Чтение 44–й страницы книги ~Большая лагуна~

звезд!

Конечно, после такого окрика ни один турист не появлялся на палубе в
наше отсутствие. Теми же словами встретил Гарри и нас и пытался бесконечно
повторяться, пока Костя не вынул из него блок, сказав:

- Помни, старина, что главное твое достоинство - это слушать и
выполнять приказы. Ступай к штурвалу и не забудь принайтовать свои ноги к
палубе, а не то при первой волне покатишься, как пожарный баллон.

На это Тосио заметил:

- Нет ничего легче, чем давать советы...

"Корифена" опять в свободном плавании. Утренний бриз осторожно
наполняет оранжевые паруса яхты, чуть креня ее на левый борт. Лагуна близ
Лусинды очистилась от больших рефрижераторов, только небольшие
суда-снабженцы желтеют там и сям на синей воде: они или выуживают последних
тигровок, или, как и мы, несут разведывательную службу.

По яхте разносится аппетитный запах жареной рыбы: сегодня очередь Тосио
готовить еду. Надо сказать, что он на это непревзойденный мастер, его блюда
всегда приготовлены не из консервов, а из даров океана. Еще с вечера перед
днем дежурства он попросил Геру доставить к утру определенный вид рыбы,
устриц, голотурий, водорослей. В сочетании с приправами, которые Тосио
хранит в холодильнике, получаются, как говорит Костя, "кулинарные сонеты и
поэмы".

Костя, насвистывая, возится с видеофоном. Он вытащил его на палубу и
сидит с ним в позе Будды на разостланном белом брезенте. Из открытого люка
тянется по брезенту красный шнур паяльника. Костя в одной руке держит
паяльник, а в другой - крохотную деталь.

- С этими ядовитыми уродами, - говорит он, - мы растеряли все связи с
друзьями, близкими. Вот налажу аппарат и первым делом соединюсь со своими.
Стыдно сказать, скоро месяц, как я не виделся ни с кем из домашних. Хотя
думаю, они должны понять, что мы тут не танцуем круглые сутки.

Явно Костю мучает совесть. Видеофон, да еще какой, находился на
"Атлантиде", а он и не подумал связаться с родными. У меня тоже нехорошо
стало на душе, так как и я не нашел на это времени. У нас один Тосио каждый
вечер виделся со своими стариками. Отец и мать у него преподают в одной
школе где-то в городке-спутнике близ Киото.

Костя поминает черта. Он обжегся паяльником.

- Невыносимо! - говорит он, поводя пальцем по воздуху.

- Сильно обжег? - интересуюсь я.

- Да нет, пустяк. Я не по этому поводу. Неужели ты не чувствуешь?

- Что?

- Тосио соорудил что-то невероятное. - Он жадно втянул ноздрями воздух.
- Меня аж в дрожь бросило. Тосик! - позвал он умоляюще.

- Я слушаю тебя. Костя.

- Долго ты еще будешь нас мучить?

- Еще только двенадцать минут. Обед будет подан точно по судовому
расписанию.

- Муки по судовому расписанию, это что-то новое на флоте. Ты вот что,
сенсей, дорогой, дай нам по кусочку на пробу. Вот по такому, крохотному.

Тосио не ответил, но через минуту поднялся с двумя бутербродами. Он
подождал, пока мы с жадностью проглотили восхитительную рыбу с лепешкой -
тоже произведение Тосио.

- А еще можно? - безнадежно попросил Костя. Тосио расцвел в улыбке и
покачал головой:

- Теперь только через десять минут.

Вдруг, посерьезнев, Тосио метнулся вниз и скоро загремел кастрюлями:
видно, что-то у него там подгорело.

С наветренной стороны плывет семейство Геры. Пуффи то вырывается
вперед, то отстает, а затем догоняет родных, развивая огромную скорость. Хох
и Протей - сын Протея надолго исчезают под водой, проверяя, чисто ли дно от
тигровых звезд. Я поглядываю на экран, по которому стелется обглоданное дно
Лагуны. Сила жизни океана так велика, что уже видны рдеющие анемоны, редкие,
правда, "цветы" коралловых полипов, колонии кольчатых червей; но вот на
экран врывается прежний цветущий оазис с бесконечным разнообразием форм и
красок. Под килем не больше десяти метров, солнце ярко освещает дно в его
праздничном убранстве.

Появилась стая морских ласточек-качурок. С веселым писком они носятся
за кормой; одна налетела на парус и, пискнув, упала на палубу. Распластав
крылья, она лежала, раскрыв клюв и с ужасом поглядывая на нас. Штормовые
ласточки обыкновенно предпочитают более умеренные широты, они любят бурную
погоду. Что их занесло в тропики? Наверное, обилие корма. Я взял ласточку в
руки. Костя сказал:

- Осторожней! Может быть, в нее вселилась душа погибшего моряка и стоит
тебе ее разгневать, как не оберешься беды. - Костя вздохнул и продолжал: -
Как все у них было просто, у наших предков, легко и все объяснимо! У них не
умирало сознание, или, как они называли, душа, она переселялась или на небо,
в ад или рай, или вот в такую птичку и продолжала жить, носясь над волнами.
- Костя задумался, углубившись в изучение хитроумной схемы.

Я подбросил качурку в воздух, и она тут же смешалась со стаей. Из
песочных часов - дань романтике прошлого - тоненькой струйкой высыпался
последний песок. Я отбил восемь склянок на древней рынде, небольшом
колоколе, поднятом в прошлом году со дна моря. Колокол принес Хох, зная, как
мы ценим такие находки. Рынду очистили, и теперь она, к восторгу всех
дельфинов, оповещает о частицах уходящего времени. Услышав звон рынды, Пуффи
вылетел из воды и затем метров пять шел на хвосте, найдя предлог, чтобы
выразить безмерную радость, всегда переполняющую все его существо.

Небо затянули перистые облака, сквозь них жарко палило солнце, стоявшее
почти над головой. Паруса не давали тени. От прямых солнечных лучей спасал
тент; под ним было вполне терпимо, особенно когда налетал порыв ветра и
обдавал нас прохладными струями: утренний бриз давно сменил вечный и
неизменный пассат.

Костя выключил паяльник и разгладил брезент, уловив звон посуды, а
затем осторожные шаги Тосио. Он поднимался с подносом. Мы с Костей встали
возле тамбура, готовые подхватить поднос с яствами, паче чаяния он начнет
выскальзывать из рук дежурного кока. Наши опасения оказались напрасны. Никто
так уверенно не держится на палубе, как наш Тосио: даже в самую сильную
качку его ноги словно прирастают к ней.

Огромный деревянный поднос, покрытый золотистым лаком, ломился от
мисок, чашек и чашечек, полных аппетитнейшей снеди.

Костя, расставив руки, ступая, как балерина, проводил Тосио до брезента
и с облегчением вздохнул, когда Тосио благополучно поставил поднос на
палубу.

- Уф! - выдохнул он. - Ты, Тосик, многим рискуешь, перемещая таким
образом ценности. Представь себе...

- Не порть себе аппетита мрачными мыслями, Костя, - сказал Тосио,
усаживаясь у подноса. - Прошу. Вначале вот этот салат под острым соусом.
После - суп из черепахи, затем рыба с гарниром из водорослей, трепангов и
улиток...

Мы уже уписывали салат и втягивали ноздрями волшебный аромат
черепахового супа.

На десерт Тосио подал охлажденный ананас, манго, виноград без косточек
и даже арбуз.

- Ну, братец... - только и мог сказать Костя, протянув руку к багряному
ломтю арбуза.

После обеда Костя, пользуясь правом подвахтенного, растянулся на
брезенте-скатерти и тут же уснул. Тосио стал тщательно мыть посуду в морской
воде и ставил ее на поднос сушиться на солнце. Я дремал, глядя на движущееся
дно на экране. Экран засеребрился от стаи мелкой рыбешки, промелькнуло тело
какого-то дельфина; они тоже завтракали, без наших удобств, но с не меньшим
аппетитом.

Качурки, не отстававшие от яхты, гурьбой кидались в воду за остатками
пищи с нашего стола. Тосио сказал:

- По всей видимости, усилится ветер. Штормовые ласточки - спутники
бури. Что-то мне сегодня не хочется попасть в шторм. Наверное, сказывается
некоторая усталость, не физическая, а нравственная усталость после тигровых
звезд. Странные создания! Если бы не человек, то в природе могли наступить
коренные изменения.

Я вяло сказал, чтобы поддержать разговор:

- Думаешь, наступил бы век иглокожих?

- Возможно, хотя мы еще полностью не избежали опасности. Я думаю, вот
так же в мезозойскую эру могли появиться первые ящеры, и затем они миллионы
лет владели и морем и сушей.

Яхту тряхнул порыв ветра. Чарли блестяще выровнял крен, лег на прежний
курс. Костя проснулся, сел и сказал:

- Лечь в дрейф... - И снова растянулся на брезенте. Мы с Тосио еще с
четверть часа поговорили о причудах природы и необходимости не нарушать в
ней равновесия сил. Потом Тосио спустился к себе в каюту, сказав, что ему
следует закончить главу работы об органах чувств осьминогов и кальмаров,
начатую месяц назад. Скоро из тамбура донеслось стрекотание диктофона,
печатающего под диктовку Тосио.

Солнце перешло зенит. Облачность стала гуще. Барометр в рубке опустился
на несколько делений. Я вызвал автоматическую станцию Службы погоды.
Размеренный голос заверил, что ничего серьезного не ожидается. К вечеру
ветер усилится всего до шести баллов, затем на нашей широте наступит штиль.
Как обычно, автомат закончил сводку пожеланием счастливого плавания.

Все же мне не нравилась погода: вдруг охватывающая духота и это
серебристо-сизое небо с оловянным кружочком солнца. Мне вспомнился полет на
аэрокаре в прошлом году, когда мы увидели Великого Кальмара, поднявшегося со
дна океана. Раскинув гигантские щупальца, Великий Кальмар нежился на солнце,
а над ним вились морские птицы, и наша машина, как зачарованная, тоже стала
описывать круги над солярием чудовища. Я вспомнил охватившую меня безвольную
тоску, обморок Биаты, застывшие, как маски, лица друзей, желание выпрыгнуть