рыдания женщины, и что-то больно и резко подняло его с сиденья,
подтолкнуло вперед, к выходу. И он спросил кого-то:
11
нахмурился, постоял в нерешительности перед дверью, спросил:
история?
наркотически блестящие, с черным отливом, яркие, во все лицо глаза; на ней
была всегда клетчатая юбка, спортивная блузка с кармашками; она курила,
пачка сигарет постоянно лежала в черной ее сумочке. Иннеса была из
Каталонии - привезена в тридцать седьмом году в Россию, и говорила она с
какой-то наивной, замедленной интонацией, выделяя слова еще заметным
акцентом.
у вас жена. Жена? У вас дети, ребенки? - Она подмигнула. - Сколько?
другие в Казани.
натянулась на коленях, туфли на каблучках - носками врозь, пальчиком
показала от пола воображаемый рост детей.
и так. Когда я выйду замуж за большого, сильного русского парня. Вот с
такими плечами, с такими мускулами! А зачем нахмурился, Сережа?
ласковостью провела мизинцем по его бровям, разглаживая их, сказала:
веселым.
на этажах безлюдные аудитории, накаленные глянцем доски - и одновременно
слышал голоса из-за двери кабинета, неясные, беспокоящие его чем-то. Он
смотрел на Иннесу и чувствовал в естественной интонации ее голоса, в
смешно наморщенных губах, во всей ее мальчишеской фигуре легкую
непосредственность, которой не было у него сейчас. И, слыша голоса за
дверью и ее голос с милым акцентом, он неожиданно подумал, что хорошо было
бы уехать с ней, бросив все, в какой-нибудь тихий приречный городок на
горе, работать и ждать, как праздника, вечера, чтобы в каком-нибудь
деревянном домике, затененном деревьями, чувствовать ее нежность и доброту
к нему...
тотчас - стук открываемой двери, приблизился говор голосов, шарканье
отодвигаемых стульев, и он понял: там кончилось.
малознакомые лица, кивали ему бегло, закуривали в приемной, и почудилось
Сергею нечто настороженное, полуотталкивающее в их кивках, в коротком
пожатии руки, в повернутых к нему спинах. Косов, с красной, сожженной,
видимо, в Химках шеей, открытой распахнутым воротом, вплотную подошел к
нему, переваливаясь по-морскому, железно стиснул локоть:
слова Косову, шагнул в кабинет, готовый к тому, что могло быть, и не желая
этого.
собирая бумаги в портфель, полы чесучового помятого пиджака задевали
разбросанные листки, узкое книзу, серое лицо угрюмо-сосредоточенно. Возле
стоял Уваров, в белой тенниске на "молнии", сильной, покрытой золотистым
волосом рукой подавал бумаги и объяснял ему что-то сдержанным тоном, тот
слушал его.
провалившимися щеками, подбородок упирался в кулаки, положенные на
палку-костылек.
подсознательно ощутимой опасностью, увидел, как при его словах: "Я к вам",
- Морозов резче стал защелкивать и никак не мог защелкнуть замочки
портфеля, как приветливо и широко, как всегда при встречах, заулыбался
Уваров и затем поднял голову Свиридов, оторвав подбородок от палки. "Что
ж, - успокаивая себя, подумал Сергей, - он улыбнулся мне как равный
равному".
Витальевич, - выговорил Сергей, подчеркивая "с вами", давая понять, что
хочет разговаривать один на один.
Садитесь. Здесь два члена партбюро, секретарь партбюро. - Он глянул на
Свиридова и, садясь, будто обвалился на кресло, глубоко запустил пальцы в
волосы. - Ну что ж. Говорите.
особой значимостью, пожал ему руку, пододвинул стул, сказал:
произнес это "спасибо", когда ощутил почти неподчиненное движение своих
пальцев в ответном рукопожатии - и, готовый ударить себя, содрать свою
улыбку с губ, заговорил, обращаясь к Морозову:
тяжелые семейные обстоятельства. Я не могу... Как бы я ни хотел, я не
могу. - Голос его ссыхался, спадал, он договорил: - Не могу...
спросил Уваров тихим и сочувствующим тоном. - Говори откровенно, здесь все
коммунисты. Говори, если можно.
устремленный на Сергея, загорелся гневом. Он звонко хлопнул ладонью по
столу и, вытянув длинную шею, крикнул:
не позагораешь - цепь новостей! Сложные семейные обстоятельства, больна
сестра - грандиозная причина, чтобы отказаться от главного! Вы, фронтовик,
ответьте мне: в бой тоже не ходили, когда заболевал ваш друг? А? Что? Не
объясняйте, я сам за вас объясню. Знаете, что такое для инженера практика?
Хлеб, воздух, жизнь! Ясно? Рассиропились, опустили руки, не нашли выхода!
Безобразие, женское решение. Не узнаю, не узнаю, не хочу узнавать вас,
Вохминцев!
понимая, что она зыбка, недоказательна, но упорно повторяя ее, потому что
это была правда.
волосы. - Что же вы?..
сказал Свиридов своим обычным, округляющим слова голосом, упираясь
подбородком в набалдашник палки, зажатой коленями. - Так, может, отец
побыл бы с сестрой? Возможно это?
Свиридова как бы приблизилось к нему, и ввалившиеся щеки Свиридова
сдвинулись, точно его пытала изжога, - он отставил палку, налил из графина
в стакан, отпил - были слышны жадные щелчки глотков. Морозов, прижимая
ладонь ко лбу, из-под этого козырька наблюдал за Сергеем, а ему нужно было
вытереть пот на висках, но он не делал этого с усилием не меняя прежнего
выражения лица.
Уваров, удивленно улыбаясь, развел над столом руками.
уже гневно не смотрел на Сергея, а словно бы страдальчески прислушивался к
его голосу.
наш либерализм!
двигая прямыми плечами, быстро захромал перед столом.
направлении Сергея. - Вот они, наши коммунисты! Ложь! Эт-то же страшно,
коли есть такие коммунисты и иже с ними! Страшно! Ты знаешь? Знаешь?.. - И
порывисто перегнулся через стол. - Вчера ночью был арестован студент
первого курса Холмин. За стишки, за антисоветские стишки, которые строчил
под нашей крышей! Вот они, смотри, - сочинения! - Он застучал ребром
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Флинт Эрик
Конан-Дойль Артур
Афанасьев Роман