Чтение 44–й страницы книги ~Жизнь и судьба~

Он прочел ей вслух басню про стрекозу и муравья, а она прочитала ему
тихим голосом начало стихотворения: "Плакала Саша, как лес вырубали..."

Утром двор гудел: у Соломона Слепого ночью украли шубу, зашитую на лето
и пересыпанную нафталином.

Когда бабушка узнала о пропаже шубы у Слепого, она сказала:

- Слава Богу, хоть чем-нибудь этого разбойника наказать.

Давид узнал, что Слепой был доносчиком и, когда происходило изъятие
валюты и золотых пятерок, он выдал много людей. А в тридцать седьмом году
он снова выдавал людей. Из тех, кого он выдал, двое были расстреляны, а
один умер в тюремной больнице.

Ужасные ночные шорохи, невинная кровь и пение птиц - все соединилось в
кипящую, обжигающую кашу. Понять ее Давид смог бы через много десятков
лет, но жгущую прелесть и ужас ее он день и ночь ощущал своим маленьким
сердцем.

50

Для забоя зараженного скота проводятся подготовительные меры, -
транспортировка, концентрация в пунктах забоя, инструктаж
квалифицированных рабочих, отрытие траншей и ям.

Население, помогающее властям доставлять зараженный скот на пункты
забоя, либо помогающее ловить разбежавшуюся скотину, делает это не из
ненависти к телятам и коровам, а из чувства, самосохранения.

При массовом забое людей кровожадная ненависть к подлежащим уничтожению
старикам, детям, женщинам также не охватывает население. Поэтому кампанию
по массовому забою людей необходимо подготовить по-особому. Здесь
недостаточно чувства самосохранения, здесь необходимо возбудить в
населении отвращение и ненависть.

Именно в такой атмосфере отвращения и ненависти готовилось и
проводилось уничтожение украинских и белорусских евреев. В свое время на
этой же земле, мобилизовав и раздув ярость масс, Сталин проводил кампанию
по уничтожению кулачества как класса, кампанию по истреблению
троцкистско-бухаринских выродков и диверсантов.

Опыт показал, что большая часть населения при таких кампаниях
становится гипнотически послушна всем указаниям властей. В массе населения
есть меньшая часть, создающая воздух кампании: кровожадные, радующиеся и
злорадствующие, идейные идиоты либо заинтересованные в сведении личных
счетов, в грабеже вещей и квартир, в открывающихся вакансиях. Большинство
людей, внутренне ужасаясь массовым убийствам, скрывает свое душевное
состояние не только от своих близких, но и от самих себя. Эти люди
заполняют залы, где происходят собрания, посвященные истребительным
кампаниям, и, как бы ни были часты эти собрания, вместительны эти залы, -
почти не бывало случая, чтобы кто-либо нарушил молчаливое единогласие
голосования. И, конечно, еще меньше бывало случаев, когда человек при виде
подозреваемой в бешенстве собаки не отвел бы глаз от ее молящего взора, а
приютил бы эту подозреваемую в бешенстве собаку в доме, где живет со своей
женой и детьми. Но все же были такие случаи.

Первая половина двадцатого века будет отмечена как эпоха великих
научных открытий, революций, грандиозных социальных преобразований и двух
мировых войн.

Но первая половина двадцатого века войдет в историю человечества как
эпоха поголовного истребления огромных слоев европейского населения,
основанного на социальных и расовых теориях. Современность с понятной
скромностью молчит об этом.

Одной из самых удивительных особенностей человеческой натуры, вскрытой
в это время, оказалась покорность. Были случаи, когда к месту казни
устанавливались огромные очереди и жертвы сами регулировали движение
очередей. Были случаи, когда ожидать казни приходилось с утра до поздней
ночи, в течение долгого жаркого дня, и матери, знавшие об этом,
предусмотрительно захватывали бутылочки с водой и хлеб для детей. Миллионы
невинных, чувствуя приближение ареста, заранее готовили сверточки с
бельем, полотенчиком, заранее прощались с близкими. Миллионы жили в
гигантских лагерях, не только построенных, но и охраняемых ими самими.

И уже не десятки тысяч и даже не десятки миллионов людей, а гигантские
массы были покорными свидетелями уничтожения невинных. Но не только
покорными свидетелями; когда велели, голосовали за уничтожение, гулом
голосов выражали одобрение массовым убийствам. В этой огромной покорности
людей открылось нечто неожиданное.

Конечно, было сопротивление, было мужество и упорство обреченных, были
восстания, была самопожертвенность, когда для спасения далекого,
незнакомого человека другой человек рисковал своей жизнью и жизнью своей
семьи. И все же неоспоримой оказалась массовая покорность!

О чем говорит она? О новой черте, внезапно возникшей, появившейся в
природе человека? Нет - эта покорность говорит о новой ужасной силе,
воздействовавшей на людей. Сверхнасилие тоталитарных социальных систем
оказалось способным парализовать на целых континентах человеческий дух.

Человеческая душа, ставшая на службу фашизму, объявляет зловещее,
несущее гибель рабство единственным и истинным добром. Не отказываясь от
человеческих чувств, душа-предательница объявляет преступления,
совершенные фашизмом, высшей формой гуманности, соглашается делить людей
на чистых, достойных и на нечистых, не достойных жизни. Страсть к
самосохранению выразилась в соглашательстве инстинкта и совести.

В помощь инстинкту приходит гипнотическая сила мировых идей. Они
призывают к любым жертвам, к любым средствам ради достижения величайшей
цели - грядущего величия родины, счастья человечества, нации, класса,
мирового прогресса.

И наряду с инстинктом жизни, наряду с гипнотической силой великих идей
работала третья сила - ужас перед беспредельным насилием могущественного
государства, перед убийством, ставшим основой государственной
повседневности.

Насилие тоталитарного государства так велико, что оно перестает быть
средством, превращается в предмет мистического, религиозного преклонения,
восторга.

Чем иным можно объяснить рассуждения некоторых мыслящих, интеллигентных
евреев о том, что убийство евреев необходимо для счастья человечества и
что они, сознав это, готовы вести на убойные пункты своих собственных
детей, - ради счастья родины они готовы принести жертву, которую когда-то
совершил Авраам.

Чем иным можно объяснить то, что поэт, крестьянин от рождения,
наделенный разумом и талантом, пишет с искренним чувством поэму,
воспевающую кровавую пору страданий крестьянства, пору, пожравшую его
честного и простодушного труженика-отца...

Одним из средств воздействия фашизма на человека является его полное
или почти полное ослепление. Человек не верит, что его ждет уничтожение.
Удивительно, насколько велик был оптимизм стоявших на краю могилы. На
почве безумной, порой нечистой, а порой подлой надежды возникала
покорность, соответствующая этой надежде, - жалкая, а порой и подлая.

Варшавское восстание, восстание в Треблинке, восстание в Собиборе,
малые бунты и восстания бреннеров - возникали из суровой безнадежности.

Но, конечно, полная и ясная безнадежность порождала не одни восстания и
сопротивление, она порождала и неведомое нормальному человеку стремление
быть подвергнутым казни.

Ведь люди спорили из-за очереди к кровавому рву, и в воздухе слышался
возбужденный, безумный, почти ликующий голос:

- Евреи, не бойтесь, ничего страшного, пять минут - и готово!

Все, все рождало покорность - и безнадежность, и надежда. Ведь люди
одинаковой судьбы не одинаковы по характеру.

Нужно задуматься над тем, что должен пережить и испытать человек, чтобы
дойти до счастливого сознания скорой казни. Об этом следует задуматься
многим людям, особенно тем, кто склонен поучать, как следовало бороться в
условиях, о которых, по счастливому случаю, этот пустой учитель не имеет
представления.

Установив покорность человека перед беспредельным насилием, нужно
сделать последний вывод, имеющий значение для понимания человека, его
будущего.

Претерпевает ли природа человека изменение, становится ли она другой в
котле тоталитарного насилия? Теряет ли человек присущее ему стремление
быть свободным? В ответе этом - судьба человека и судьба тоталитарного
государства. Изменение самой природы человека сулит всемирное и вечное
торжество диктатуре государства, в неизменности человеческого стремления к
свободе - приговор тоталитарному государству.

Вот великое восстание в Варшавском гетто, в Треблинке и Собиборе и
огромное партизанское движение, полыхавшее в десятках порабощенных
Гитлером стран, послесталинские Берлинское восстание в 1953 году и
Венгерское восстание 1956 года, восстания, охватившие сибирские и
дальневосточные лагеря после смерти Сталина, возникшие в ту же пору
польские волынки, студенческое движение протеста против подавления свободы
мысли, прокатившееся по многим городам, забастовки на многих заводах
показали неистребимость присущего человеку стремления к свободе. Оно было
подавлено, но оно существовало. Человек, обращенный в рабство, становился
рабом по судьбе, а не по природе своей.

Природное стремление человека к свободе неистребимо, его можно
подавить, но его нельзя уничтожить. Тоталитаризм не может отказаться от
насилия. Отказавшись от насилия, тоталитаризм гибнет. Вечное,
непрекращающееся, прямое или замаскированное, сверхнасилие есть основа
тоталитаризма. Человек добровольно не откажется от свободы. В этом выводе
свет нашего времени, свет будущего.