Чтение 44–й страницы книги ~Левая рука Тьмы~

Когда мы остановились перекусить, голова у меня кружилась от слабости, меня
знобило, и есть я не стал. Снова двинулись в путь, снова без конца
карабкались вверх. Дождь лил, лил, лил. Эстравен решил разбить лагерь под
огромным выступом черной скалы, когда до вечера было еще далеко. Он уже
успел поставить палатку, пока я с трудом "распрягался", и приказал мне
немедленно лечь.

-- Да все в порядке, -- возразил я.

-- Нет, не в порядке, -- сказал он. -- Идите и ложитесь.

Я подчинился, но мне не понравился его тон. Когда он сам вошел наконец
в палатку, неся то, что нам нужно было для ночлега, я принялся готовить еду,
поскольку была моя очередь. Он тем же повелительно-высокомерным тоном велел
мне лежать спокойно.

-- Не нужно мне приказывать, -- сказал я.

-- Простите, -- сурово ответил он, не оборачиваясь.

-- Я не болен, вы же знаете.

-- Нет, я не знал. Если вы не будете говорить мне о своем самочувствии
честно, я вынужден буду вести себя в соответствии с тем, как вы выглядите.
Вы еще явно не восстановили свои силы, а подъем был тяжелым. Мне неизвестны
пределы вашей выносливости.

-- Я вам скажу, когда достигну этих пределов. Меня раздражала его
опека. Он был на голову ниже меня, да и фигура у него была скорее женской, а
не мужской: больше жира, чем мускулов. Когда мы вместе впрягались в сани, я
вынужден был шагать не так широко, чтобы приспособиться к нему, и сдерживать
свою силу, чтобы он не выдохся окончательно: жеребец в одной упряжке с
мулом(

-- Значит, вы больше не больны?

-- Нет. Хотя, конечно же, я устал. Как и вы, впрочем.

-- Да, я тоже устал, -- сказал он. -- Я очень беспокоился из-за вас.
Впереди еще долгий путь.

Он и не думал меня опекать. Он просто с самого начала считал, что я
болен, а больные обязаны подчиняться. Он был совершенно искренен и ожидал
ответной искренности, а я, возможно, и не смог бы быть искренним по
отношению к нему. Он, в конце концов, вообще понятия не имел, что такое
мужская гордость: у него была только его собственная, гетенианская гордость.

С другой стороны, если бы он мог несколько уступить требованиям своего
шифгретора -- что, по моему теперешнему разумению, он и проделал в отношении
со мной, -- то и я, возможно, мог бы поступиться некоторыми понятиями
"мужской чести", о которых он знал столь же мало, как и я о его шифгреторе(

-- Сколько мы сегодня прошли? Он посмотрел и чуть-чуть, но вполне
добродушно, усмехнулся.

-- Девять километров, -- сказал он.

На следующий день мы прошли одиннадцать, потом -- четырнадцать, а еще
через день вышли из-под нависших дождевых туч, а также из обитаемых земель.

Это случилось на девятый день нашего путешествия. Теперь мы находились
на высокогорном плато, на высоте около двух километров, и везде были следы
недавних геологических подвижек и вулканических извержений. Перед нами
вздымались знаменитые Огненные Холмы массива Сембенсиен. Плато постепенно
понижалось, переходя в долину, а долина, сужаясь, превращалась в ущелье
между двумя горными хребтами. По мере того как мы все ближе подходили к
ущелью, тяжелые дождевые тучи становились легче, постепенно рассеивались.
Вскоре их яростно разогнал совсем ледяной, пронзительный северный ветер,
оголявший острые вершины скал справа и слева от нас; черный базальт,
покрытый кое-где снегом, словно яркое лоскутное одеяло, раскинутое по
скалам, вдруг осветило вынырнувшее из туч солнце. Впереди простирались
исхлестанные и обнаженные пронзительным ветром каменистые складчатые долины,
зажатые меж гор, ступенями спускавшиеся на многие сотни метров вниз, полные
льда и валунов. А за этими долинами возвышалась огромная стена изо льда, и,
поднимая глаза все выше и выше до самой верхней кромки, мы видели лишь Его
Величество Лед. Ледник Гобрин, ослепительный и бескрайний, простирающийся на
север, куда-то за горизонт, -- беспредельная белизна, на которую было
больно, невозможно смотреть.

Из долин, заполненных валунами и галькой, среди бесчисленных утесов и
оползней, у самой кромки гигантского ледяного поля беспорядочно поднимались
черные горные вершины, словно это чудовищное месиво изо льда и камней
вспучилось в отдельных местах черными неясными холмами, как бы открывающими
ворота в иную страну; мы стояли в этих воротах и смотрели, как навстречу нам
тяжело ползут километровые языки дыма. А дальше над Ледником виднелись и
другие остроконечные вершины и черные дымящиеся конусы вулканов. Дымы
яростно вырывались из чудовищной пасти Великих Льдов, разверстой прямо в
небеса.

Мы с Эстравеном стояли рядом в одной упряжке и глядели на этот
поразительный, неописуемый, немыслимо пустынный мир.

-- Я рад, что дожил до этого, -- сказал он.

Я чувствовал примерно то же. Хорошо знать, что у твоего путешествия
существует конец; но в конце концов, самое главное -- это само путешествие.

На этих обращенных к северу склонах дождей никогда не бывало.
Бесконечные заснеженные поля спускались к ущелью, пропаханному мореной. Мы
сняли и упаковали колеса, вновь надев полозья; встали на лыжи и двинулись в
путь -- вниз, на север, дальше, в безмолвное царство огня и льда, где на
огромных черно-белых скрижалях гор словно было начертано: СМЕРТЬ, СМЕРТЬ.
Сани шли превосходно и казались легкими как перышко, и мы смеялись от
радости.

Глава 16. МЕЖДУ ДРАМНЕРОМ И ДРЕМЕГОЛОМ

Одйирни Терн.

Аи спрашивает, лежа в своем мешке:

-- Что это вы там пишете, Харт?

-- Так, дневник.

Он чуть усмехается:

-- Мне бы тоже следовало вести дневник для архивов Экумены, но я никак
не могу заставить себя делать это вручную, без диктофона.

Объясняю ему, что записки мои предназначены для Очага Эстре, а потом их
в соответствующем виде включат в мысли о родном Доме, о сыне; я снова
стираюсь отвлечься и спрашиваю Аи:

-- А ваш родитель... ваши родители, так, кажется, -- они живы?

-- Нет, -- говорит он. -- Умерли семьдесят лет назад.

Я в страшном изумлении. Аи всего-то лет тридцать, не больше.

-- У вас, наверное, год другой протяженности? Вы иначе считаете время?

-- Нет. А, понял! Дело в том, что я совершил прыжок во времени. От
Земли до Хайна расстояние двадцать световых лет, от Хайна до Оллюль --
пятьдесят, от Оллюль сюда -- семнадцать. Из-за прыжков во времени
получается, что я прожил вне Земли всего семь лет, а на самом деле я родился
там сто двадцать лет назад.

Уже давно, еще в Эренранге, он объяснял мне, как сокращается
протяженность времени в межзвездных кораблях, которые летят почти так же
быстро, как свет от одной звезды до другой, но я как-то не соотнес этот факт
с протяженностью человеческой жизни или с жизнями тех, кого космический
путешественник оставляет на своей родной планете. Для него всего несколько
часов на этом невообразимом корабле, летящем меж звезд, равны целой жизни
тех, кого он оставил дома; его близкие стареют и умирают, успевают постареть
и их дети... После долгого молчания я сказал:

-- А я считал изгнанником себя.

-- Вы стали им ради меня, я -- ради вас, -- ответил он и засмеялся.
Легко прозвучал его радостный смех, нарушив тяжелую тишину. Эти три дня,
после того как мы вышли из ущелья, были наполнены тяжелым трудом и не
слишком приблизили нас к конечной цели, но Аи больше не впадает в уныние,
как не лелеет и чрезмерных надежд, и ко мне он теперь относится значительно
терпимей. Возможно, его организм с течением времени освобождается от
наркотиков, а может быть, мы просто приспособились друг к другу, 1 научились
вместе тащить одни сани?

Весь сегодняшний день мы потратили на спуск с базальтового лба, на
который вчера целый день взбирались. Из долины ущелье казалось вполне
хорошей дорогой, ведущей прямо на Ледник, но чем выше мы поднимались, тем
больше попадалось каменистых осыпей и огромных скользких валунов, подъем
становился все круче, так что иногда даже и без саней мы не могли сразу
преодолеть его. Сегодня мы снова спустились к самому основанию моренной
гряды, в каменную долину. Здесь ничего не растет. Скалы, щебень, валуны,
глина, жидкая грязь. Один из языков Ледника протянулся сюда, за пятьдесят
или сто лет дочиста обглодав земные "кости"; исчезла сама плоть планеты, как
и ее травяной покров. Поднимающийся из бесчисленных фумарол дымок сливается
над землей в тяжелую, медленно ползущую пелену. В воздухе пахнет серой.
Примерно -- 100, ветра нет. Небо покрыто тучами. Надеюсь, что не будет
сильного снегопада, пока мы не выберемся из этого зловещего места между
фумаролами и языком Ледника, который уже виден в нескольких километрах к
западу. Похоже на широкую ледяную реку, стекающую с плато меж двух вулканов,
накрытых шапками испарений и дыма. Если мы сумеем спуститься на Ледник со
склона ближайшего вулкана, то, возможно, путь на сам ледниковый щит будет
значительно легче. К востоку от нас ледяной язычок поменьше стекает в
замерзшее озеро, но не прямо, а извиваясь, и даже отсюда видны в его
поверхности глубокие трещины; нам, с нашим теперешним снаряжением, по такой
поверхности не пройти. Мы договорились попробовать добраться до Великих
Льдов по ледяной реке меж двух вулканов, хотя для этого сначала придется
идти на запад, и мы, таким образом, теряем по крайней мере два дня пути:
один -- чтобы добраться до сползшего ледяного языка, второй -- чтобы
восстановить прежнее направление.

Оппостхе Терн. Начался незерем 9. При нем двигаться
вперед нельзя. Оба весь день проспали. Почти полмесяца мы без устали тащим
сани; сон пойдет нам на пользу.