Чтение 44–й страницы книги ~Тяжелые времена~

усиливавшийся с каждой минутой дождь и первые раскаты грома заглушили его
последние торопливые слова, а сама она так неистово злорадствовала, так
смертельно боялась быть обнаруженной, что мысли ее путались, и когда,
наконец, он перелез через ограду и ушел, ведя лошадь в поводу, она не могла
бы сказать с уверенностью, где и на какой час назначено свидание, - кроме
того, что оно должно состояться в ту же ночь.

Но ушел только один, другая еще здесь, в темноте, и пока ее след не
потерян, ошибки быть не может. "О любовь моя, - подумала миссис Спарсит, -
знала бы ты, сколь зорко тебя охраняют!"

Миссис Спарсит видела, как она вышла из рощи, видела, как она скрылась
в доме. Что делать дальше? Дождь не унимался. Чулки миссис Спарсит, когда-то
белые, отливали всеми цветами радуги, преимущественно зеленым; в башмаки
набились колючки; на ее платье то тут, то там качались гусеницы в
самодельных гамаках; с ее шляпки и римского носа стекали ручейки. В таком
плачевном виде стояла миссис Спарсит, притаившись за кустами, и размышляла -
что же дальше?

Но вот - Луиза показывается на крыльце! В наспех накинутом плаще и
шали, она уходит крадучись. Она решила бежать! Она упала с нижней ступеньки
лестницы, и пропасть поглотила ее.

Точно не замечая дождя, она быстрым, твердым шагом углубилась в боковую
аллею, пролегавшую рядом с подъездной дорогой. Миссис Спарсит, прячась в
тени деревьев, шла за ней по пятам - нелегко в темную ненастную ночь
удержать в поле зрения быстро удаляющуюся фигуру.

Когда Луиза остановилась и бесшумно затворила калитку, остановилась и
миссис Спарсит. Когда она пошла дальше, пошла и миссис Спарсит. Луиза шла
тем же путем, каким добиралась сюда миссис Спарсит, - миновала проселок
между зелеными изгородями, пересекла мощеную дорогу и поднялась по
деревянным ступенькам станции. Миссис Спарсит знала, что вскоре должен,
пройти поезд на Кокстаун; стало быть, подумала она, Кокстаун ее ближайшая
цель.

Перепачканная, промокшая до нитки, миссис Спарсит могла бы и не тратить
усилий, дабы изменить свой привычный облик; однако она, укрывшись под стеной
станционного здания, иначе сложила свою шаль и повязалась ею поверх шляпки.
После этого, не боясь быть узнанной, она тоже поднялась по деревянным
ступенькам и взяла билет у маленького окошка. Луиза, дожидаясь поезда,
сидела в одном углу. Миссис Спарсит сидела в другом.

Обе прислушивались к раскатам грома, к плеску воды, стекающей с крыши,
к стуку дождевых капель по перилам виадука. Два-три фонаря погасли от дождя
и ветра; тем ярче перед глазами обеих сверкало отражение молний, извиваясь и
трепеща на стальных рельсах.

Предвещая прибытие поезда, по станционному зданию прошла дрожь,
закончившаяся сердечным припадком. Огонь, пар, дым, красный свет; шипенье,
грохот, звон колокола, пронзительный свисток; Луиза в одном вагоне, миссис
Спарсит - в другом; и опустевшая станция уже снова лишь черное пятнышко,
затерянное в грозе и буре.

Невзирая на то, что у миссис Спарсит зуб на зуб не попадал от холода и
сырости, радости ее не было границ. Одинокую фигуру поглотила пропасть, и
миссис Спарсит казалось, что она провожает покойницу на кладбище. Могла ли
она, которая столь деятельно способствовала торжественному погребению, не
ликовать? "Она приедет в Кокстаун намного раньше него, - думала миссис
Спарсит, - как бы он ни гнал свою лошадь. Где она будет ждать его? И куда
они отправятся вместе? Терпенье. Поживем - увидим".

Когда поезд под неистовым ливнем прибыл к месту назначения, там царила
невообразимая суматоха. Водосточные трубы лопнули, канавы были переполнены,
улицы превратились в реки. Сойдя с поезда, миссис Спарсит первым делом
обратила смятенный взор на стоявшие перед вокзалом кареты, которые брали с
бою. "Она сядет в карету, - соображала она, - и уедет, прежде чем я достану
другую, чтобы гнаться за ней. Пусть я угожу под колеса, но я должна увидеть
номер и услышать, что она скажет кучеру".

Но миссис Спарсит ошиблась в своих расчетах. Луиза не села в карету и
была уже далеко. Черные глаза теперь зорко следили за вагоном, из которого
должна была выйти Луиза, но они вперились в него с опозданием на одну
минуту. Удивляясь, что дверь вагона долго не отворяется, миссис Спарсит
прошла мимо раз, другой, - ничего не увидела, заглянула внутрь и обнаружила,
что там никого нет. Злополучная миссис Спарсит промокла насквозь, при каждом
шаге вода хлюпала и булькала в ее башмаках, лицо с чертами римской матроны
словно сыпью усеяли капли дождя, шляпка превратилась в подобие переспелой
фиги, платье было вконец испорчено, все как есть пуговки, крючки и петли
отпечатались на ее высокородной спине, грязноватая празелень покрывала ее с
головы до ног, точно чугунную ограду в тесном переулке. Что ей оставалось?
Только разразиться слезами бессильной злобы и горестно воскликнуть:
"Упустила!"

ГЛАВА XII

На краю пропасти

Государственные мусорщики, потешив друг друга множеством шумных мелких
схваток между собой, на время разъехались, и мистер Грэдграйнд проводил
каникулы у себя, в Каменном Приюте.

Он сидел за письменным столом в комнате с убийственно точными часами и
по всей вероятности что-то доказывал - должно быть, что добрый самаритянин *
был дурной экономист. Шум проливного дождя не мешал ему, однако все же
привлекал его внимание, и он время от времени досадливо вскидывал голову,
словно хотел отчитать непокорные стихии. При очень сильных раскатах грома он
поглядывал в сторону Кокстауна - не ударила ли молния в одну из высоких
фабричных труб.

Гроза удалялась - гром грохотал все реже и глуше, дождь лил ливмя, -
как вдруг дверь его комнаты отворилась. Он слегка отклонился, чтобы свет
настольной лампы не бил в глаза, и с изумлением увидел свою старшую дочь.

- Луиза?

- Отец, мне надо поговорить с вами.

- Что случилось? В каком ты виде? Боже мой! - воскликнул мистер
Грэдграйнд в полном недоумении. - Неужели ты пришла пешком в такую грозу?

Она провела руками по своему платью, словно только сейчас заметила, что
промокла. "Да". Потом откинула капюшон и, даже не взглянув на плащ,
соскользнувший с ее плеч, стала перед отцом, бледная как полотно, со
спутанными волосами, и в устремленном на него взоре был такой вызов и вместе
с тем отчаяние, что он испугался.

- Что такое? Луиза, ради всего святого, скажи, что случилось?

Она упала в кресло подле него и коснулась холодной рукой его локтя.

- Отец, вы воспитали меня с колыбели?

- Да, Луиза.

- Лучше бы мне не родиться, чем такой жребий.

Он глядел на нее с ужасом, не веря своим ушам, и бессмысленно повторял:
"Не родиться? Не родиться?".

- Как могли вы даровать мне жизнь и отнять у меня все неоценимые блага,
без которых она не более чем сознательная смерть? Где сокровища души моей?
Где жар моего сердца? Что сделали вы, отец, с душистым садом, который
некогда должен был расцвести в этой бесплодной пустыне?

Она обеими руками ударила себя в грудь.

- Если бы он здесь когда-нибудь цвел, один уж пепел его уберег бы меня
от страшной пустоты, объявшей всю мою жизнь. Я не хотела так говорить с
вами, но помните ли вы, отец, наш последний разговор в этой комнате?

Ее слова, столь неожиданные, так поразили его, что он едва выговорил:

- Помню, Луиза.

- Все, что вы сейчас слышите из моих уст, вы услышали бы тогда, если бы
вы хоть на миг один протянули мне руку помощи. Я вас не виню, отец.
Воспитывая меня, вы пренебрегли только тем, о чем никогда не пеклись и для
самого себя. Но - ах! - если бы вы не упустили этого много, много лет назад
или вовсе лишили меня своего попечения, насколько ныне я была бы лучше и
счастливее!

Услышав такой укор - после его-то неусыпных забот! - он склонился
головой на руку и громко застонал.

- Отец, если бы в тот день, когда мы в последний раз были здесь вдвоем,
вы знали, чего я страшусь и что пытаюсь побороть в себе - как я с детства
принуждала себя подавлять каждый естественный порыв своего сердца, - если бы
вы знали, что в груди моей дремлют чувства, стремления, слабости, которые
могли бы обернуться силой, не подвластные никаким расчетам и не более
постижимые с помощью арифметики, нежели сам Творец, - отдали бы вы меня
мужу, который мне теперь ненавистен? Он сказал:

- Нет. Нет, бедное дитя мое.

- Обрекли бы вы меня на губительный холод, изувечивший и ожесточивший
меня? Отняли бы у меня - никого не обогащая, лишь усугубив запустенье мира
сего - все невещественное, все духовное во мне, весну и лето моих верований,
убежище от всего низменного и дурного вокруг меня, ту школу, в которой я
научилась бы с большим смирением понимать зло окружающей жизни в надежде
уменьшить его, хотя бы в своем малом, тесном кругу?

- Нет, нет! Нет, Луиза.

- Так знайте, отец: если бы я была лишена зрения и шла вслепую, ощупью
находя свой путь, только осязая поверхность и форму предметов, но могла бы
дать волю моему воображению, я и то была бы в тысячу раз мудрее, счастливее,
чище, более человечна и более отзывчива на все доброе, нежели сейчас, с
моими зрячими глазами. А теперь слушайте, что я пришла сказать вам.

Она встала с кресла. Он тоже поднялся и, поддерживая ее, обнял одной
рукой. Она положила свою руку ему на плечо и заговорила, глядя на него в
упор:

- Тщетно надеясь хоть на мгновение утолить муки голода и жажды, томимая
тоской по такой жизни, где господствуют не одни правила, цифры и точные