Чтение 44–й страницы книги ~Анж Питу~

Благодарение Господу, отец, мы вместе. Жильбер улыбнулся:

- Если кого и благодарить за это, то не Господа, а храбрых парижан.

- Отец, - сказал мальчик, - не говорите, что Господь тут ни при чем;
когда я вас увидел, мне в первое же мгновение стало ясно, что это чудо
сотворил Господь.

- А Бийо?

- Бийо был орудием Господа, как карабин был орудием Бийо.

Жильбер задумался.

- Ты прав, мой мальчик, Господь - основа всего, что есть на свете. Но
вернемся к тебе и поговорим немного, прежде чем снова расстаться.

- Неужели мы опять расстанемся?

- Надеюсь, ненадолго. В то самое время, когда меня арестовали, у Бийо
украли мой ларец, содержащий бесценные бумаги. Мне необходимо узнать, кто
виновен в моем аресте, кто похитил мой ларец.

- Хорошо, отец, я подожду, когда вы окончите свои поиски.

И мальчик вздохнул.

- Тебе грустно, Себастьен? - спросил доктор.

- Да.

- Отчего?

- Сам не знаю; мне кажется, я не создан для того, чтобы жить, как другие
дети.

- Что ты такое говоришь?

- Правду.

- Объясни мне как следует, что ты имеешь в виду.

- У всех детей есть забавы, радости, а у меня - нет.

- У тебя нет забав и радостей?

- Я хочу сказать, отец, что игры с ровесниками меня не забавляют.

- Учтите, Себастьен, что такой характер мне не по душе. Умы, созданные
для славы, подобны отборным плодам, которые поначалу всегда горьки, терпки,
зелены и лишь потом достигают восхитительной сладости. Поверьте, дитя мое:
быть молодым - большое счастье.

- Не моя вина, что я не умею быть молодым, - ответил Себастьен с
меланхолической улыбкой.

В продолжение всего этого разговора Жильбер, сжимая руки сына в своих
руках, пристально глядел ему в глаза.

- Ваш возраст, друг мой, - это время сева; в эту пору ничто из того, что
заронила в вас учеба, еще не должно проступать наружу. В четырнадцать лет
степенность - знак либо гордыни, либо болезни. Я спросил вас, хорошо ли вы
себя чувствуете, вы отвечали, что хорошо. Теперь я спрашиваю вас, не гордец
ли вы? Я предпочел бы услышать, что нет.

- Успокойтесь, отец, - сказал мальчик. - Я грущу не; от болезни и не от
гордыни; нет, я грущу оттого, что у меня горе.

- Горе, бедное мое дитя! Какое же у тебя горе? Какое может быть горе в
твоем возрасте? Расскажи мне все без утайки.

- Нет, отец, нет, не теперь. Вы ведь сказали, что торопитесь; у вас мало
времени. Поговорим о моих безумствах в другой раз.

- Нет, Себастьен, иначе у меня будет неспокойно на душе. Расскажи мне о
своем горе.

- По правде говоря, я не смею.

- Чего же ты боишься?

- Боюсь показаться вам одержимым, а еще боюсь огорчить вас своим
рассказом.

- Ты больше огорчишь меня, если не откроешь мне своей тайны.

- Вы прекрасно знаете, отец, что у меня нет тайн от вас.

- В таком случае начинай свой рассказ.

- Честное слово, я не смею.

- Себастьен, ты ведь хочешь, чтобы тебя считали мужчиной?

- В этом все дело.

- Тогда наберись смелости!

- Ну, хорошо! Отец, источник моего горя - сон.

- Сон, который тебя пугает?

- И да, и нет; когда я вижу этот сон, мне не страшно, я просто переношусь
в какой-то другой мир.

- Что ты хочешь сказать?

- Еще когда я был совсем мал, меня посещали эти видения. Вы ведь знаете,
мне два или три раза случалось заблудиться в густом лесу, окружающем
деревню, где я вырос.

- Да, я слышал об этом.

- Так вот, я заблудился, потому что шел следом за призраком.

- За призраком? - переспросил Жильбер, глядя на сына с изумлением,
смешанным с ужасом.

- Понимаете, отец, вот что происходило: я играл с другими детьми, и, пока
я не выходил за околицу деревни, пока я не оставался один, я никого не
видел; но стоило мне выйти за околицу, как я начинал слышать подле себя
что-то вроде шороха шелка; я протягивал руки, но не мог ухватить ничего,
кроме воздуха; однако чем дальше я уходил, тем лучше различал призрак.
Сначала это было дымчатое облако, затем дымка сгущалась и принимала форму
человеческого тела. Это была женщина, она не столько шла, сколько скользила
по воздуху, и чем темнее были уголки леса, куда она углублялась, тем
явственнее становились очертания ее фигуры. Неведомая, странная, неодолимая
сила влекла меня к этой женщине. Я шел за ней следом, вытянув руки и,
подобно ей, не произнося ни слова: я не раз пытался окликнуть ее, но так и
не смог выговорить ни единого звука; я шел за ней, не в силах догнать ее, а
она не останавливалась и наконец таким же чудом, как возникла, начинала
исчезать. Силуэт ее становился все бледнее и бледнее; плоть обращалась в
дымку, дымка истончалась и пропадала из виду. А я без сил падал на землю в
чаще леса. Там меня и находил Питу, иногда в тот же день, а иногда лишь
назавтра.

Жильбер продолжал смотреть на сына со все возрастающей тревогой. Пальцы
его искали пульс мальчика. Себастьен понял, какие чувства обуревают доктора.

- О, не тревожьтесь, отец, - сказал он, - я знаю, что ничего подобного на
самом деле быть не может, я знаю, что это просто видение.

- А как выглядела эта женщина? - спросил доктор.

- О, она была прекрасна, как королева.

- Тебе случалось видеть ее лицо?

- Да.

- Как давно? - спросил Жильбер, трепеща.

- Уже в Париже.

- Но в Париже ведь нет такого леса, как в Виллер-Котре, нет высоких
деревьев, под зелеными кронами которых царит таинственный полумрак? В Париже
нет ни тишины, ни уединения - а без них откуда взяться призракам?

- Нет, отец, все это есть и здесь.

- Где же?

- В этом саду.

- Как в этом саду? Ведь доступ в этот сад открыт только преподавателям?

- Вы правы, отец. Но два или три раза мне показалось, что эта женщина
проскользнула со двора сюда, в сад. Я хотел пойти за ней, но всякий раз
натыкался на запертую калитку. И вот однажды, когда аббат Берардье, очень
довольный моим переводом, опросил меня, что бы я хотел получить в награду, я
сказал, что хотел бы иногда гулять в этом саду. Он позволил. Я пришел сюда,
и здесь, отец, здесь видение посетило меня вновь.

Жильбер вздрогнул.

- Странная галлюцинация, - сказал он, - впрочем, у мальчика такая
впечатлительная натура. И что же, ты видел ее лицо?

- Да, отец.

- И запомнил его? Мальчик улыбнулся.

- А ты пробовал подойти к ней?

- Да.

- Пробовал коснуться ее рукой?

- Тогда она исчезает.

- Как, по-твоему, Себастьен, кто эта женщина?

- Мне кажется, что это моя матушка.

- Твоя матушка?! - воскликнул Жильбер, побледнев, и приложил руку к
сердцу, словно желая унять мучительную душевную боль.

- Ведь это все только сон, - сказал он, - а я почти такой же безумец, как
и ты.

Мальчик замолчал и, наморщив лоб, взглянул на отца.

- Ты что-то хочешь сказать? - спросил Жильбер.

- Я хочу сказать вот что: это, конечно, сон, но он существует наяву.

- Что?

- В прошлом году на Троицу нас повезли на прогулку в Саторийский лес
неподалеку от Версаля и там, когда я предавался грезам вдали от остальных
учеников, вдруг...

- Появилось прежнее видение?

- Да, но на этот раз она ехала в карете, запряженной четверкой
великолепных лошадей.., на этот-раз она была такая живая, такая настоящая. Я
едва не лишился чувств.

- Отчего?

- Не знаю.

- И что ты подумал после этой новой встречи?

- Что та женщина из моих грез не матушка, ведь матушка умерла, и я не мог
видеть ее в карете близ Версаля.

Жильбер поднялся и провел рукою по лбу. Он был близок к обмороку.

Себастьен заметил его волнение и испугался его бледности.

- Вот видите, отец, напрасно я рассказал вам о своих безумствах.

- Нет, дитя мое, напротив, рассказывай мне о них как можно чаще,
рассказывай о них при каждой нашей встрече, и мы постараемся вылечить тебя.

Себастьен покачал толовой.

- Вылечить меня? Зачем? - сказал он. - Я привык к этой грезе, она
сделалась частью моей жизни. Я люблю это видение, хоть оно и убегает от