажал кнопку:

- Водитель МАЗ 32-75! Как тебе не стыдно?! Ты левым колесом на
асбестоцементные трубы наехал! Это ж хулиганство!

Голос Юмашева грохотал на весь заводской двор; он снова бросился к
окну; Костенко и Сандумян, переглянувшись, поднялись, подошли к нему;
шофер выскочил из машины, недоумевающе, со страхом смотрел на громадину
административного корпуса.

- А оштрафуй я его - уйдет к соседу, - зло сказал Юмашев, - всюду
стены заклеены: "Приглашаем на работу!" Благо социализма обращается в его
противоположность! Допечатали б хоть; "Требуются характеристики с
предыдущего места работы, пьяниц и лодырей не берем!"

- Опять-таки согласен, - сказал Костенко. - Стопроцентно...

Юмашев дождался, когда шофер отъехал, осторожно маневрируя между
трубами, разбросанными в беспорядке, вернулся за стол.

- При всем при том одного" главного, все-таки мы достигли:
коллективизм, чувство локтя, верно ведь? - как-то ищуще, с затаенной
горечью спросил он.

- Не везде, не всегда и не во всем, но даже то, чего добились, -
серьезное дело, - согласился Костенко. - А чего стоит один наш черный
рынок на книги? Это ведь и есть революция культуры.

- Кстати, Кротов не читал книг. Вообще не читал, можете себе
представить?! Гундел постоянно: "Неинтересно, так не бывает, неправда!" Я
с ним подрался однажды из-за того, что он на Гулливера попер: "Нет таких
гномов, ерунда это все!" Я ему и так доказывал и эдак, а он свое: "Людей
дурачат, а сами за дурацкие сказки деньги лопатой гребут!" - "Так он же
умер, Свифт!" - "Значит; кто другой за него гребет!" Это в нем от отца.
Тот говаривал: "Линия - единственная правда в жизни, все остальное
бессмыслица. Только чертеж позволяет понять сущность правды". Он ему и
привил эдакий практицизм, "что нельзя пощупать и увидеть - то не
существует, обман и химера".

- А как это сопрячь с "Немо"?

- Любил слушать. Если ему рассказывать - он слушал охотно, но только
чтобы была сила и исключительность; честолюбив был болезненно; когда его
прокатили, не приняли в комсомол, - за то как раз, что читать не любил, -
он избил нашего секретаря, Гошку, жестоко избил, штаны на нем порвал, а
знаете, каково было - по тем временам - штаны купить? Целая проблема.
Когда мы его вывели на общее собрание, он спросил: "А где у вас
д-д-д-доказательства? Кто видел? Гошка меня н-н-ненавидит, поэтому и
наговорил. Д-докажите!" Мы его тогда спросили: "Дай честное слово, что ты
его не бил". А он ответил: "Честное, благородное". Гошка даже заплакал
тогда. Они, кстати, в одном эшелоне на фронт уезжали. Гошку-то поначалу не
брали, очкарик, но он по линии райкома добился...

- Жив?

- Погиб.

- Где?

- Под Киевом.

- Фамилия?

- Козел. Он, бедняга, смущался своей фамилии, постоянно просил
ударение на первом слоге ставить...

- Кто-нибудь из его родных остался в городе?

- Отца недавно похоронили, он у нас на заводе пятьдесят лет
отработал, мать умерла в конце войны. Гошка у них был единственный.

- Как звали отца?

- Георгий Исаевич...

- Значит, Георгий Георгиевич Козел?

- Да.

- В военкомате какие-нибудь данные на него могут храниться?

- Обязательно. В школе есть его уголок, следопыты раскопали его
письма домой, заметки в дивизионку, он стихи у нас писал...

Костенко обернулся к Сандумяну:

- Месроп, пожалуйста, если товарищ Юмашев позволит, позвоните в
горотдел, пусть отправят телеграмму Тадаве по поводу установочных данных
на Георгия Георгиевича Козел.

- Вы верно произнесли его фамилию, - заметил Юмашев, - не обидно, так
редко кто говорил, все - как попривычней...

- И еще, - продолжил Костенко. - Пусть посмотрят по линии
Министерства обороны список той части, где служил и погиб Козел, - до
какого дня они были вместе с Кротовым. Обстоятельства гибели, свидетели,
где живут...

- "Где живут", - горько повторил Юмашев. - Да живы ли? Никого уж не
осталось почти, мы доживаем, те, кому в сорок первом было семнадцать...

- А вот и неверно, Глеб Гаврилович, - возразил Сандумян, набирая
номер. - Я нашел вашу учительницу, Александру Егоровну, ей семьдесят
девять, а она еще бодрая и вас хорошо помнит и Кротова...

Александра Егоровна Хивчук жила в большой комнате, на первом этаже;
подоконник был заставлен цветами; вообще же был здесь особый старушечий
беспорядок, множество лишних вещей: этажерки, с подставленными под
отломанные ножки кирпичами, старая софа, на которой лежали кипы газет и
старые, незаштопанные чулки; на табуретках возле батареи стояли
кастрюльки, много кастрюлек; Костенко оглянулся - холодильника в комнате
не было...

- Александра Егоровна, этот товарищ приехал по поводу вашего ученика
Кротова, - сказал Сандумян.

- А, Коля... Присаживайтесь... Я отлично помню этого мальчика, сын
покойного Ивана Ильича... Незаурядный был мальчик... Если бы еще не
заикание...

- Отчего он начал заикаться? - спросил Костенко.

- Это романтическая история, - ответила Александра Егоровна и
поправила седые, очень жесткие, вьющиеся волосы. - Поскольку все участники
драмы ушли из жизни, я могу рассказать вам правду. Только, пожалуйста, не
курите, и не потому, что табак угрожает окружающим более, чем курящим, а
оттого, что я считаю табак проявлением моральной распущенности...

- Я буду жевать сигарету, - улыбнулся Костенко. - Если позволите.

Александра Егоровна пожала плечами:

- Неужели такая гадость может доставлять удовольствие? Ну да ладно,
жуйте свою отвратительную соску. Видите ли, покойница...

- Кто, кто? - подался вперед Сандумян, не заметив остерегающего
взгляда Костенко. - Какая покойница?

- Жена Ивана Ильича... Она была очень хороша в молодости, кавалеры
преследовали... До тех пор, пока Иван Ильич жил дома, она была образцом
добродетели... А потом у пего случилось несчастье...

Сандумян хотел было уточнить какое, но Костенко положил ему руку на
колено; тот понял.

- Иван Ильич был очень резким человеком; никто не знает, что
произошло тогда у них на вечеринке, он он ударил завуча Завьялова, удар
пришелся по виску. Завьялова увезли в больницу с сотрясением мозга. Потом
над Иваном Ильичом был суд, дали два года тюрьмы... Через семь месяцев он
вернулся... А у него дома - он приехал без предупреждения, за хорошую
работу освободили значительно раньше срока - сидел завуч Завьялов... Иван
Ильич прошел в свой закуток - у них был свой дом, с массой маленьких
закутков, покойник не любил больших помещений; дождался, пока завуч ушел -
тот даже пытался с ним заговорить, но покойник свою дверь не открыл; вышел
в столовую. А там сидела покойница и Коля. Дело в том, что завуч,
чувствуя, видимо, свою вину, приходил подтягивать Колю - у того очень
плохо шли гуманитарные дисциплины, совершенно не давались литература,
история, география. Никто не знает, что творилось в доме у Кротовых,
только соседи слышали, как пронзительно кричал Коля, очень кричал. А после
исчез, и нашли его в море через четыре дня: он сбежал из дома, угнал
рыбацкий баркас. Но разыгрался шторм, холодно, волны, ужас - представляете
состояние ребенка? После этого он и стал заикой. Покойница две недели не
выходила из дома, но с той поры совершенно исчезла ее былая
самостоятельность и красота - она как-то съежилась и постоянно смотрела на
покойника рабскими глазами побитой собаки...

- Иван Ильич был очень жестоким человеком? - спросил Костенко.

- Я бы сказала иначе. Я бы сказала, что он был справедливым
человеком. За измену на Руси бабу испокон века драли вожжами...