ни толики достойной человека веселости, одни лишь похоть и кривлянье, он
позвонил прежде не в лабораторию эту распроклятую, а домой.
духота, конечно. Жара такая ударила, в городе трудно... Ты сегодня гуляла? Ну
и правильно, ну и не обязательно. Что за прогулки сейчас, по солнцепеку? Я
приду, жара спадет - вместе сходим. Нет-нет, в твоем положении нужно
гулять, нужно ходить, двигаться, как можно больше двигаться, ты разве забыла?
Обязательно выйдем хотя бы на полчаса. Только знаешь, милая, я, наверное,
немножко задержусь. Ну, часа на два, не больше... ну, на три. Все равно успеем,
а ужинать я не буду, я тут перекушу. Вот сейчас мне друг бутербродиков
натащил... Хорошие бутерброды, свежие, не беспокойся. Ты же знаешь, у нас
очень приличный буфет. Катька как? Что-о? И сучок обломился? Вот паршивка!
Ей парнем надо было родиться! Ну, не буду, не буду, не переживай... Может,
сейчас парень объявится... а нет, так тоже хорошо. Я к девочкам, как ты по себе
должна помнить, не равнодушен...
него. Подружка сына приятеля - жутко и помыслить; у мальчишки девчонку
отбил. Приятельство, разумеется, тут же кончилось, и случилось много иных
передряг - но ничего нельзя было поделать, любовь. Долго она не могла
достать Бероева с тех юношеских лет, когда он, тогда еще студент Политеха, и
не помышлявший о работе контрразведчика, и думать не думавший о том, что,
не ступив и шагу из родного Питера, скоро окажется в своей же стране тайным
полукровкой - а сказал бы ему кто-то умный, только пальцем у виска покрутил
бы умному в ответ и пошел, посвистывая, своей дорогой, в библиотеку или в
спортзал - был сначала смертельно, а потом счастливо влюблен в Люську
Старовойтову с параллельного потока. Весь четвертый курс они безумствовали
на зависть друзьям и подругам; и, наверное, боги тоже позавидовали и
приревновали, как это у них, всемогущих сволочей, всегда водится. Всемером
- четыре парня и три девчонки - пошли они на каникулах перед пятым
курсом на байдарках, и уж так было хорошо, так... сосны, озера, костры,
гитары, палатки, свобода; счастье. Пока на очередных порогах - и пороги-то
были тьфу, проходили и куда поершистей, но несчастный случай на то и
случай, что случается почти всегда буквально на ровном месте - не
опрокинулась байдарка и не ударило Люську течением о камень. Виском.
Насмерть. Наверное, часа полтора, не слыша никого и ничего и только глухо
мыча, когда его пытались оттащить, Бероев делал ей искусственное дыхание...
ну невозможно было поверить, невозможно, ведь не война, не переполненная
автострада, никого злого... ведь по-прежнему лето, и птицы безмятежно звенят
в напоенном солнцем лесу, и только что, вот только что Люська хохотала:
<Дениска, смотри, как пенится! Ух, нас сейчас и покрутит!>, и он ворчал в
ответ: <Тихо ты... женщина с веслом...> Тихо. Да. Тише некуда теперь. И та же
штормовка на ней, расписанная и разрисованная шариковой ручкой, как
водится - ну, пусть насквозь промокшая, эка беда...
погрузневшее, раздобревшее за последние несколько лет, но так и не ставшее
ни мужским, ни хотя бы солидным, Бероев сказал:
узнал. Давно я их, сирых да убогих, не дергал. Зажирели. Успокоились, что ни
черта у них не получается, а значит, и взятки с них гладки, и ответственности
никакой; даже не надо решать, что сказать, а что скрыть, потому что ни
говорить, ни скрывать нечего. Прервав убогого на полуслове - <Возможно, вы
не туда попа...> - Бероев проговорил:
секунду, опять-таки буквально видя, как растерянно шлепает отвратительно
мягкими, бесцветными губами жалкий, не настоящий и не имеющий уже ни
малейших шансов стать настоящим завлаб, и сказал: - Это Бероев. Надо нам
повстречаться, но не сразу, а часика так через два. На эти часики у меня будет к
вам нэбалшое, но атвэтственное паручение, - произнес он, привычно
изобразив для непринужденности товарища Саахова, и сразу же струйкой
сладкой, будто газировка в стоявшем искусительно близко от школы ларьке,
туго полилось из памяти, как в шестом классе они всей мальчишьей стаей
бегали смотреть только что покатившуюся по прокату <Кавказскую пленницу>
и раз, и два, и три, и хохотали уверенно и безоблачно... но без запинки из той
же памяти выскочил в ответ Грех, давя воспоминание о радости, как давит танк
голову еще живого, но раненного и потому не способного откатиться человека;
и сразу Бероев осекся: не ему, не ему играть с акцентами! - Надо вам
вспомнить, когда и при каких обстоятельствах вы встречались в последнее
время с вашим бывшим сотрудником Симагиным, - сухо принялся отвешивать
он. - Надо вам припомнить, что вы слышали от ваших нынешних сотрудников
о нем и о их контактах с ним. Наконец, надо вам самому ненавязчиво, но
быстро и точно опросить всех, кто под рукой, - а в дальнейшем и тех, кого
сейчас под рукой нет, - кому и что известно, кто и что говорит и думает о
нынешней жизни Симагина, о том, почему он ушел, как объяснял неудачи
лаборатории и какие у него были, если были, соображения относительно
дальнейшей работы по теме. Поняли?
пятачке, - сказал Бероев и положил трубку. Не обмочился бы заведующий
лабораторией с перепугу, подумал он с каким-то непонятным злорадством.
Впрочем, его проблемы. То-то он сейчас засуетится!
сединой - Машеньке они так нравятся! но если кто-то начнет присматриваться
и призадумываться, они же просто-таки вопиют о Грехе! - Бероев задумчиво
оглядел кабинет. И ему показалось, что взгляд Андропова на портрете слегка
подобрел.
разговор. А я - я был пьян. Не в стельку, разумеется, но... довольно-таки
нагрузился с досады, что его так... чествовали на конференции. Собственно,
если б я не нагрузился, меня бы и не... не боднул черт откровенно высыпать ему
все в лицо, и разговора вообще бы... вообще бы не было. Меня же тогда все
мелко видели... Как, впрочем, и теперь...
и угловатой, как Эльсинор какой-нибудь, громады кинотеатра <Ленинград>.
Бероев предпочел бы на солнышке, но Кашинский попросился в тень - сердце
у него, то, се... Бероев уступил. Почти все скамейки были заняты, они с трудом
нашли, где уединиться. Мирно беседующие и играющие кто в шахматы, кто в
карты пенсионеры оккупировали посадочные места и на солнце, и в тени -
еще бы: ни с того ни с сего лето настало и уж три дня как длится. Сочно сияла в
безоблачной синеве зеленая, напоенная дождями листва. Бегали дети и собаки,
гомонили и лаяли. Откуда-то от пруда мирно доносилась ритмичная музыка.
Громадная киноафиша обещала в <Ленинграде> с двенадцатого августа
двухсерийную эпопею, только что снятую по знаменитой брежневской
<Целине>. Первым экраном - только здесь! С любимым народом Матвеевым в
главной роли, естественно. Как Ульянов у нас теперь пожизненный Жуков, так
Матвеев - пожизненный Леонид Ильич. Вот только Сталина достойного после
Закариадзе не удается отыскать; все какие-то не величавые получаются... Опять
будут былым интернационализмом умиляться до розовых соплей, мельком
подумал Бероев, слушая жалкий лепет нездорово одутловатого, совсем уже
облысевшего, и не молодого, и не старого человека, сидящего напротив. Будто
вся нынешняя резня не из этого интернационализма произросла, а сама собой
из-под земли выскочила. Интересно, где они целину снимали? Черта с два их
сейчас казахи на свою натуру пустят, ни за какие деньги. Да, впрочем,
киношники и сами не поедут - пальба...
подавно не смел спросить ни о чем... Он как сказал мне про почки - я и
поверил... Как, впрочем, и вы... вы мне потом обещали, а я и вам поверил...
как - и благодарите Бога за это. По крайней мере, получаете завлабовский
оклад, так что вам на лекарства хватает - в отличие от многих и многих. Не в
Кремлевку же вас класть. На всех стукачей - Кремлевки не хватит. И
перестаньте рыдать, давайте к делу.
смотреть на вольготно развалившегося напротив тяжелого, широкоплечего
красавца, на его крупное, сильное лицо, роскошную смолянисто-серебряную
шевелюру, мощные загорелые руки, поросшие короткими, частыми черными
волосками. От него буквально веяло уверенной, безжалостной силой. Он не
поймет, вяло и тоскливо подумал Кашинский в который раз, он никогда не
поймет... Но ненавидел он Бероева не за это - просто за то, что тот есть.
этому разговору, - заговорил Кашинский. - Какое-то время мне казалось, что
он вот-вот сотворит чудо. То самое чудо... то самое, на которое намекал тогда, в
московской гостинице...
избавился от симагинского... гипноза, иного слова не подберешь... я все
подробно - насколько мог, подробно - вам описывал. По свежим следам. До-
бавить сейчас я... я вряд ли что-то смогу. У вас же должны храниться все мои
отчеты...
конкретного. Поэзы влюбленного в науку мальчишки. Мы начнем
совершенствовать средства, которые присущи человеку неотъемлемо, -
процитировал он по памяти. - Мы на пороге создания человека, которого
Маккефри Энн
Лондон Джек
Ильин Андрей
Жюль Верн
Лондон Джек
Никитин Юрий