группового мультитренинга, "металогической пропедевтики" или доязыкового
программирования. И как результат всех этих лишений в шесть лет я уже знал
наизусть "Одиссею" в переводе Фицджеральда, сочинял секстины в том
возрасте, когда не мог даже самостоятельно одеться, и разбирался в
спирально-контрапунктной версификации, не зная, как подключаться к
искусственному интеллекту.
фундаментальным. Дон Бальтазар мало интересовался (по его собственному
выражению) "механической стороной нашего мира". Двадцати двух лет от роду
я впервые осознал, что компьютеры, домашние роботы и система
жизнеобеспечения на астероиде "Дяди Ковы" являются отнюдь не
доброжелательными воплощениями какой-то духовной субстанции, а
просто-напросто _м_а_ш_и_н_а_м_и_. Я верил в фей, эльфов, нумерологию и
астрологию. Я верил, что в ночь на Ивана Купала в глубине древних лесов
Северо-Американского Заповедника совершаются всякие чудеса. Подобно Китсу
и Лэму [Чарлз Лэм (1775-1834) - английский поэт, эссеист и критик, один из
теоретиков романтизма] в студии Хейдона [Бенджамин Роберт Хейдон
(1786-1846) - английский художник, искусствовед и мемуарист; знакомство с
ним Китса в октябре 1816 г. быстро переросло в дружбу], мы с доном
Бальтазаром не раз поднимали тосты "за погибель математики" и скорбели о
том, что сэр Исаак Ньютон разрушил поэзию радуги своей непотребной
призмой. Воспитанное с детства недоверие ко всему отдающему уравнениями и
лабораторией переросло со временем в настоящую ненависть и сослужило мне в
дальнейшем хорошую службу. Я усвоил, что даже в нашем
пост-технократическом мире не так уж трудно оставаться язычником, который
понятия не имеет, что Земля вращается вокруг Солнца.
я этого не сознавал, надменно полагая, что сам творческий акт заведомо
наделяет определенными достоинствами тех недостойных ублюдков, которых я
тогда плодил. Матушка закрывала на это глаза, хоть я и загадил весь дом
вонючими кучками рифмованного дерьма. Своему единственному дитяте,
беспечно резвящемуся, словно дикая лама, она прощала любые сумасбродства.
Дон Бальтазар никогда не комментировал мои творения. Главным образом,
видимо, потому, что я их никогда ему не показывал. Дон Бальтазар полагал,
что достопочтенный Дейтон - жулик, что Салмаду Брюи и Роберту Фросту
следовало бы повеситься на собственных кишках, что Вордсворт - просто
идиот, а все менее совершенное, чем сонеты Шекспира, является
надругательством над языком. А потому я не считал нужным беспокоить дона
Бальтазара и совать ему свои стихи, которые, как я прекрасно знал, ну
просто изобилуют свидетельствами моей гениальности.
в моду в Европейском Мегаполисе. Дилетанты, издававшие эти недоделанные
журнальчики, были столь же снисходительны к моей матери, как и она ко мне.
Время от времени я теребил Амальфи или еще кого-нибудь из своих приятелей:
просил их загрузить мои стихи в инфосферу Кольца или Марса, чтобы выйти
таким образом на аудиторию разраставшихся колоний (сам я, по причине
аристократической блажи, так и не получил доступа к мультилинии). Никто не
откликнулся. Я считал, что они там слишком заняты.
что являюсь поэтом. Вера моя была так же наивна и невинна, как детская
вера в бессмертие... а крушение ее - столь же болезненно.
отказались покинуть планету, когда началась агония. Мне было двадцать, и я
горел романтической мечтой погибнуть вместе с родным миром. Матушка,
однако, решила иначе. Причем волновало ее отнюдь не то, что я погибну во
цвете лет - как и я, она была слишком эгоцентрична и в такое время,
конечно же, не могла думать о других. И даже не то ее беспокоило, что
вместе с моей ДНК угаснет наш древний род, предки которого прибыли в Новый
Свет на борту легендарного "Мейфлауэра" [на судне "Мейфлауэр" в Америку
прибыли первые переселенцы из Англии]. Она, видите ли, переживала, что
наша семья погибнет, не уплатив по счетам. Последние сто лет мы вели
весьма экстравагантный образ жизни, а деньги на это брались в долг в
Кольцевом Банке и других внеземных заведениях, которые всегда держали ухо
востро. И теперь, когда континенты Земли рушились от тектонических ударов,
леса горели, океаны кипели, превращаясь в некое подобие супа, а
раскаленный воздух стал столь густым, что дышать им было уже невозможно
(хотя пахать его - еще рановато), банки, естественно, потребовали деньги
назад. Так что матушке было не до меня.
до всепланетного списания долгов она обратила все, что могла, в деньги и
положила четверть миллиона марок на долгосрочные счета в Кольцевом Банке,
который тогда эвакуировался. Меня же отправила в Протекторат Рифкина на
Небесных Вратах - крохотному мирке в системе Веги-Прим. Уже тогда эта
пакостная планета имела стационарный нуль-канал на Солнечную систему, но я
отправился не по нуль-Т. И даже не на спин-звездолете с двигателем
Хоукинга, который ходил на Небесные Врата один раз в стандартный год. Нет,
матушка отправила меня в это захолустье в замороженном виде, на каком-то
прямоточном грузовике третьей серии - субсветовом!!! Помимо моей персоны,
в холодильниках находились контейнеры с коровьими эмбрионами, кормовыми
вирусными культурами и апельсиновым концентратом, и летели мы _с_т_о
д_в_а_д_ц_а_т_ь _д_е_в_я_т_ь_ лет по бортовому времени, а по стандартному
исчислению _с_т_о _ш_е_с_т_ь_д_е_с_я_т _с_е_м_ь_ лет!
чтобы расплатиться с долгами и чтобы я какое-то время мог пожить в свое
удовольствие. Первый и последний раз в жизни она просчиталась.
спине прокаженного. С неба, похожего на прогнивший джутовый мешок,
лохмотьями свисают желто-коричневые облака. Мешанина бесформенных
деревянных лачуг - их еще и достроить не успели, а они уже разваливаются,
слепо таращась друг на дружку провалами окон. Туземцы, плодящиеся, как...
пожалуй, все же, как люди... безглазые калеки, выхаркивавшие свои легкие и
нарожавшие по десятку отпрысков. К пяти годам эти "цветы жизни" уже сплошь
покрыты коростой, от едких испарений (которые годам к сорока доконают их)
у них непрерывно слезятся глаза, зубы сгнили, сальные волосы аж шевелятся
от вшей и раздувшихся клещей-вампиров. Гордые родители не нарадуются. И
вся эта шелупонь в количестве двадцати миллионов ютится в переполненных
трущобах на пятачке размером не больше западной лужайки нашего поместья.
Воздух на Вратах такой, что дохнешь разок-другой - и копыта откинешь, вот
каждый и норовит отпихнуть соседа и пролезть поближе к центру
стодвадцатимильного круга с пригодной для дыхания атмосферой, созданного
непрерывно работавшей Аэростанцией. Но сейчас и она начала сбиваться с
ритма.
а потом попросту списать на нужды бездонной экономики Великой Сети. Забыла
она и о том, что долговременный криогенный сон вызывает необратимые
повреждения мозга с вероятностью одна шестая (в отличие от нескольких
недель или месяцев фуги; поэтому-то лишь с изобретением привода Хоукинга
люди смогли исследовать спиральный рукав Галактики). Мне повезло. Когда
меня вытащили на Небесных Вратах из холодильника, я отделался всего лишь
инсультом. Работу мне дали соответствующую - копать канавы для стока
кислотных дождей вокруг периметра. Физически я быстро освоился и вскоре
уже мог по нескольку недель не вылезать из грязеотстойников. А вот с
умственными способностями дела обстояли куда хуже.
поврежденная секция спин-звездолета, которую перекрыли
воздухонепроницаемыми переборками, отдав обреченные отсеки во власть
пустоты. Способность мыслить я все же сохранил, вскоре восстановилась и
подвижность правой стороны тела. Но речевые центры были повреждены
настолько, что их не удалось починить обычными методами. Чудесный
органический компьютер, встроенный в мою черепушку, стер свое языковое
содержимое, как запорченную программу. В правом полушарии кое-что
сохранилось, но, поскольку оно отвечало за восприятие, там удержались лишь
наиболее эмоционально заряженные лексические единицы. Таким образом, мой
словарный запас уменьшился до девяти слов. (Как я узнал впоследствии, это
был исключительный случай. Обычно человек с моим диагнозом сохранял
два-три слова.) Из чисто познавательных соображений я приведу свой
тогдашний лексикон: драть, орать, ссать, бля, черт, мудак, жопа, пи-пи и
ка-ка.
громадные возможности. В моем распоряжении было пять глаголов,
обозначавших три различных действия и способных благодаря интонационным
добавкам передавать модальность, и четыре существительных. Два
существительных могли служить междометиями. Моя новая языковая вселенная
включала пять односложных слов, два составных и два детских повтора.
Смысловое поле было, конечно, не слишком велико: четыре обозначения
естественных отправлений, ссылка на человеческую анатомию, теологическое
понятие, парочка универсальных определений, позволяющих охарактеризовать
физические, душевные, моральные и сексуальные качества собеседника, как
своего, так и противоположного пола, и, конечно, термин для описания
интимной близости как таковой.
Володихин Дмитрий
Махров Алексей
Сертаков Виталий
Василенко Иван
Орлов Алекс
Русанов Владислав