ему или имеет к нему какое-либо отношение, уже в силу этого одного не должно
никому казаться смешным. Я помню, как в Индии он подобрал где-то кривоногую
собачонку с длинной шерстью и отвислыми ушами. Назло общему мнению и вкусу,
он сделал эту уродину своей любимицей, и я помню, как он, утверждая, что
Браун - человек дерзкий, ссылался на то, что тот критиковал кривые ноги и
длинные уши собачки Бинго. Уверяю тебя, Матильда, мне кажется, что его
высокое мнение об этом самом нелепом из когда-либо живших педантов зиждется
на подобном же основании. Он сажает это чудовище с нами за стол, и тот
выкрикивает молитву, как будто торгует рыбой и зазывает покупателя, а ложку
несет в рот так, будто в руке у него лопата и он ею тележку нагружает. Он,
по-видимому, даже не отдает себе отчета в том, что он ест, а наевшись,
извергает из себя гамму самых странных звукосочетаний, которые все мы должны
принимать за благодарственную молитву, вываливается из комнаты и снова
погружается в источенные червями фолианты, столь же несуразные, как и он
сам! Я бы, кажется, ничего не имела против того, чтобы этот урод жил у нас в
доме, если, глядя на него, хотя бы кто-нибудь повеселился вместе со мной. Но
стоит мне только, увидав мистера Сэмсона (какое страшное имя носит этот
страшный человек!), поддаться соблазну над ним подшутить, как Люси Бертрам
начинает на меня смотреть так жалостно, а отец нахмурит брови, сверкнет
глазами, закусит губу и всегда скажет резкость, которая меня больно заденет.
сказать, что, отлично зная не только древние, но и новые языки, он обучил
этим последним и Люси, и мне кажется даже, что только ее собственный здравый
смысл или упрямство спасли ее от всей премудрости греческого, латинского и
древнееврейского (который, насколько я могу судить, Сэмсон тоже знает). Но
изучила она действительно всего немало, и я каждый день дивлюсь, когда вижу,
с каким удовольствием она вспоминает и рассказывает то, что когда-то читала.
Каждое утро мы с ней занимаемся вдвоем чтением, и я полюбила теперь
итальянский гораздо больше, чем тогда, когда над нами издевался этот индюк
Cicipici - вот как пишется его фамилия, а не Chichipichi, - видишь, какие я
уже сделала успехи.
тем, чего ей недостает. Она не имеет ни малейшего понятия о музыке и в
танцах тоже смыслит не больше, чем какая-нибудь захудалая крестьянка;
впрочем, здешние крестьянки как раз танцуют с большим искусством и
темпераментом. Тут уж я беру на себя роль учителя, и она очень мне
признательна за то, что я обучаю ее играть на клавикордах; я даже показала
ей несколько па, которым меня обучил Лапик, говоривший, что у меня большие
способности к танцам.
читать стихи, как он. Насколько у него это выходит лучше, чем у актеров,
которые не то читают, не то играют роль, пялят глаза, хмурят брови,
гримасничают и жестикулируют, как будто они в театральных костюмах и
исполняют на сцене пьесу! У отца совсем другая манера чтения: он читает с
чувством, передавая все оттенки голосом, не прибегая ни к мимике, ни к игре.
Люси Бертрам отлично ездит верхом, и я теперь могу сопровождать ее в ее
прогулках, так как и сама от нее набралась храбрости. Мы подолгу ездим с
ней, не обращая внимания на холод. Словом, конечно, у меня теперь меньше
времени писать письма.
люди, сослаться на то, что писать совсем не о чем. Мои надежды, страхи и
опасения за Брауна не так уже тревожат меня, с тех пор как я знаю, что он
здоров и на свободе. Но что бы там ни было, ему пора бы уже дать знать о
себе. Может быть, наше свидание и было шагом безрассудным, но как-никак не
очень-то лестно узнавать, что мистер Ванбест Браун пришел к этому выводу
первым и в результате прервал все отношения со мной. Пожалуй, я могла бы
обещать ему, что, если он действительно так думает, я разделю его убеждения;
мне не раз самой казалось, что я очень опрометчиво вела себя с ним. Но я
такого хорошего мнения о бедном Брауне, и мне все время кажется, что
молчание его вызвано какими-то из ряда вон выходящими обстоятельствами.
соперничать с тобой. Вся твоя ревность ни на чем не основана. Конечно, это
очень милая, очень ласковая и очень добрая девушка, и, если бы со мной
случилось истинное несчастье, она одна из тех, к кому я легко и просто
обратилась бы за утешением. Но ведь такое несчастье случается в жизни не
часто, и поэтому хочешь иметь подругу, которая поняла бы и твои повседневные
душевные волнения не хуже, чем настоящее горе. Господь бог знает, да и ты
тоже, милая Матильда, что этим сердечным ранам так же нужен живительный
бальзам сочувствия и любви, как и более серьезным, истинным горестям нашей
жизни. Так вот, у Люси Бертрам нет этого нежного сочувствия, совсем нет, моя
дорогая Матильда. Если бы я слегла в лихорадке, она просиживала бы ночи,
ухаживая за мной самоотверженно и терпеливо, но тот жар, которым охвачено ее
сердце, оставляет ее равнодушной, так же как и ее старого учителя. Но самое
забавное, что при всем этом у этой тихони есть свой поклонник и что в их
чувствах друг к другу (а я думаю, что влюблены они оба) немало самой
увлекательной романтики. Как ты, вероятно, знаешь, она была богатой
наследницей, но расточительность ее отца и подлость негодяя, которому он
доверился, их разорили. И вот некий юный красавец из местных дворян влюбился
в нее; но, так как он из очень богатой семьи, она не поощряет его
ухаживания, считая, что теперь она ему не пара.
все-таки плутовка - я уверена, что она любит молодого Хейзлвуда и что тот об
этом догадывается и, может быть, даже вырвал бы у нее признание, если бы
отец мой или она сама предоставили ему для этого случай. Но надо тебе
сказать, что полковник сам оказывает мисс Бертрам различные знаки внимания.
Если бы он не оспаривал этого права у Хейзлвуда, тот имел бы возможность
незаметно для других объясниться с Люси. Любезному папеньке не мешало бы
понять, что за такое вмешательство в чужие дела он может поплатиться. Могу
тебя уверить, что, будь я на месте Хейзлпуда, я бы не могла спокойно
смотреть, как отец любезничает с ней, как он подает ей накидку или платок и
помогает сесть в карету; по-моему, и Хейзлвуд начинает уже на это
поглядывать косо. А теперь представь только, какая глупая роль отводится во
всем этом твоей бедной Джулии! С одной стороны - отец, который ухаживает за
подругой, с другой - Хейзлвуд, который следит за каждым ее словом, за каждым
взглядом. А у меня такое чувство, что мной никто не интересуется, даже это
заморское чудо - Сэмсон, потому что и он сидит перед ней с раскрытым ртом и
пялит свои неподвижные, как у изваяния, глаза, приходя в восторг от каждого
движения "месс Бертрам", как он ее называет.
влюбленная парочка, казалось, совершенно исключили меня из своего общества,
мне стало так обидно, что я начала нападать на Хейзлвуда, и ему нелегко было
отделаться от этой атаки, не нарушая правил приличия. Защищаясь, он
незаметно для себя разгорячился, и, знаешь, Матильда, он очень умен и хорош
собой, и я, пожалуй, не помню, чтобы он когда-нибудь еще бывал так
интересен. Но в самый разгар этого спора я была приятно поражена донесшимся
до моего слуха легким вздохом мисс Люси. Я оказалась достаточно великодушной
и не стала добиваться дальнейших успехов, да к тому жег я побаивалась отца.
На мое счастье, он в это время углубился в подробное описание нравов и
обычаев какого-то племени, живущего в глубине Индии, и рисовал иллюстрации к
этому труду на вышивальных узорах, взятых у Люси; штуки три он совершенно
испортил, вплетая в изгибы их линий контуры восточной одежды. Но в эту
минуту индийские тюрбаны ей были так же безразличны, как ее собственное
платье. Для меня, во всяком случае, было большим облегчением, что он не
видел моей проделки, - он ведь зорок, как коршун, и черной ненавистью
ненавидит малейшее кокетство.
раскаиваться, что обратил свое внимание на такой недостойный предмет, каким
была твоя Джулия. С виноватым выражением лица, которое делало его очень
смешным, он подошел к рабочему столику Люси. Он сказал ей что-то ничего не
значащее, а в ответе ее прозвучали сухость и холодок, уловить которые мог
только или влюбленный, или любопытный наблюдатель вроде меня. Но это был
упрек, брошенный герою, который и сам обвинял себя и стоял теперь, смущенно
потупив глаза. Согласись, великодушие требовало, чтобы я помогла им
помириться. Я очень хладнокровно вмешалась в их разговор, как человек
посторонний и потому незаинтересованный, и вернула обоих к их прежней
веселой болтовне. Став на некоторое время посредницей, через которую они
общались друг с другом, я усадила их за шахматы, эту глубокомысленную игру,
и с чувством исполненного долга отправилась подразнить папеньку, который все
еще занимался рисованием. Теперь представь себе: игроки расположились у
камина за маленьким рабочим столиком; на доске расставлены шахматные фигуры.
Отец сидит в отдалении за освещенным письменным столом - это ведь старинная
комната с разными нишами, и стены ее увешаны мрачными гобеленами, на которых
изображено неведомо что.
мистер Хейзлвуд и Люси.
Вероятно, он не увидел ничего, что могло бы вызвать подозрение, потому что
рука его снова стала спокойно выводить складки тюрбана. Я еще раз отвлекла
его и спросила:
она лучше меня умеет хозяйничать за чайным столом. Знаете, папенька, что,
если бы вам сделать ее и в самом деле здесь хозяйкой?
злее, чем я считал.
соглашусь, чтобы меня считали дурочкой.
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Круз Андрей
Свержин Владимир
Контровский Владимир