большие успехи Карасика.
вообще подразвиться чуток. А весной - держись, Кандидов, пропадай!
теперь отлично владеет некогда устрашавшим его мячом. Поздней осенью Карасик
сыграл несколько игр в составе младшей команды Гидраэра. На последнем матче
ему даже аплодировали три раза, когда он, играя полузащитником, ловко обводил
неприятельского форварда и отнимал у него мяч.
заграничное турне. В это же время гидраэровцы уехали на юг пробовать на море
первую опытную конструкцию двухлодочного глиссера. В этом скрывалась небольшая
хитрость Баграша. В то время как на всех московских стадионах еще лежал снег,
катки мокли, спортсмены переживали скуку бессезонья, гидраэровцы могли отлично
тренироваться на южных стадионах. Баграш нарочно приурочил время испытаний к
ранней весне.
выходец из Австрии, Мартин Юнг. Он был хорошо известен в зарубежных спортивных
кругах. Плечистые его воспитанники подвизались на всех стадионах мира.
Когда-то Мартин сам игрывал в одной из лучших европейских команд. Но ему
подлейшим образом в двух местах сломали ногу в большом международном матче.
Мартин Юнг хромал. Он был опытным тренером, но вскоре у него произошли
какие-то неприятные столкновения с заправилами профессиональных клубов, Он
позволил себе разоблачить кое-какие темные махинации. От его услуг отказались.
Два года он ходил без работы, полуголодным. Он давно уже открыто признавал
себя болельщиком Советов и с радостью принял приглашение приехать на работу в
СССР. Ребятам сперва пришлись не по вкусу его придирчивые требования,
утомительные упражнения, которыми он мучил на тренировках. Особенно
доставалось Карасику, который взял специально отпуск в редакции и приехал с
командой на юг. С Карасиком Мартин занимался отдельно, так как нашел, что
способности у Жени отличные - живость, реакция, глазомер, но подготовки
никакой. Он заставил Женю бегать кросс. И часто можно было видеть в
окрестностях города огромного старика, бегущего легко, хотя и припадающего на
левую ногу, а рядом старательно частившего маленького Карасика.
продулась вконец. Дворники давно сгребли лопатами с улиц ее снежную ставку. И
сквозь прозревшие окна трамваев москвичи увидели весну. Она была прекрасна.
Бледная немочь заморозков, свойственная ранним веснам, не портила ее.
могла наглядеться на новый покрой парижского костюма. Профессор расцеловался с
Антоном.
сейчас помню 1909 год...
на его габардиновые плечи. Но Антон заметил, что она успела посмотреть,
снимают ли в это время их фоторепортеры.
знакомые лица ребят из Гидраэра, но их не было. Он поднял тяжелый чемодан,
сплошь оклеенный розовыми, желтыми, зелеными этикетками отелей. На другой его
руке повисла Лада. Поздно вечером был банкет. Антон порядочно выпил.
взвоя, скучал по родине. Ему хотелось к себе. Ну вот, он вернулся. Но он опять
чувствовал себя в стенах чужого дома. И тоска о других, недавно еще своих, а
теперь тоже чужих людях растравляла его бессонницу.
гидраэровцев спустила на воду и закончила испытание двухлодочного глиссера.
Этот глиссер, сконструированный под руководством профессора Токарцева, показал
на испытаниях блестящие результаты. Машина имела большое оборонное значение,
указывалось в газете. Намекалось, что это только промежуточный этап в работе
Гидраэра и что бригада Баграша предполагает построить сверхмощный быстроходный
глиссер-экспресс того же типа. Рядом была помещена фотография глиссера и
групповой портрет. Ухмылялся белобрысый и лукавый Фома Рус"лкин. Исподлобья,
взметнув брови, подтянутые изуродованной переносицей, глядел серьезный Баграш,
торчали вихры Яшки Крайнаха. Хмурился честный, грубоватый Бухвостов.
Сосредоточенно смотрела вперед, слегка выпятив губы, Настя. Карасик, не в
силах сдержать радости, откровенно сиял. Тут же была помещена беседа с
бригадиром и капитаном Баграшом.
- говорил Баграш.
рассказать им, что видел на белом свете. Но теперь это было невозможно,
"Слабо, слабо тебе, Антон", - твердил он сам себе. Он проснулся на другой день
очень поздно. Боль разламывала голову. Антон не хотел просыпаться. Он не хотел
дня. Он старался отодвинуть его начало. Он накрылся с головой. Но день настиг
его и под одеялом. И начался он теперь какими-то звуками. Курлыкала вода в
унитазе за стеной, в соседней квартире взыграл примус, засипел и испустил дух.
прогуляться. Он ступил на улицу. Ему показалось, что она ушла вниз, как
пристанские сходни, на которые еще так недавно взлетал он, балансируя под
многопудовой кладью.
трамваи запруду перекрестков. Там, над людоворотом, невидимый жонглер,
ловчась, играл тремя светящимися шарами: красным, желтым, зеленым. Красный,
желтый, зеленый. Казалось, что у автомобилей от игры светофора начинало рябить
в фарах.
ты оказываешься спертым в заторе или в нерешительности стоишь на перекрестке,
а так надо перейти на другую сторону! Когда отношения перепутываются, словно
телефонные провода, и ты выясняешь, что соединен совсем не с тем, с кем бы
хотел.
сборной СССР. Час пик!
неиссякаемой силой, если не считать некоторых неприятных ощущений в сердце,
появившихся, вероятно, от перетренированности. Удача сопровождала Антона
всюду. Его "сухая" репутация не была размочена ни в Париже, ни в Брюсселе, ни
в Стамбуле... Он продолжал быть спортивным феноменом, загадкой для многих и
любимцем всех. Почти ни один вражеский мяч не касался за эту поездку сетки
сборной СССР, зорко оберегаемой вратарем Кандидовым. Самые блестящие шуты
гасли в его мертвой хватке, пушечные удары глохли, мяч трепетал и смирялся.
успел, споткнувшись, броситься в ноги нападающего. И это было уже сенсацией.
Игрок, забивший гол Кандидову, прославил себя на весь мир этим ударом...
вошел в славу. Кипа газетных вырезок хранилась в крокодиловом чемодане,
вывезенном из того, чужого мира. В тучных заголовках, широко расставив
непривычные буквы, стояла фамилия "Кандидофф", "великий вратарь России", "чудо
советских ворот", "невиданная красота и смелость броска", "точность и сила",
"это какая-то огневая завеса", "большевик в голу", "вратарь, заставляющий
пересмотреть всю систему игры". Даже в белых эмигрантских газетах писали о
воскрешении русского духа, воплотившегося в Кандидове. И Антон невольно
вспоминал Ласмина. Спортивные репортеры раздували мехи славы. И слава
Кандидова гремела, трубила, пела, как орган, по Франции, Австрии,
Чехословакии, Турции в продолжение всего турне советской футбольной команды. В
сепии и умбре, анфас и в профиль глядело с хрустких страниц журналов его
корректное европеизированное лицо джентльмена и атлета. Но сквозь ретушь
явственно проступала добродушная физиономия Тошки Кандидова, волжского
крючника и тамады. Вся его жизнь, начиная с первого шага, была взята нарасхват
докучливыми интервьюерами. Она была превращена в легендарную биографию
"ушкуйника фон дер Вольга", богатыря, бурлака и скифского гения футбольных
ворот. Это был "гранд-рюсс", это было "колос-саль".
Эйфелевой башни, но появилась уже зубная паста "Улыбка Антуана". Она
запечатлела на этикетке добрую, белозубую усмешку Антона. Была выпущена краска
для волос. На флаконе была изображена буйная голова вратаря Республики с
прославленной седой прядкой.
"Семиатшки" (семечки). Так хитроумные воротилы кондитерского дела использовали
пристанскую привычку Антона. Он, стоя в воротах на самых торжественных матчах,
нагло лузгал подсолнухи с чисто волжским шиком. Ему устраивали овации на
улицах. За ним бегали мальчишки. Люди в рабочих каскетках, с оглядкой подходя
к Антону, жали ему руку и шептали: "Браво, совьет!" Но уже начали шмыгать
вокруг Кандидова упитанные люди на коротких ножках и плечистые молодцы с
бритыми по-боксерски висками, в баллоиообразных штанах гольф. Это были
любители односложных восклицаний, обладатели двусмысленных улыбок,
четырехугольных подбородков, шестифутового роста и двенадцатицилиндровых
лимузинов. Без назойливости, по достаточно настойчиво они заводили разговор о
падении класса мирового футбола. Опя вздыхали сокрушенно, остря насчет
пустующих ворот и касс своих клубов, и скромно отводили глаза. Они углублялись
в рассмотрение пепельных кончиков своих сигар. Как бы невзначай разговор
касался райского житья буржуазных фаворитов спорта. Почтительно заговаривали