приносят эльфы...
свой рассказ, она спросила его:
скорбью, к которой примешивался гнев.
я нахожу даже полезным припоминать иногда мрак и ужас того несчастного
времени. В своих ежедневных скитаниях я иногда начинаю забывать, что в
этом городе когда-то жили... плакали, смеялись, любили... А на улицах
играли дети - в том числе и в тот ужасный вечер, когда Боги обрушили с
небес огненную гору... - Он помолчал немного, потом тяжело вздохнул и
продолжал: - Ты спрашиваешь, где храм? Его больше нет. В том месте, где,
бывало, стоял Король-Жрец и выкрикивал самонадеянные угрозы и попреки
Богам, теперь черный провал. Морская вода залила его, но там ничто не
живет. Ни рыбы, ни водоросли. Никто не измерял его глубины - морские эльфы
и близко к нему не подплывают. Однажды я заглянул в его страшную тьму - и
почти сразу бежал, не вынеся ужаса. Я думаю, он тянется до самых недр
зла... - Зебулах остановился посреди полутемной улицы и пристально
вгляделся в лицо Золотой Луны. - Я понимаю, виновные были наказаны. Но за
что же невинных?.. Почему их обрекли на такие страдания?.. Я вижу, ты
носишь медальон Мишакаль, Целительницы. Можешь ли ты мне ответить? Как
учит об этом твоя Богиня?..
прислушаться к себе: что подскажет ей сердце? Речной Ветер стоял подле
подруги - как всегда, суровый, бесстрастный и молчаливый.
Придвинувшись к Речному Ветру, она коснулась руки мужа, черпая уверенность
в его сдержанной силе. - Однажды, во сне, я понесла наказание за свое
маловерие... За то, что задавала вопросы. Я была наказана потерей
любимого... - Речной Ветер обнял ее, как бы желая уверить: я здесь, я жив,
все хорошо. - Иногда я стыжусь того, что без конца вопрошаю, - продолжала
Золотая Луна. - Но я сразу припоминаю, что именно вопрошание и привело
меня к древним Богам... - Она умолкла. Речной Ветер провел ладонью по ее
бледно-золотым волосам. Она подняла голову и улыбнулась. - Нет, - тихо
ответила она Зебулаху. - Разгадки этой великой тайны у меня нет. И я
по-прежнему вопрошаю. Я закипаю гневом, видя, как страдают безгрешные, а
злодеям - все нипочем. И теперь я знаю, что мой гнев - это огонь
кузнечного горна. Его жар претворяет ком сырого железа - мой дух - в
упругий стальной стержень, который есть моя вера, поддерживающая бренную
плоть...
развалин Истара. В волосах молодой женщины, казалось, таился солнечный
свет, которому не суждено было более коснуться останков древнего города.
Прекрасное лицо было отмечено следами тяжких и темных дорог, которые ей
выпало прошагать. Но следы пережитого не портили ее красоты - нет, они
скорее подчеркивали ее. В синих глазах светилась мудрость и затаенное
счастье: она ведь несла в своем чреве новую жизнь.
суровое лицо тоже щедро отметили страдания и труды далеких дорог. Но в
темных глазах была та же любовь, а могучие руки бережно и заботливо
обнимали женские плечи.
Зебулаху, и он вдруг почувствовал себя очень старым и очень несчастным.
Может, и я сумел бы кому-то помочь, если бы остался наверху и, как эти
двое, направил жар своего гнева на поиск ответов. Вместо этого я дал гневу
разъесть свою душу, так что в конце концов мне только и оставалось
спрятать его здесь...
в голову самому пойти разыскивать нас. Не удивлюсь, если он уже где-нибудь
бродит...
по-моему, эти парень с девушкой вряд ли куда ушли. Он был совсем слаб...
и направляясь к полуобрушенному зданию. - Ранен был его дух. Я понял это
еще прежде, чем девушка рассказала мне о его брате-близнеце...
в твоем взгляде огонь того самого кузнечного горна...
мне следовало бы принять как должное и самого Рейстлина, и то, что он
сотворил со своим братом. Мне следовало бы верить, что все это - лишь
необходимый шаг на пути к величайшему благу. Мало ли чего не в состоянии
постичь мой скудный рассудок! Но, боюсь, это превыше моих сил. И я молю
Богов только о том, чтобы больше с ним не встречаться.
предвещал Рейстлину добра. - Я - нет, - повторил он угрюмо.
сладко спала Тика. Он слышал ее тихое дыхание и чувствовал, как билось ее
сердце. Он хотел осторожно погладить рыжие кудри, но Тика шевельнулась от
прикосновения, и он отвел руку, боясь ее разбудить. Пусть отдохнет. Только
Богам ведомо, сколько она просидела над ним без сна. Он, впрочем, знал,
что она ему все равно не расскажет. Он уже спрашивал. Она только
рассмеялась и обозвала его храпуном.
поближе к нему. Он улыбнулся, но потом у него вырвался вздох. Всего
несколько недель назад он торжественно клялся ей, что нипочем, мол, не
покусится на ее любовь, пока не уверится, что сможет целиком и полностью
принадлежать ей - не только телом, но и душой. "Мой первый долг - это долг
перед братом, - примерно так он тогда выразился. - Я - его внешняя,
телесная сила..."
"Ты мне больше не нужен".
и она любит меня. И теперь, кажется, ничто больше не мешает нашей любви.
Теперь я могу безраздельно посвятить себя ей. Она станет для меня самым
главным на свете. Как щедро и беззаветно она любит, как заслуживает
ответной любви...
Сколько раз Танис говорил Стурму - полагая, конечно, что я не слышу, - и
чего это, мол, Карамон без конца терпит его язвительный тон и бесконечные
попреки, почему позволяет собой помыкать? Я видел, с какой жалостью они на
меня смотрели. Я знаю, они считают меня тугодумом. Ну да, по сравнению с
Рейстлином я и впрямь тугодум. Они считают, что я - туповатый упряжный
бык, отвыкший жаловаться на ярмо. Вот каким я им кажусь...
необходимым. Они, в общем, могли без меня обойтись. Даже Тика. Никому я не
нужен так, как нужен был Рейсту. Они ведь не слышали, как он с криком
вскакивал по ночам, когда мы были маленькими. Нас с ним так часто
оставляли одних. Некому было услышать его крик и утешить его в темноте -
кроме меня. Он сам потом не мог вспомнить своих снов, но я-то знаю, что
они были ужасны. Как дрожало от страха его маленькое, тощее тельце!.. И
глаза были круглые от ужаса, который он один только и видел. Он
всхлипывал, прижимаясь ко мне... И тогда я начинал рассказывать ему
веселые сказки и пускал плясать по стенам забавные тени, гоня прочь ночные
кошмары.
два пальца, и шевелил ими, точно кролик ушами...
И не улыбался. Даже тогда, в детстве. Но страх оставлял его, и мне было
довольно.
мою руку. - Ты посиди со мной, Карамон. Постереги меня. Не подпускай их...
Не отдавай меня им..."
твердо. И тогда он улыбнется - почти улыбнется - и обессиленно закроет
глаза. И, конечно, я сдержу обещание - а как же иначе? Я останусь сидеть
над ним и не усну. Забавно. Может, я действительно не подпускал их к нему,
потому что, пока я его караулил, ему никогда не снились страшные сны...
по-детски тянулся ко мне. И я всегда был рядом.
темноте... испуганный, заблудившийся...
Тику...
ними случилось.