— Если ты, фон Бек, любишь меня так, как ты говоришь, ты сделаешь то, о чем я прошу.
Я повиновался тебе. Я всегда буду повиноваться ей. По указаниям ее слуги перенесли плавильный тигль на повозку и подвезли его к подножию креста. Взобравшись на тигль, мы подняли герцогиню. В руке моей — гвозди. Ты являешь свои стигматы. Дыры в плоти твоей. Но они уже не кровоточат. Мне нетрудно было вбить гвозди на прежнее место, и вот герцогиня — распятая на кресте — повисла вновь. Она дышала тяжело и часто. Ее голова упала на плечо, глаза уставились в небо.
«Спасибо, фон Бек, — говоришь ты. — Теперь оставь меня».
Но — только в этом — я не подчинился герцогине. Я расцеловал ее щеки, губы и груди, ее живот и сосредоточие пола. Плоть ее оказалась холодной. Своим дыханием я пытался согреть ее.
Либусса рассмеялась, но это был не смех, а насмешка, преисполненная такой муки, что действительно можно поверить: боль ее сильнее всей боли мира! Я отступил, закрыв руками уши. Страшный, невыносимый звук — ужаснее всего, что довелось мне услышать в последнее время. Я закричал тоже, не в силах сдержаться. Я упал с крыши тигля в испепеленный сор.
Медленно поднялся я на ноги. А Либусса все еще смеялась. Теперь она смотрела прямо мне в лицо. Боль ее и цинизм отзывались во мне неизбывною мукой. Расшвыряв свидетелей мрачного таинства, я ударился всем телом в плавильный тигль. Я толкал его и раскачивал, пока он не свалился с повозки. Ударившись о землю, медная сфера треснула и зашлась паром. Я принялся лихорадочно рыться среди кусков искореженного металла в поисках шлема. Грааль спасет Либуссу — в этом я был убежден. Грааль исцелит нас обоих, ибо он исцеляет любую боль. Смех герцогини оборвался. Воцарилась жуткая тишина — тишина ожидания. Что еще могло бы произойти? Я неистово продолжал свои поиски.
А потом из темноты донеслось хлопанье исполинских крыльев. Я поднял глаза. Орел устремлялся к земле — словно это изначально была его цель. Изогнутый клюв его разверзся в жутком крике; страшные когти угрожающе нацелились. Он падал прямо на нас, как будто мы были его добычей. Взгляд его, предательские глаза замерли на кресте. Я безотчетно попятился, уверенный, что пасть его жертвой предстоит мне.
Но я ошибся. Орел нацелился на женщину, распятую на кресте! В чудовищном смятении бьющихся крыльев и рвущих когтей он набросился на герцогиню, и крик его стих, когда мощный клюв вонзился в ее плоть.
— Либусса! Либусса, любимая! Герцогиня вновь рассмеялась — тем же ужасным, леденящим смехом. Она дернулась на кресте, но не смогла освободиться. Каждое движение ее лишь приближало смерть. Такого конца она не желала, и все же мрачная ирония происходящего забавляла ее! Теперь я отчаянно искал хоть какое–нибудь оружие.
Вот — искореженные остатки Меча Парацельса. Подхватив обломок клинка, я бросаюсь к кресту. А орел продолжал вкушать человеческой плоти, женщина продолжала смеяться — еще живая, хотя уже съеденная наполовину. Заливаясь слезами, бью я гигантскую птицу, исступленно, безумно. Это мое тело клевала она. Птица завопила, забила крыльями. Мгновение — и тело крылатого гиганта покрыли ужасные раны, но тварь не желала оставить Либуссу. Он жаждала вкусить живой плоти. Она была одержима. Все тело герцогини было обагрено жаркой кровью, и наконец смех ее стал слабеть. Я рубил птицу, бил по горлу, по глазам. Теперь смех Либуссы стих…
Когти птицы рвут ее груди. Зайдясь невнятным победным криком, орел полоснул когтем по телу на кресте, открывая мне сердце моей возлюбленной. Бьющееся, живое! Человеческое сердце!
Либусса! Я люблю тебя!
Последний взрыв смеха. Поток крови. Орел уставился на меня. Он словно благословлял меня. А потом взмыл ввысь. Все выше и выше поднимался он, к новому Соединению Звезд, в слепящие небеса. Последний выкрик его сливается с замирающим смехом Либуссы. Мертвое тело герцогини обвисает на черном кресте, и теперь у меня нет надежды на воскрешение. Она — Антихрист, которого предали. Каким совершенным был ритуал возвращения, который она позаимствовала у Монсорбье! Ведь Либусса даже не понимала, каким он был совершенным!
Обезумев от горя, стоял я на обломках плавильного тигля, пытаясь вновь вытащить гвозди из дерева, но не мог ухватить их — мои пальцы скользили в крови Либуссы. Я выл и стонал в непомерной скорби и не сразу сообразил, что облизываю ее тело, очищая с него кровь языком, как это делают дикие звери. Мне вдруг пришло в голову, что можно попробовать снова разжечь огонь под плавильным тиглем, поместить останки ее в Алхимическое Чрево и вернуть ее к жизни. Я попытался разыскать серебристый источник, что недавно еще бил фонтаном из–под земли. Тот самый источник, который однажды уже вернул ее мне. Теперь он был завален грудой камней. Пока мы свершали обряд неудавшегося бракосочетания в пылающем тигле, здания Нижнего Града не прекращали трястись, осыпаясь. Многие из них были разрушены, но и немало осталось стоять, раскачиваясь и стеная, величаво кренясь ко дну ямы–словно падая в ту точку пространства, где я застыл, уткнувшись лицом в окровавленный живот Либуссы и обхватив руками обуглившийся дубовый крест. Здесь все было кончено. Мы подступили к самому краю времени.
— Либусса, скажи мне, что должен я делать! Скажи мне, чего ты хочешь! Я — твой слуга. Единственное мое желание — это служить тебе.
Еще больше строений Амалорма закачалось в последней судорожной джиге, прежде чем обрушиться. Здания осыпались, обваливаясь с многочисленных террас. Камни, и кирпичи, и куски шифера летели к моим ногам. Повсюду вокруг клубились тучи пыли. Оглушительный скрежет камня о камень разогнал всех живых созданий, чтобы не было свидетелей этому унижению. Остался один лишь я. Свидетели таинства и обитатели Амалорма — те, кому удалось уцелеть, — неслись что есть духу наверх по разрушенным улицам, надеясь обрести спасение в Малом Граде.
Либусса, ты никогда не была злодейкой. Если ты и творила зло, то не хуже, чем совершенное по отношению к тебе. Ты приняла страдание и муку, как принимает страдание и муку любая женщина, если она ищет власти. Неужели и вправду мне в последний момент не хватило мужества, когда я добровольно преклонил пред тобою колени и предложил тебе свою жизнь? Теперь я понимаю, что ты не хотела причинить мне вреда и все, что я испытал, было, возможно, не более чем воплощением безумия, вдохновленного тобою, властью твоей воли над моею. Ты действительно верила в то, что сумеешь воссоздать нас двоих в едином существе — бессмертном гермафродите. Не я убил тебя, помнишь? Ты понимаешь, должна понять… Не ты убила себя. Не ты подстроила так, чтобы обряд завершился твоей смертью. Это наследие прошлого погубило нас. Ни ты, ни я все равно не сумели бы отказаться от прошлого. И оно погубило тебя, как всегда будет губить — плененный Зверь Параллельна, создание колдовства и ненасытной животной алчности. Все мы так или иначе жертвы коварного Люцифера. Силу Зверя нельзя обуздал». Ее надлежит уничтожать. Грааль воспротивился потому, что ты пыталась извратить его назначение. В гневе своем ты освободила Зверя, и он вырвал твое сердце из груди и унес его к звездам. Быть может, Либусса, тебе суждено — в некоей иной вселенной–вечно терпеть муку? Или же сердце твое теперь вечно будет биться в Аду? «Сейчас нельзя колебаться! — прокричала ты мне, когда звезды соединились. Ты велела мне вступить в Химическое Чрево. — Я вверяю тебе мое будущее. Я вверяю тебе мой дух. Ты только не подведи меня, фон Бек».
Сколько лет и веков женщина верит в мужчину, и, как всегда, он предает ее веру.
ГЛАВА 20
В которой я становлюсь очевидцем конца эпохи и встречаю старых знакомых. Некоторые размышления относительно устремлений человечества.
Я сидел посреди остывших обломков плавильного тигля и нес скорбную стражу у тела Либуссы. Время от времени поднимал я глаза к небесам, наблюдая узор новых созвездий и нити света, протянувшиеся от звезды к звезде. Все застыло: светила и линии света. Может быть, этот небесный узор установился уже навечно? Когда теперь сдвинутся они снова? Я спрашивал у Либуссы, но она не могла мне ответить.
Терпеливо в безумной надежде на волшебство, которое исцелит ее. Но даже если герцогиня оживет, я не знал, что будет дальше: не возвратится ли золотой орел, чтобы снова вырвать сердце из ее груди. В одном старом труде, посвященном магической практике, я читал об опасностях, сопряженных с ритуалами воскрешения. Я лихорадочно пытался вспомнить, как Прометей избежал подобной судьбы.
Почти весь Нижний Град обратился теперь в руины, лишь немногие здания еще стояли, отрицая все законы природы, но — не в силах больше сопротивляться — они одно за другим осыпались с усталым ревом, превращаясь в пыль у меня на глазах.
Лев исчез. Как я подозреваю, в тот самый момент, когда дух Либуссы покинул тело. И все же, чем дольше я ждал у подножия креста, тем увереннее становился в том, что сейчас я услышу фырканье и шаги Зверя. Один раз — я ни на мгновение не усомнился в том — я различил звук гневных ударов исполинской булавы.
Я так и не узнал, какова природа тайны, извлеченной Монсорбье из глубин прошлого. Может, все дело в миносских предках Либуссы? И моих предках. (Либусса, кровь твоя — моя кровь. Она бьется в венах моих — живая, дивная кровь. Больше мне ничего не нужно. Я твой, Либусса, все еще твой. И теперь ты моя навечно.)
Холод воцарился среди руин. Юным звездам не хватало тепла, чтобы согреть этот мир. Я вдыхал копоть и дым. Могло ли быть так, что нам все–таки удалось, пусть частично, изменить ход истории? Может быть, мы сумели установить хотя бы одно из условий… и теперь человечество будет жить по–другому и по–другому станет поиск исцеления боли мира' Или, может быть, мы открыли врата и впустили в мир Хаос?
Разорванное тело Либуссы безвольно свисало с черного креста. Герцогиня была выдающейся женщиной, которая верила, что сумеет переделать мир, отлить его в новой форме, отрицающей безумие. Она не была мученицей и умерла из–за стремления к власти, но власти она желала лишь потому, что осознавала царящее в мире неравенство. А эти две вещи всегда несовместимы.
Пока я размышлял, по изломанному горизонту Нижнего Града разлилось какое–то бледное свечение: полоска серого света. Это дало мне надежду. Может быть, случится новое чудо. Если бы только было возможно вернуться назад во времени к счастливым и радостным дням, но обладая опытом, что открылся нам в будущем… Мы никому бы не причинили вреда, ничего не изменили — только себя самих. Но чудо, предстающее перед нами, было не для нас.
Долгая ночь старого Майренбурга приближалась к концу. Осенние Звезды погасли, и тьма волшебной ночи навсегда покинула город. Пора безвременья закончилась, и теперь этот город узнает правление принцев не таких отрешенных и равнодушных, как Себастократор.
Я наблюдал первый настоящий майренбургский рассвет. Странные тени поползли по раскрошенным камням Амалорма. Маленькие зверьки и громадные жуки бежали сквозь бледнеющий сумрак и прятались в трещинах опрокинутых каменных плит — это был великий исход ночных тварей. Рассеянные лучи восходящего солнца упали на тело Либуссы. На мгновение во мне всколыхнулась надежда, что солнечный свет возвратит ее к жизни. Я смотрел — пристально, напряженно–на лучи, омывающие ее тело. Я надеялся, что Либусса поднимет голову, и улыбнется мне, и скажет, что это была просто игра, что она собиралась лишь преподать мне урок. Но в груди ее, в том месте, где было сердце, зияла кровавая рана. Из раны поползла капелька крови и упала на обломки. Никакого движения. Лишь ветерок шевелил волосы герцогини и ошметки разорванной плоти.
Теперь солнце встало по–настоящему. На какое–то время золотой его свет ослепил меня. Я оставался на месте, не мог бросить тело моей возлюбленной. И мне некуда было идти.
Свет оставался таким же ярким. Руины Нижнего Града как будто подернулись дымкой. Прошло еще какое–то время, а потом мне почудилось, что я вижу высокую фигуру, бредущую по пепелищу. Незнакомец останавливался то и дело как будто искал что–то среди обломков. Вот он остановился совсем–совсем близко и повернулся ко мне. Все еще ослепленный сиянием солнца, я не сумел разглядеть черты. Я даже не понял, мужчина то был или женщина. Но потом я узнал абрис фигуры.
— Можете вы спасти ее? — спросил я тогда. — Можете вы воскресить ее для меня, сударь? Или открыть мне, как приказать Граалю, дабы он вернул ее к жизни? — К своему несказанному изумлению я понял, что все это время я плакал.
Сияющая фигура покачала головой и печально развела руками.
— Отныне у меня нет подобной власти, фон Бек. Во всяком случае, здесь, на Земле. И никто: ни вы и ни я, ни одно из живых существ, ни одна сила, потусторонняя ли, природная, не властны повелевать Граалем. Как я вам однажды уже говорил, Грааль — сам по себе. Он приводит все в равновесие. Но им нельзя управлять. Он и есть воплотившаяся Гармония!
— И поэтому вы мне дали этот ужасный меч?
— Дар мой, если вы помните, не ограничен был никакими условиями. Вы стали его полновластным хозяином. Как им воспользоваться, выбирать было вам. Я же не возлагал на него никаких надежд…
— Стало быть, вы все тот же Люцифер? Такой же хитрый и изворотливый–повелитель лжи!
— Вы меня обижаете, сударь.
— Тогда скажите, чего вам от нас надо? Прощения? Жалости? Чего?
— Победного торжества! — с искренним пылом проговорил правитель Ада. — Только оно возвратит мир к Благодати.
— А что возвратит мне Либуссу?
— Она внутри вас.
— Я не могу оценить по достоинству вашу шутку, сударь.
— Это уже вам решать, сударь.
Он что, намекал на возможную сделку?
— Я вам не слуга, Люцифер. — Было холодно, и я весь дрожал, но нарастающий гнев вернул моему застывшему телу жизнь. — Я был готов служить герцогине. Я хотел ей служить. И я не оправдал ожиданий ее не из–за недостатка желания…
— И не из–за моральных сомнений?
— Все дело в ней самой… Я не хотел видеть, как она сама разрушает то, чем так дорожила. Мне не хватило мужества. Я испугался Зверя. Вместе
мы превзошли бы вас, сударь… Куда орел унес ее сердце?
Размытые очертании сияющей фигуры Люцифера обрели на мгновение четкость черт. Лицо его — невыразимо прекрасное, запечатлевшее вышнюю красоту андрогина — было мягким и нежным в искреннем сострадании.
— Ну что же, — проговорил Люцифер, — по крайней мере, вы все еще служите Истине. И за это я благодарен вам. И суд ваш…
— Сударь, я никому не судья! Я не могу никого судить!
— Нет, вы судите, сударь, и других, и себя самого. — Он улыбнулся. — Что же касается заданного вами вопроса… — Тут выражение его лица изменилось. — Могу только сказать, что существуют иные реальности, еще менее приятные, нежели Ад.
Люцифер встал в том самом месте, где этой ночью полыхало пламя плавильного тигля. Он вдруг резко нагнулся к земле, потом столь же порывисто выпрямился и поднял над головою старый побитый шлем. Я не питал ни малейшего благоговения перед Граалем, ибо он уничтожил женщину, которую я любил. То, что семейству фон Беков назначено оберегать его, я воспринимал теперь не как фамильный наш долг, но как мое проклятие.
Едва ли не торжествующе Люцифер поднял шлем к небесам, и — длилось это какой–то миг — миллион разноцветных лучей вырвались из глубин страшного шлема и устремились ввысь, к новым созвездиям.
— Он был здесь, на этом самом месте? Когда совершилось Согласие? — спросил Князь Света.
— Да.
— Тогда, фон Бек, у нас еще, может быть, есть надежда.
Я не желал никаких сделок с Люцифером, не желал никаких новых загадок.
— Заберите его с собой в Преисподнюю, сударь. Там ему самое место
— Что же, я постараюсь его удержать, — ответил мне Люцифер.
И вновь Грааль излил свет, затмевающий солнце, и ослепил меня. Когда же я снова смог видеть, и чаша, и Люцифер исчезли.
То утро провел я, свершая скорбный ритуал.
Я снял тело Либуссы с креста и сложил погребальный костер из сохранившихся реликвий ее разбитой мечты, а поверх этой груды бережно возложил растерзанное тело моей любимой. Среди остывшей золы разыскал я несколько тлеющих угольков и разжег костер. Он хорошо разгорелся. И снова во мне шевельнулась надежда, что пламя костра воскресит ее, но мертвая плоть обгорала, источая запах жареного мяса, и вскоре тело герцогини обратилось в золу и пепел. Однако Люцифер был прав: она пребывала внутри меня.
Потом я ушел прочь от этого остывающего погребального костра. Я плохо помню, что было дальше… Кажется, я собирался покончить с жизнью, как вдруг с небес донеслось знакомое клацание, фырканье и дребезжанье порохового двигателя.
Я поднял глаза. Ко мне приближался Данос Сент–Одрана. Корабль летел очень низко в полуденной дымке, механизм управления его изрыгал клубы бурого дыма. Зеленый с золотом Грифон выглядел нелепо — такой серьезный, не без налета некоего драматизма, висел он в воздухе под куполом шара, алый с белым шелк уже повыцвел и пообтрепался.
Я обнаружил, что снова плачу. Меня шатало. Я даже и предположить не мог, с какой радостью встречу я владельца его, и как мне дорога его дружба.
Мой франтоватый шотландец, перегнувшись через борт гондолы, глядел в подзорную трубу. Он держал ее одной рукой, а вторая лежала на кране клапана.
— Эй, на земле! Пожалуйте на посадку, сударь! Сегодня мы отбываем из Миттельмарха!
А потом Сент–Одран прищурился и ошеломленно уставился на меня, словно только сейчас заметил в моем облике некую странность.
Он широко улыбнулся:
— Боже мой, сударь, да вы же совсем голый! Я опустил глаза, глядя на свое возрожденное тело.
— Боже мой, сударь, — ответил я. — А ведь и вправду!
Василенко Иван
Березин Федор
Грабб Джеф
Андреев Николай
Корнев Павел
Шилова Юлия