Чтение 44–й страницы книги ~Инстинкт Бабы-Яги~

– Что же мне, в размазню превратиться?

– Нет, просто стань умней. Если тебя обидели, не кидайся с кулаками, прикинься бедненькой, несчастненькой. Чуть задели, рыдай: «Мне сломали руку», и колотушки достанутся другому.

Миранда молча принялась ковырять обивку сиденья.

– Имей в виду, – наставлял я ее, – в жизни никогда никому нельзя говорить правду. Ну надела твоя приятельница жуткую кофту ядовито-зеленого цвета с темно-синим платочком, не говори ей: «Фу, от-стой!» – наоборот, скажи: «Тебе очень идет». И вообще, чаще улыбайся, людям это нравится.

– Значит, ты предлагаешь мне врать? – тихо уточнила Миранда.

– На моем языке подобное поведение называется хорошим воспитанием.

– И зачем оно?

– Избежишь многих неприятностей. Вот, к примеру, в сочинении следовало написать, что обожаешь свою школу и учителей, получила бы «отлично».

– Это ложь!

– Конечно, но все люди лгут, а тех, кто говорит правду в лицо, не любят. Я, например, постоянно вру. Давай разберемся, что такое комплимент! Самая настоящая выдумка. Ах, вы сегодня чудесно выглядите и платье вам к лицу! Учительнице следует сказать: «Мария Ивановна, я обожаю ваш предмет», ну и так далее. Знаешь, тяжело только вначале, потом привыкаешь говорить людям приятные вещи. Поверь, жить станет намного легче. Имей в виду, окружающие обожают, когда их хвалят.

Миранда, отвернувшись от меня, молча глядела в окно. Я решил приободрить девочку:

– Ладно, не переживай. Завтра устрою тебя в другую школу, одна из моих хороших знакомых держит колледж. Только постарайся там вести себя соответственно, ты же отличная актриса, вот и тренируйся, совершенствуй мастерство.

Миранда ничего не сказала, она упорно промолчала всю дорогу до дома. Когда машина остановилась у подъезда, девочка, тяжело вздохнув, открыла дверь и лишь тогда спросила:

– Ладно, я поняла, но только скажи, ты сам живешь по этим правилам?

– Да, с раннего детства, – кивнул я.

Миранда выскользнула из салона и, уже стоя на улице, задала еще один вопрос:

– Ну и что, ты счастлив? Чувствуешь себя свободной личностью?

Не дожидаясь ответа, она хлопнула дверцей. Я молча смотрел, как маленькая худенькая фигурка, шаркая нелепо большими кроссовками, идет по тротуару. Честно говоря, я слегка растерялся. Мне и в голову никогда не приходило задать себе этот вопрос. Чувствую ли я себя свободной личностью? Бог мой, конечно же, нет! Да мной помыкают все, кому не лень: Николетта, Элеонора… И любовницы, как правило, садятся на шею, свешивая ноги. А когда я работал редактором в журнале, регулярно получал от начальства самые неудобочитаемые рукописи, потому что остальные сотрудники мигом убегали при виде опусов некоторых авторов, а я, боясь испортить отношения с главным, всегда с улыбкой брал писанину, а потом мучился, стараясь «причесать» никуда не годный текст. В результате мои коллеги спокойно уходили домой в три, а я сидел на службе до восьми. Правда, мне все всегда улыбались, но только сейчас меня осенило: может, это была не улыбка, а насмешливая ухмылка?

Ну почему я ни разу не оборвал Николетту? Отчего позволяю вертеть собой, почему постоянно даю ей деньги? Не далее как на днях я стоял в букинистическом магазине и облизывался, глядя на уникальное издание Бальмонта, на которое у меня не хватало средств. Я мог позволить себе покупку, если бы Николетта не затеяла очередное суаре с фуршетом. Конечно, престарелой матери следует помогать, но кто сказал, что надо выполнять любые ее капризы?

Отчего я всегда всем что-то должен? Почему никогда не позволяю себе расслабиться?

В полном изнеможении я схватился за сигареты. Разве возможно переменить свою судьбу после сорока лет? Нет уж, очевидно, придется мне доживать «хорошо воспитанным молодым человеком».

Я закурил сигарету и тут же затушил ее, дым неожиданно показался горьким. В памяти, словно по заказу, начали всплывать фамилии. Николас Вардис до сорока пяти лет работал на стройке простым каменщиком, но потом, сломав ногу, оказался на больничной койке и начал рисовать, превратился в гениального художника… Домашняя хозяйка Эмили Роул воспитывала детей, пекла пироги и не помышляла о мировой славе. Но на пороге пятидесятилетия, похоронив мужа, она стала писать стихи и создала удивительно пронзительные сонеты, полные жизнеутверждающей силы.

Наверное, можно вспомнить и других людей, сумевших переломить хребет судьбе в далеко не юношеском возрасте. Я снова вытащил сигареты. Нет, я так не смогу. Сейчас, вместо того чтобы взбунтоваться, я начну по приказу Элеоноры разыскивать этого Леонида Михайловича. Что ж, вставай, Ваня, звонить удобней из дома, тем более ты находишься около родного подъезда.

Я запер машину и внезапно остановился. Родного подъезда! Ну не странно ли, до сих пор даже мысленно я называл место, где живу последние годы, «квартира Норы», домом для меня оставались родительские апартаменты, где обитает Николетта. И вот надо же, «родной дом»! Я пошел к подъезду, потянул на себя тяжелую дверь и снова замер. А ведь все не так плохо, как кажется. Честно говоря, раньше мне было немного тоскливо исполнять обязанности секретаря фонда «Милосердие», а ремесло детектива поначалу я считал просто отвратительным. Но сейчас должен констатировать, что погоня за преступником может быть увлекательным делом. Я вовсе не так глуп и наивен, как считает Элеонора, и у меня имеются кое-какие собственные соображения.

ГЛАВА 27

Хриплый женский голос произнес «алло» в тот момент, когда я, решив, что никого из хозяев нет дома, уже хотел положить трубку.

– Слушаю, – повторила дама и кашлянула, – это кто?

– Разрешите представиться, Иван Павлович.

– Ой, фу-ты ну-ты, – рассмеялась женщина, – какой цирлих-манирлих, ты, часом, не князь?

– Я хотел бы побеседовать с Леонидом Михайловичем, – невпопад ответил я.

– За каким… он тебе сдался? – заржала собеседница. – Валяй ко мне, посидим, погутарим. Только бутылку прихвати, «Хеннесси», другое не пью. Чао, бамбино!

– Адрес подскажите, – быстро осек ее я.

– Пиши, котеночек, – промурлыкала дама, – самый центр.

Часа через полтора я, вооруженный сосудом с благородным напитком, нажимал на кнопку звонка. Беглого взгляда на входную дверь хватило, чтобы понять: здесь обитают люди, не привыкшие считать не только рубли, но и тысячи.

Огромная дверь из цельного массива дерева, украшенная антикварной бронзовой ручкой, распахнулась. На пороге возникла девушка в джинсиках-стрейч и водолазке цвета маренго.

– О-о-о, – издала она трубный вопль, – коньячок прибыл! Раздевайся, дружок, иди сюда.

Меня буквально втолкнули в гостиную, которая выглядела самым удручающим образом: белая кожаная мебель, стеклянный столик, ножкой для которого служила псевдогреческая статуя, в углу тихо журчал фонтанчик и вдоль стен стояли буфеты из красного дерева с фарфоровыми медальонами. Хозяйка достала два фужера, щедро налила их до краев и, не заботясь о закуске, быстро опрокинула в себя один.

– Давай, – поторопила она, ставя пустой пузатый бокал на столик, – догоняй.

Я пригубил коньяк и решил приступить к допросу.

– Скажите, пожалуйста, Инга Владимировна…

Хозяйка рассмеялась:

– Давай без отчества, похоже, я младше тебя.

Я с сомнением посмотрел на нее. Слов нет, фигура у жены Леонида Михайловича девичья, что, учитывая привычку выпивать без всякой закуски, неудивительно. Возраст женщины выдают в основном шея, лицо и руки. Первая была прикрыта водолазкой, второе длинной, ниже бровей, челкой. Инга периодически сдувала волосы, и на короткое время мельком показывались глаза, но потом пряди волос вновь прикрывали лицо, руки разглядеть я не успел. Инга плюхнулась на диван и продолжила:

– Сначала выпей, потом побазарим.

– Пока не хочется.

– Давай глотай.

– Честно говоря…

Хозяйка вскочила на ноги, наполнила свой фужер и велела:

– До дна, иначе разговаривать не стану. Ну… Смотри, как надо!

И она вновь опустошила фужер. Делать нечего, пришлось последовать ее примеру. Я люблю коньяк и смею думать, что понимаю в нем толк. Благородный «Хеннесси» надо пить не спеша, тихонько согревая бокал с лучисто-коричневой жидкостью в ладонях. Именно поэтому фужеры для коньяка имеют пузатую форму, с довольно широким дном и узким верхом. На донышко капают, именно капают виноградный сок, который монахи из провинции Коньяк научились превращать в неземной напиток. Вот водку можно опрокидывать залпом, а «Хеннесси» ни в коем случае. Его следует пить медленно, наслаждаясь цветом, ароматом и вкусом. Но у Инги было иное мнение по этому поводу. Она снова наполнила бокалы, поставила бутылку на стол и хмыкнула:

– Скоро кончится, чего только одну купил, сейчас за другой отправишься. Пей до дна, ну, давай на брудершафт.

Проклиная собственную мягкотелость и податливость, я взял даму под руку. Инга мигом выхлестала спиртное, я же лишь отхлебнул.

– Эй, эй, – сердито велела она, – на брудершафт до дна положено, иначе врагами расстанемся.

Сейчас, вспоминая произошедшее, я могу сказать в свое оправдание всего две вещи. Днем я не успел пообедать, а утром выпил лишь кофе, и ударная доза спиртного свалилась в практически пустой желудок. Еще у меня было отвратительное настроение, а в горле что-то царапало, очевидно, начиналась простуда. Все сложенные вместе факторы вкупе с коньяком дали неожиданный результат. Инга показалась мне милой, даже привлекательной женщиной, скорей всего, ей лет тридцать пять, не больше. Поднялось настроение, начинающаяся боль в горле исчезла. Мне стало очень уютно, тепло и как-то спокойно.

– Хороший коньячок, – усмехнулась хозяйка, – давай добьем бутылочку.

Дальнейшее помнится смутно. Вроде потом на столике появился еще и графин. Затем мы пошли по коридору… в лицо ударил свет… голова упала на что-то ядовито-розовое… в носу защекотало…

ГЛАВА 28

Я чихнул и открыл глаза. Надо мной парил незнакомый потолок самого невероятного вида – голубого цвета, украшенный густой бело-золотой лепниной. На секунду я изумился, через мгновение растерялся. Где я нахожусь? Комната казалась незнакомой. Большая по метражу, она практически не имела свободного пространства, слишком много в ней было мебели. Огромный шкаф для одежды, зеркало в витиеватой раме, стоящее на комодике, штук восемь пуфиков, три кресла, диван. На окне болтались бархатные занавески, а посреди спальни возвышалась здоровенная кровать, на которой в полном недоумении возлежал я. Мебель и ковер были бело-голубого цвета, портьеры и постельное белье ядовито-розового, к тому же их украшало неисчислимое количество рюшечек, воланов, кружев и складочек.

Я попробовал пошевелиться. Получилось плохо, голова болела немилосердно, внутрь черепа словно поместили шар из ртути, и он теперь медленно перекатывался от одного виска к другому, вызывая тягучий приступ тошноты. Сесть удалось с третьего раза, и только тогда я сообразил, что нахожусь на ложе не один. С правой стороны, среди горы одеял и подушек, виднелась спутанная копна темных волос. Я попытался включить мыслительные способности. Кто это? Вика Хогарт? Но мы же с ней поругались, и потом, у Вики в спальне современный интерьер, в котором преобладают белый цвет и предметы из нержавеющей стали.

Я уставился на незнакомую голову. Если признаться честно, в подобной ситуации оказался впервые, совершенно ничего не помню, ни как зовут даму, ни где с ней познакомился, ни то, что делал до того, как очутился в сей чудовищной опочивальне.

Когда Миша Тарубин, один из моих добрых знакомых, с усмешкой говорил: «Представь, Ванька, открываю утром глаза и сообразить не могу, как же эту соску зовут», я ему не верил.

Правда, Тарубин – самозабвенный ловелас, готовый бежать с высунутым языком за любой короткой юбчонкой. Один раз он на моих глазах вытащил из кармана бумажку и начал сокрушаться:

– Ну чей же это телефон? Скажи на милость! Наверное, хорошенькая, раз номер телефона взял.

Я не удержался от ехидного замечания:

– Ты бы еще приобрел привычку рядом приписывать имя.

– О том и речь, – вздохнул Мишка, – всегда ведь кличку указываю, а тут, смотри.

Я взял листок и не сумел сдержать улыбку. На косо оторванной бумажке были накорябаны цифры, а рядом стояло «баба».

– Зато ты теперь знаешь, что это номерок не мужика, а бабы, – развеселился я, – позвони, не стесняйся, и спроси: «Баба, тебя как величать?»

Мишка вырвал из моих рук писульку.

– Можешь ржать сколько угодно, но я частенько не помню с утра, как их зовут. Постель еще не повод для знакомства.

Но я ему не поверил, посчитал это заявление своеобразным мужским кокетством, и вот теперь сам оказался в подобной идиотской ситуации. В голову пришла замечательная идея. Надо хватать одежду, вон она неаккуратной кучей валяется на ковре, и бежать. Авось девушка не проснется.

Но не успел я откинуть жаркое пуховое одеяло, как голова на соседней подушке поднялась и прохрипела:

– Эй, ты кто?

– Иван Павлович, – машинально ответил я и тут же обозлился на себя за глупость.