студентом, вели разложенческую работу в своем институте - тут нам прислали
об этом красивые материальчики, - как вы ввели в заблуждение органы и ушли
от ответственности, потом каким образом и с чьей помощью проникли в музей
- мы ваших покровителей тоже всех знаем, и о них будет особый разговор,
какую вы вредительскую работу проводили в музее, кто вас в этом
поддерживал - так откровенно, откровенно, ничего не тая! Кого вы
завербовали, как вы, наконец, осмелев, перешли к прямым действиям. Потом
про эту историю с валютой. Ну и так до конца.
мне следственную идиллию! Что же, давайте факты!
- Вы арестованы - факт! Вам предъявлено обвинение - факт! Что же это, с
потолка взято, что ли? Или мы берем невиновных? - Зыбин пожал плечами. -
Да нет, нет, отвечайте, что мы по-вашему, берем невиновных? Так? Ага,
молчите? Ну вот вам, значит, и первые факты.
столе три папки фактов, - он вынул и положил их одну на другую. - А там, в
шкафу, еще пять таких же, так что хватит.
неподдельно, удивился Хрипушин.
своей непоколебимой правоты, - а в чем же обвиняют вас, как не в фактах?
Это все, что вы подписали, и есть факты обвинения. Вас же не обвиняют в
теракте или в шпионаже, ведь нет? А почему? А потому что таких фактов в
распоряжении следствия нет, а есть в его распоряжении совсем иные факты.
Вы клеветали на органы НКВД, факт это? Факт! Распространяли антисоветские
измышления - опять-таки факт? Факт! Вредительски оформляли музейные
выставки - опять факт? И не один даже! Вот на первый раз расскажите
следствию об этих фактах. Валютой займемся потом.
Хрипушин. - Ну что ж, давайте, у нас время хватит.
Расскажите о своей антисоветской деятельности в музее. Вот как, например,
вы вредительски оформляли витрины. Ну вот что смеетесь? Ну вот что,
скажите мне на милость, вы сейчас смеетесь, а?
красивая женщина, чем-то похожая на какую-то американскую актрису немого
кино. Вошла, остановилась у двери и спросила улыбаясь:
обложки журналов, ни кино, ни курортные рекламы без них обойтись уже не
могли.
заключенных превысило десять миллионов.
спецпрокурорам была спущена шифровка - в пытки не верить, жалобы на них не
принимать.
бессудных расстрелов. Обреченных набивали в камеру, но их было столько,
что иные, не дождавшись легкой смерти, умирали стоя, и трупы тоже стояли.
часто запускались фейерверки, особенно много строилось каруселей,
аттракционов и танцплощадок. И никогда в стране столько не танцевали и не
пели, как в те годы. И никогда витрины не были так прекрасны, цены так
тверды, а заработки так легки.
прекрасной стране", - гремел оркестр на гуляниях. И многие этому
действительно верили. Лозунг "Жить стало лучше, товарищи, жить стало
веселее" стал государственной истиной, основой, аксиомой нашего
существования. Ибо так именно осознавал создаваемую им для нас
действительность "самый гуманный человек на земле".
Запада, у которого мы отняли все: его гуманизм, науку, передовое искусство
и литературу, а под конец даже красоту его женщин. Но это были наши
красавицы - социалистические, и поэтому все: глаза, прическа, цвет волос,
улыбка, походка - обусловливалось неким жестким каноном допустимости. И
костюмы этим женщинам шили соответствующие - неяркие, легкие, коверкотовые
(только что японцам продали КВЖД), подчеркивающие рост и плечи, с неясным
намеком на грудь. И никаких там декольте, никаких там коротких юбок,
никаких тебе открытых коленок и брюк! Такие же женщины сортом попроще
водились в машинописных бюро, управлениях делами, секретариатах,
парикмахерских, но самые элитные и элегантные осели в крупных главках и
наркоматах. Иметь такого секретаря стало делом чести какого-нибудь
союзного наркома.
Перед ними было бюро и столик, заставленный телефонами.
фасонов, в этих сумочках лежали пудреницы величиной с плюшку. На них были
золотистые, прозрачные насквозь чулки со стрелками, мужественные часы
"Зенит" из легированной стали, а самые модные из них водили на поводке
злющих собачонок с утробным рычанием, с глазами телескопов и жабьими
мордочками. В столовую эти дамы не ходили. Завтрак и чай им приносили
уборщицы. Они небрежно поднимали накрахмаленную салфетку, снимали длинными
прохладными пальцами бутерброд или пирожок - мгновенье! - и на случайно
забредшего колхозника изливался перламутровый свет их ногтей - острых,
розовых стрел. Посетитель обалдевал и уходил раздавленным ("Куда вы
лезете, товарищ? Разве не видите - перерыв"), а когда возвращался через
час - растерянный, извиняющийся за свое существование, неуклюжий от
робости, штаны съезжали, ботинки жали, - то уж принимал без споров все,
что ему преподносили: и вежливый отказ, и добрый совет обратиться к
третьему заместителю (а тот пошлет к черту!), и даже приказ забирать свои
документы и убираться - эти дела рассматриваются не тут! Но были и другие
посетители - таинственные, гибко извивающиеся угри или же развязные
веселые медведи. Они либо тихо вплывали в кабинет, либо шумно вваливались,
бухались в кресла так, что пружины звенели, расстегивались, сбрасывались,
клали на колени пузатый портфель, и вот что-то вынималось оттуда,
разворачивалось и торжественно ставилось на стол. Раздавался восхищенный
вскрик, и затем Охраняющая входы начинала петь, как иволга. "Ну зачем же
вы, Эрнст Генрихович?.." - пела она. "Ну какой же вы, право, Михаил
Потапович, я же вас уже просила. Ведь это же, наверно, стоило вам таких
трудов... Ах, такая красота! И сколько же?.."
Потаповичи. И отодвигали локтем сумочки. - Это ведь все опытные образцы. В
производство пустим с конца квартала. Но это будет уже не то...
всяких разновидностей и рангов - от почти всамделишных голливудских звезд
с утомленными ртами, от светлых длиннолицых высоких блондинок до просто
хорошеньких кудрявых девушек, для которых все еще оставалось впереди. Но
это, так сказать, были дневные звезды - жены, любовницы или девушки,
ищущие пристанища. Существовали и другие: чисто ночные дивы - те вили
гнезда в других местах - в мрачных зданиях прокуратуры, в секретных
частях, в приемных каких-нибудь чрезвычайных управлений, в закрытых
ящиках, в трибуналах и прокуратурах.
залетела сейчас на свет лампы в кабинет следователя.
Хрипушин. - Вот сюда, сюда, - голова его так и дергалась в мелких
поклонах.
какую-то бумагу.
(на последнем и сидел Зыбин), но все они были намертво приторочены друг к
другу (на случай какого-нибудь крупного разговора подследственного со
следователем).
именно секретарша, и Бог еще знает какого высокого начальника) обернулась
и посмотрела на него. Только на секунду! Она тотчас же и отвернулась и
стала что-то перебирать на столе. Он ведь был просто зек - так мало ли
таких растерянных и нелепых субчиков без шнурков, поясов, в сползающих
штанах (в тюрьму ничего металлического не допускалось, поэтому обрезались
и пуговицы) приходится ей тут видеть каждую ночь - мало ли! Но тут влетел
Хрипушин со стулом и сразу же о чем-то заговорил с ней. Потом она села, и
он сел. Он читал то, что она ему принесла, и читал долго, нахмурившись, а
потом вдруг поднял голову и удивленно спросил: "А где же?" Не докончил,