Раздался крик — страшный, нечеловеческий и… беззвучный. Только эхо в коридорах сознания и покоях души Марка подхватило его. Торжествующая улыбка на губах принявшего обличье Глика существа превратилась в зияющую гримасу агонии. Бледная плоть задымилась, на какую-то секунду Марк ощутил, что и сама она расступается подобно дыму — а потом тварь извернулась, отпрянула и не то вынырнула, не то вывалилась из окна.
Все кончилось. Словно ничего и не случилось.
Но крест на миг воссиял яростным светом, как будто внутри него шел подключенный в сеть проводок. Потом сияние померкло, только перед глазами Марка остался синий отпечаток. Сквозь скрип половиц мальчик явственно различил щелчок выключателя в спальне родителей и голос отца:
— Что это было, черт возьми?
Через пару минут дверь спальни Марка отворилась, но мальчику хватило времени привести все в надлежащий вид.
— Сынок? — тихо позвал Генри Питри. — Не спишь?
— Наверно, — сонно отозвался Марк.
— Приснился плохой сон?
— Кажется… не помню.
— Ты кричал во сне.
— Извини.
— Чего ж тут извиняться. — Генри помедлил и из более ранних воспоминаний о сыне, маленьком мальчике в голубом стеганом костюмчике (мальчике, причинявшем гораздо больше беспокойства, зато более понятном), извлек слова: — Попить хочешь?
— Нет, пап, спасибо.
Генри Питри окинул взглядом комнату, не в состоянии понять бросающего в дрожь ощущения угрозы, с которым проснулся и которое еще не прошло — ощущения, что на волосок от них прошла беда. Нет, все было нормально. Окно закрыто. Все на местах.
— Марк, что-нибудь не так?
— Нет, пап.
— Ну… тогда спокойной ночи.
Дверь закрылась. Отцовские ноги в тапочках спустились по лестнице. Марк позволил себе обмякнуть от облегчения и запоздалой реакции. У взрослого тут могла бы случиться истерика, у ребенка чуть старше или моложе — тоже. Но Марк чувствовал, как почти незаметно, постепенно, ужас выскальзывает из него, и вспомнил: так в прохладный день обсыхаешь на ветру после купания. Когда ужас ушел, его место заступила дремота.
Прежде, чем полностью отключиться, Марк обнаружил, что не в первый раз думает о странности взрослых. Чтобы прогнать свои страхи и уснуть, они принимают слабительные, спиртное или снотворные… но у них такие ручные, домашние страхи: работа, деньги, что подумает учительница, если я куплю Дженни одежку получше, любит ли меня еще моя жена, кто мои друзья. Как они бледнеют рядом с теми страхами, какие щека к щеке лежат с каждым ребенком в его темной постели! Сознаться в них, надеясь, что тебя полностью поймут, можно только другим детям. Для ребенка, которому каждую ночь приходится иметь дело с неким существом, живущим под кроватью или в погребе, с существом, выделывающим антраша за самой гранью видимого и плотоядно глядящим на малыша, нет ни групповой терапии, ни социальной или психологической помощи. Ночь за ночью повторяется один и тот же поединок, а единственное лекарство — итоговое окостенение образного мышления… которое называется «стать взрослым».
Вот такие мысли проносились у Марка в голове коротенькими, несложными стенограммами. Мэтт Бэрк накануне ночью столкнулся один на один с таким же созданием тьмы — и его свалил сердечный приступ, вызванный испугом. Этой ночью Марк Питри оказался лицом к лицу еще с одной тварью — и десять минут спустя лежал в объятиях сна, все еще некрепко сжимая в руке пластиковый крест, словно младенец погремушку. Вот чем мальчик отличается от мужчины.
11. БЕН (4)
Было воскресное утро — яркое, омытое солнцем воскресное утро, десять минут одиннадцатого. Бен уже начинал серьезно тревожиться за Сьюзан, и тут зазвонил стоявший у кровати телефон. Он схватил трубку.
— Где ты?
— Расслабься. Я наверху, с Мэттом Бэрком. Который требует, чтобы ты, как только будешь в состоянии, порадовал его своим обществом.
— Почему же ты не зашла…
— Я заглянула к тебе чуть раньше. Ты спал, как ягненок.
— Тут на ночь дают всякую дрянь, чтоб отключить больных и спокойненько красть всякие разные органы для таинственных пациентов-миллионеров, — сказал Бен. — Как Мэтт?
— Поднимайся, сам увидишь, — ответила Сьюзан и, не успела она повесить трубку, как он уже влезал в халат.
Мэтт выглядел много лучше — можно сказать, он снова помолодел. Возле койки сидела Сьюзан в ярко-синем платье. Когда Бен вошел, Мэтт поднял руку в знак приветствия.
— Тащи сюда вон ту руину.
Бен пододвинул к кровати один из ужасающе неудобных больничных стульев и уселся.
— Как самочувствие?
— Гораздо лучше. Слабость… но лучше. Вчера вечером у меня брали кровь из вены, а утром дали на завтрак яйцо-пашот. Обхохочешься. Репетиция комедии «ты снова дома, старина».
Бен легонько чмокнул Сьюзан и заметил, что лицо у девушки напряженно-спокойное, словно внутри — связующий каркас из тонкой проволоки.
— После того, как ты вчера вечером мне позвонила, произошло что-то новое?
— Я ничего не слыхала. Но я ушла из дому около семи, а Удел по воскресеньям просыпается немножко позже.
Бен перевел взгляд на Мэтта.
— Вы готовы обговорить положение дел?
— Думаю, да, — сказал Мэтт, немного подвинувшись. Надетый ему на шею Беном золотой крест ярко блеснул. — Кстати, за это спасибо. Здорово успокаивает, хоть я и купил его на еженедельной распродаже у Вулворта, в отделе нераспроданных остатков.
— А ваше состояние?..
— «Стабилизировалось» — таким неискренним термином воспользовался доктор Коди, когда осматривал меня вчера после обеда. Судя по кардиограмме, которую он забрал с собой, это был просто-напросто легкий сердечный приступ… без образования тромба. — Мэтт откашлялся. — Ради самого Коди надеюсь, что так и есть. Поскольку дело было через неделю после того, как он меня обследовал, я мог бы содрать с него через суд семь шкур за нарушенное обещание. — Он замолчал и спокойно взглянул на Бена. — Он сказал, ему попадались такие случаи как результат сильного потрясения. Я помалкивал. Правильно?
— Абсолютно правильно. Но события развивались. Мы со Сьюзан собираемся сегодня повидаться с Коди и все ему рассказать. Если он тут же не подпишет мне бумаги на выписку, отправим его к вам.
— И уши у него завянут, — зловеще пообещал Мэтт. — Сопливый сукин сын не позволяет мне курить трубку.
— Сьюзан рассказала вам, что творилось в Иерусалимовом Уделе с вечера пятницы?
— Нет. Она сказала, что хочет подождать вас.
— Пока она не начала, вы не расскажете мне, что именно случилось у вас дома?
Лицо Мэтта помрачнело. Маска выздоравливающего на секунду поколебалась, и перед Беном на миг появился тот старик, которого он видел спящим накануне.
— Если вы не готовы…
— Да нет, конечно, готов. Если хотя бы половина моих подозрений соответствует истине, это мой долг. — Мэтт горько улыбнулся. — Я всегда считал себя в некотором роде свободным мыслителем, испугать которого нелегко. Но просто диву даешься, как свирепо сознание может стараться вычеркнуть то, что ему не нравится или кажется угрожающим. Как волшебные грифельные доски, которые мы таскали с собой в детстве. Если тебе не нравился рисунок, надо было просто потянуть верхний листок кверху, и картинка исчезала.
— Но линии на черном веществе под листком оставались навсегда, — сказала Сьюзан.
— Да, — он улыбнулся ей. — Чудесная метафора взаимодействия сознания с подсознанием. Жаль, Фрейд застрял на луковицах. Но мы отклоняемся от темы, — учитель посмотрел на Бена. — Вы уже слышали эту историю от Сьюзан?
— Да, но…
— Конечно. Я только хотел убедиться, что можно обойтись без предыстории.
Мэтт повел рассказ голосом почти равнодушным, невыразительно, прервавшись только, когда, шелестя мягкими, подклеенными крепом подметками вошла сиделка — узнать, не хочет ли Мэтт стаканчик имбирного эля. Мэтт сказал, что стаканчик имбирного эля пришелся бы очень кстати, так что заканчивал он свою историю, периодически потягивая питье через гибкую соломинку. Бен отметил, что, когда учитель добрался до Майка, задом наперед вывалившегося из окна, кубики льда в стакане, который держал Мэтт, легонько звякнули. И все-таки его голос не дрожал, сохраняя те самые ровные ноты, какими Мэтт, несомненно, пользовался на уроках. Бен (не в первый раз) подумал, что Мэтт — человек, достойный восхищения.
Когда Мэтт закончил, наступило краткое молчание, которое нарушил он сам.
— Вот так вот, — сказал он. — Вы ничего своими глазами не видели. Что вы думаете?
— Вчера мы довольно долго говорили об этом, — сказала Сьюзан. — Бен расскажет.
Бен довольно застенчиво выдвинул все разумные объяснения, после чего опроверг их. Когда он упомянул запертый снаружи ставень, мягкую землю, отсутствие отпечатков ножек стремянки, Мэтт зааплодировал.
— Браво! Настоящий сыщик!
Мэтт посмотрел на Сьюзан.
— А вы, мисс Нортон? Вы всегда писали такие хорошие сочинения, параграфы в них напоминали строительные блоки, а раствором служили высказывания по теме. Что думаете вы?
Сьюзан опустила взгляд к разглаживающим плиссировку платья рукам, потом снова подняла глаза на Мэтта.
— Вчера Бен прочел мне лекцию о лингвистической значимости выражения «не могу», так что этими словами я не воспользуюсь. Но мне очень трудно поверить, что к Салимову Уделу подкрадываются вампиры, мистер Бэрк.
— Если бы мы сумели устроить проверку на детекторе лжи и сохранить ее в тайне, я бы пошел на это, — тихо сказал учитель.
Сьюзан залилась слабым румянцем.
— Нет, нет… прошу вас, поймите меня правильно. Я убеждена, в городе что-то происходит. Что-то… страшное. Но… такое…
Мэтт протянул руку и накрыл ее пальцы своими.
— Я понимаю, Сьюзан. Но вы сделаете для меня одну вещь?
— Если смогу.
— Давайте… все трое… будем отталкиваться от предпосылки, что все это — правда. Давайте сохранять для себя эту предпосылку как факт до тех пор — и только до тех пор — пока она не будет опровергнута. Подойдем научно, понимаете? Мы с Беном уже обсуждали пути и средства, с помощью которых можно подвергнуть эту посылку проверке. И вряд ли кто-нибудь сильнее меня надеется, что она проверку не пройдет.
— Но вы так не думаете, правда?
— Нет, — тихо отозвался Мэтт. — После длинного диалога с самим собой я достиг решения. Я верю в то, что видел.
— Давайте на минутку отвлечемся от вопроса «верю-не верю», — сказал Бен. — В настоящий момент он является спорным.
— Принято, — сказал Мэтт. — Что думаете насчет самой процедуры?
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Корнев Павел
Никитин Юрий
Ибсен Генрик