Чтение 44–й страницы книги ~Кролик, беги~

криво улыбается.

- Не может быть! Он так говорит?

- Беспрерывно. Он вас очень любит. Не знаю уж за что.

- Меня все любят.

- Я без конца об этом слышу. Бедняжку миссис Смит вы просто покорили.
Она считает, что вы чудо.

- А вы разве с этим не согласны?

- Возможно, я до этого еще не доросла. Возможно, если бы мне было
семьдесят три... - Она поднимает чашку к губам, наклоняет, и от близости
дымящегося коричневого кофе веснушки на ее узком носике выделяются резче.
Она непослушная девочка. Да, да, ясно как день - непослушная девочка. Она
ставит чашку на стол, смотрит на него круглыми зелеными глазами, и ему
кажется, что треугольник между ее бровями тоже смотрит и насмехается. -
Расскажите, каково это - начать новую жизнь. Джек все время надеется, что
я исправлюсь, и мне хочется знать, что меня ожидает. Вы "заново родились
на свет"?

- Ничего подобного, я чувствую себя почти как раньше.

- Ведете вы себя, во всяком случае, не так, как раньше.

- Н-да, - бормочет он, ерзая на стуле.

Отчего ему не по себе? Она пытается заставить его почувствовать себя
глупым маменькиным сынком только потому, что он хочет вернуться к жене. Он
и вправду ведет себя не так, как раньше, и с ней он тоже чувствует себя не
так, как раньше, он потерял беспечность, которая в тот день позволила ему
бездумно шлепнуть ее по заду.

- Вчера ночью, когда мы ехали сюда, у меня появилось такое чувство,
будто передо мной лежит прямая дорога, а раньше мне казалось, что я
застрял в кустах и мне все равно, куда идти.

Маленькое личико над кофейной чашкой, которую она держит обеими руками,
словно миску с супом, выражает восторг; он ждет, что она засмеется, но она
молча улыбается. Он думает: _она меня хочет_.

Потом он вспоминает про Дженис, про ее парализованные ноги, про ее
болтовню насчет пальцев ног, любви и лимонада, и, возможно, эта мысль
накладывает какую-то печать на его лицо, потому что Люси Экклз с досадой
отворачивается и говорит:

- Пожалуй, вам пора двинуться по этой прекрасной прямой дороге. Уже без
двадцати час.

- Сколько отсюда ходьбы до автобусной остановки?

- Немного. Я бы довезла вас до больницы, если бы не дети. - Она
прислушивается. - Легки на помине: одна уже идет.

Когда он натягивает носки, старшая девочка в одних штанишках
заглядывает в кухню.

- Джойс! - Люси останавливается на полдороге к раковине с пустыми
чашками в руках. - Немедленно ложись обратно в постель.

- Хелло, Джойс, - говорит Кролик. - Ты пришла посмотреть на
непослушного дядю?

Джойс смотрит на него во все глаза и трется спиной о стену. Из штанишек
глубокомысленно торчит длинный золотистый животик.

- Ты слышала, что я тебе сказала, Джойс?

- А почему он без рубашки? - отчетливо произносит девочка.

- Не знаю, - отвечает мать. - Он, наверно, думает, что у него красивая
грудь.

- Я в майке, - говорит Кролик. Можно подумать, что ни одна из них этого
не видит.

- Это его бю-юст? - спрашивает Джойс.

- Нет, деточка, бюст бывает только у дам. Мы это уже проходили.

- Что ж, если это действует всем на нервы, - говорит Кролик и надевает
рубашку. Она измята, воротник серый; он надел ее, когда шел в клуб
"Кастаньеты". У него нет пиджака: уходя от Рут, он очень торопился. - Ну,
ладно, - добавляет он, засовывая рубашку в брюки. - Большое спасибо.

- Не за что, - говорит Люси. - А теперь будьте паинькой.

Мать и дочь ведут его по коридору. Белые ноги Люси сливаются с голым
тельцем девочки. Маленькая Джойс не сводит с него глаз. Он никак не может
понять, что ее озадачивает. Дети и собаки всегда что-то чуют. Он пытается
определить, какая доля насмешки таилась в словах "А теперь будьте
паинькой" и что они вообще означали. Хоть бы она и вправду его подвезла,
он хочет, он очень хочет сесть с ней в машину. Даже не для того, чтобы
что-то с ней делать, а просто так, выяснить, что к чему. Ему неохота
уходить, и от этого воздух между ними туго натягивается.

Они стоят у двери, он и жена Экклза с ее гладкой детской кожей; снизу
на них смотрит Джойс, у нее широкие губы и крутые брови, как у отца, а еще
ниже блестят накрашенные ногти Люси - два ряда маленьких красных ракушек
на ковре. Он извлекает из воздушных струн смутный звук отречения и берется
за твердую дверную ручку. Дурацкая мысль, что бюст бывает только у дам,
прямо-таки его преследует. От ногтей Люси он поднимает глаза на
внимательное лицо Джойс, а от него к бюсту матери - к двум острым шишечкам
в застегнутой блузке, из-под тонкой ткани которой просвечивает белая тень
бюстгальтера. Когда его глаза встречаются с глазами Люси, в молчание
врывается нечто поразительное. Женщина подмигивает. С быстротой молнии;
возможно, ему это только показалось. Он поворачивает ручку двери и
отступает по солнечной дорожке. В груди раздается щелчок, словно там
лопнула какая-то струна.

В больнице ему говорят, что Дженис на минутку взяла ребенка, и не будет
ли он так добр подождать? Он сидит в кресле с хромированными
подлокотниками и листает сзади наперед "День женщины", когда в холл входит
высокая дама с зачесанными назад седыми волосами и с серебристой, покрытой
тонкими морщинками кожей; она кажется ему такой знакомой, что он не может
отвести от нее глаз. Она это замечает, и ей приходится с ним заговорить,
хотя чувствуется, что она предпочла бы пройти мимо. Кто это? Что-то
знакомое в ее облике выплывает из далекого прошлого. Она неохотно смотрит
ему в лицо и говорит.

- Вы - бывший ученик Марти. Я - Гарриет Тотеро. Вы однажды у нас
обедали, я сейчас вспомню, как вас зовут.

Да, конечно, но он помнит ее не потому, что там обедал, а потому, что
встречал ее на улице. Большинству старшеклассников в Маунт-Джадже было
известно, что Тотеро бегает за женщинами, и их невинному взору жена его
представлялась ходячей жертвой в венце темного пламени, живой тенью греха.
Ее выделяли не столько из жалости, сколько из какого-то нездорового
любопытства, - сам Тотеро был таким пустомелей и шутом, что последствия
его поступков сходили с него как с гуся вода. Зато его высокая серебристая
суровая жена аккумулировала все его прегрешения, и от нее исходил
электрический разряд, который поражал их юные умы и заставлял в смущении и
страхе отводить от нее глаза. Гарри встает, с удивлением осознавая, что
мир, в котором она живет, стал теперь и его миром.

- Меня зовут Гарри Энгстром, - говорит он.

- Да, да, припоминаю. Он так гордился вами. Он часто о вас говорил.
Даже недавно.

Недавно. Что он ей сказал? Знает ли она о его делах? Осуждает ли его?
Длинное лицо школьной учительницы, как всегда, хранит свои тайны.

- Я слышал, что он болен.

- Да, он болен, Гарри. Тяжело болен. У него было два удара, один уже
после того, как он попал в больницу.

- Он здесь?

- Да. Хотите его навестить? Он будет очень рад. Всего на минутку. У
него бывает очень мало народу; я думаю, что в этом трагедия школьного
учителя. Ты помнишь многих, но лишь немногие помнят тебя.

- Конечно, я с удовольствием его повидаю.

- Тогда пойдемте со мной. - Они идут по коридорам, и она говорит: -
Боюсь, вам покажется, что он очень изменился.

Смысл этих слов не совсем до него доходит. Сконцентрировав внимание на
ее коже, он пытается разглядеть, действительно ли ее кожа напоминает
множество сшитых вместе шкурок ящериц. Однако ему виден только затылок и
руки.

Тотеро в палате один. Белые занавески, словно в ожидании, висят вокруг
изголовья кровати. Зеленые растения на подоконниках исправно выделяют
кислород. Через открытые фрамуги в комнату несутся летние ароматы. Внизу
скрипят по гравию чьи-то шаги.

- Милый, я привела к тебе гостя. Он каким-то чудом оказался в приемной.

- Здравствуйте, мистер Тотеро. Моя жена родила.

С этими словами он, движимый каким-то безотчетным порывом, подходит к
Тотеро; вид съежившегося на кровати старика, его перекошенный рот,
беспомощно свисающий язык - все это его ошеломило. Лицо Тотеро, заросшее
седой щетиной, на белой подушке кажется желтым, тонкие запястья торчат из
рукавов полосатой, как обертка грошовой конфетки, пижамы по обе стороны
плоского туловища. Кролик протягивает ему руку.

- Он не может поднять руки, Гарри. Он совершенно беспомощен. Но вы с
ним поговорите. Он видит и слышит.

Ее мягкий терпеливый голос звучит зловеще, как песня без слов в пустой
комнате.

Поскольку Гарри уже протянул руку, он пожимает тыльную сторону ладони
Тотеро. Несмотря на сухость, рука под тонкой шершавой шерстью теплая, и, к
ужасу Гарри, она упрямо поворачивается, подставляя ему ладонь. Гарри
отнимает пальцы и садится на стул возле кровати. Его бывший тренер еле
заметно поворачивает голову к гостю. Щеки у него настолько ввалились, что
глаза бессильно вылезают из орбит. _Говорить_, надо говорить.

- Она родила девочку. Я хочу поблагодарить вас, - громко произносит
Кролик, - поблагодарить за то, что вы помогли мне снова вернуться к
Дженис. Вы были ко мне очень добры.

Тотеро высовывает язык и поворачивает лицо, чтобы взглянуть на жену.