признать, - думаю, что к тому же выводу придут все, поступающие по тому же
принципу, - что, истолковывая ему различные вещи, я сам обучался многим
вещам, которые я не знал или которых я раньше понастоящему не обдумывал, во
которые естественно приходили мне на ум, когда я углублялся в них, чтобы
растолковать их бедному дикарю. При этом случае я размышлял о них с большей
любовью, чем когда бы "то ни было, так что независимо от того, получал ли от
этого пользу бедняга или нет, я то уж во всяком случае имел все основания
быть благодарным за его появление. Горе мое смягчалось, мое жилище стало
казаться мне необыкновенно уютным; и когда я размышлял о том, что в этой
одинокой жизни, на которую я был обречен, не только сам я обратился к небу и
начал искать помощи у руки, приведшей меня сюда, но и стал, по воле
провидения, орудием, которое спасло жизнь, а может быть и душу бедного
дикаря, дало ему познание истинной религии и христианского учения, помогло
ему узнать Иисуса Христа, а значит и жизнь вечную, - когда я размышлял обо
всем этом, каждая частица моей души проникалась тайной радостью и я не раз
приходил в восторг при мысли о том, что я очутился в этом месте, между тем
как раньше я часто считал это самым страшным несчастьем, какое только могло
со мной приключиться.
так тесна была наша дружба, что я не заметил, как пролетели последние три
года моего искуса, которые мы прожили вместе. Я был вполне счастлив, если
только в подлунном мире возможно полное счастье. Дикарь стал добрым
христианином, - гораздо лучшим, чем я; надеюсь, впрочем, и благодарю за это
создателя, что, если я был и грешнее этого дитяти природы, однако мы оба
одинаково были в покаянном настроении и уповали на милосердие божие. Мы
могли читать здесь слово божие, и, внимая ему, мы были так же "близки богу,
как если бы жили в Англии.
библейского текста, - тех богословских комментариев, из за которых
возгорелось столько опоров и вражды, то нас они не занимали. Так же мало
интересовались мы вопросами церковного управления и тем, какая церковь
лучше. Все эти частности нас не касались, да и кому они нужны? Я, право, не
вижу, какая польза была бы нам от того, что мы изучили бы все спорные пункты
нашей религии, породившие на земле столько смуты, и могли бы высказать свое
мнение по каждому из них. Слово божие было нашим руководителем на пути к
опасению, а может ли быть у человека более надежный руководитель? Однако я
должен возвратиться к повествовательной части моего рассказа и изложить все
события по порядку.
почти все, что я ему говорил, но и сам стал довольно бегло, хотя и ломаным
языком, изъясняться по английски, я рассказал ему историю моих похождений,
по крайней мере то, как я попал на мой остров, сколько лет прожил на нем и
как провел эти годы. Я открыл ему тайну пороха и пуль, потому что для него
это было действительно тайна, и научил стрелять. Я подарил ему нож, от
которого он пришел в полное восхищение, и сделал ему портупею вроде тех, на
кадетах у нас в Англии носят тесаки: только вместо тесака я вооружил его
топором, так как он мог служить не только оружием во многих случаях, во и
рабочим инструментом
объяснив, что я оттуда родом; описал, как мы живем, как совершаем
богослужение, как обращаемся друг с другом, как торгуем во всех частях
света, переправляясь по морю на кораблях. Я рассказал ему о крушении
корабля, на котором я побывал, и показал ему место, где находились его
остатки, унесенные сейчас в море. Показал я ему также остатки лодки, в
которой мы спасались и которую потом, как я уже говорил, выбросило на мой
остров. Эта лодка, которую я был не в силах сдвинуть с места, теперь совсем
развалилась. Увидев ее, Пятница задумался и долго молчал. Я спросил его, о
чем он думает, и он ответил: "Я видел лодка, как эта: плавала то место, где
мой народ". Я долго не понимал, что он хотел сказать; наконец, после долгих
расспросов выяснилось, что точно такую лодку прибило к берегу в той земле,
где живет его племя. Я подумал, что какой нибудь европейский корабль
потерпел крушение около тех берегов, и эту лодку с него сорвало волнением.
Но почему то мне не пришло в голову, что лодка могла быть с людьми, и,
продолжая свои расспросы, я осведомился только о лодке.
прибавил в конце: "Белые люди не потонули, - мы их спасли", я уяснил себе
все значение происшествия, о котором он говорил, и спросил его, были ли в
лодке белые люди. "Да, - ответил он, - полная лодка белых людей". "Сколько
их было?" Он насчитал по пальцам семнадцать. "Где же они? Что с ними
сталось?" Он отвечал: "Они живы; живут у наших, наши места".
разбился в виду моего острова, были эти семнадцать человек? Убедившись, что
корабль наскочил на скалу и ему грозит неминуемая гибель, все они покинули
его и пересели в шлюпку, а потом их прибило к земле дикарей, где они и
остались. Я стал допытываться у Пятницы, наверно ли он знает, что белые люди
живы. Он с живостью отвечал: "Наверно, наверно" и прибавил, что скоро будет
четыре года, как они живут у его земляков, и что те не только не обижают, но
даже кормят их. На мой вопрос, каким образом могло случиться, что дикари не
убили и не съели белых людей, он ответил: "Белые люди стали нам братья", -
т. е., насколько я понял его, заключили с ними мир, и прибавил: "Наши кушают
людей только на войне" (только военнопленных из враждебных племен - должно
было это означать).
день, поднявшись на вершину холма в восточной части острова, откуда, если
припомнит читатель, я много лет тому назад увидел материк Америки, Пятница
долго вглядывался вдаль по тому направлению и вдруг принялся прыгать,
плясать и звать меня, потому что я был довольно далеко от него. Я подошел и
спросил, в чем дело. "О, радость! о, счастье!" воскликнул он. "Вот там,
смотри... отсюда видно... моя земля, мой народ!"
охвачен неудержимым порывом: казалось, он так бы и полетел туда, к своим.
Это наблюдение навело меня на размышления, благодаря которым я стал
относиться с меньшим доверием к моему слуге Я был убежден, что при первой
возможности Пятница вернется на родину и там позабудет не только свою новую
веру, но и все, чем т мне обязан, и, пожалуй, даже предаст меня своим
соплеменникам: приведет их сотню или две на мой остров, они убьют меня и
съедят, я он будет пировать вместе с ними с таким же легким сердцем, как
прежде, когда все они приезжали сюда праздновать свои победы над дикарями
враждебных племен.
очень жалел. Подозрительность с каждым днем возрастала, а сделавшись
осторожнее, я естественно начал чуждаться Пятницы и стал к нему холоднее.
Так продолжалось несколько недель, но, повторяю, я был совершенно неправ: у
этого честного, добродушного малого не было и в помышлении ничего дурного;
он не погрешил тогда против правил христианской морали, не изменил нашей
дружбе, в чем я и убедился, наконец, к великой своей радости.
пускал в дело всю свою дипломатию, чтобы заставить его проговориться; но
каждое его слово дышало такою простодушной искренностью, что мне стало
стыдно моих подозрений; я успокоился и вернул свое доверие моему другу. А он
даже не заметил моего временного к нему охлаждения, и это было для меня
только лишним доказательством его искренности.
в этот раз на море стоял туман и берегов материка не было видно), я спросил
его: "А что, Пятница, хотелось бы тебе вернуться на родину к своим?" "Да, -
отвечал он, - я был бы много рад воротиться к своим". "Что ж бы ты там
делал?" продолжал я. "Превратился бы опять в дикаря и стал бы, как прежде,
есть человеческое мясо?" Его лицо приняло серьезное выражение; он покачал
головой и ответил:
кушайте хлеб, козлиное мясо, молоко, не кушайте человека". "Ну, если ты им
это скажешь, они тебя убьют". Он взглянул на меня все так же спокойно и
сказал: "Нет, не убьют; они будут рады учить доброе" - будут рады научиться
добру, хотел он сказать. Затем он прибавил: "Они много учились от бородатых
людей, что приехали на лодке". "Так тебе хочется воротиться домой?" повторил
я свой вопрос. Он улыбнулся и оказал; "Я не могу плыть так далеко". Когда же
я предложил сделать для него лодку, он отвечал, что с радостью поедет, если
я поеду с ним. "Как же мне ехать? - возразил я. - Ведь они меня съедят!" -
"Нет, нет, не съедят, - проговорил он с жаром, - я сделаю так, что не
съедят, я сделаю, что они буду" тебя много любить". Мой честный Пятница
хотел этим оказать, что он расскажет своим землякам, как я убил его врагов и
спас ему жизнь, я что за это они полюбят меня. После того он рассказал мне
на своем ломаном языке, с какой добротой относились они к семнадцати белым
бородатым людям, которых прибило к берегу в их земле.
переправиться на материк и разыскать там бородатых людей, о которых говорил
Пятница; не могло быть сомнения, что это испанцы или португальцы, и я был
уверен что, если только мне удастся присоединиться к ним, мы сообща отыщем
способ добраться до какой нибудь цивилизованной страны, между тем как,
находясь в одиночестве, на острове, в сорока милях от материка, я не имел
никакой надежды на освобождение. И вот, спустя несколько дней, я опять завел
с Пятницей тот же разговор. Я сказал, что дам ему лодку, чтоб он мог
вернуться на родину, и повел его на противоположную оконечность острова, где
стоял мой фрегат. Вычерпав из него воду (для большей сохранности он был у
меня затоплен), я подвел его к берегу, показал ему, и мы оба сели в него.
быстро, как у меня. Когда мы отошли от берега, я ему оказал: "Ну, что же.
Пятница, поедем к твоим землякам?" Он посмотрел на меня недоумевающим
взглядом: очевидно, лодка казалась ему слишком маленькой для такого далекого
путешествия. Тогда я сказал ему, что у меня есть лодка побольше, и на