Чтение 44–й страницы книги ~Дорога на высоту~

первыми, до нас приехало несколько семей. Остальные дома стояли пустыми,
постепенно на наших глазах они оживали, наполнялись голосами. Мы
настороженно ждали, кто же поселится рядом.

Соседи в доме напротив -- дверь в дверь -- появились через дна дня. Их
привез микроавтобус, вещей у них было немного, барахло быстро забросили в
дом, перед тем, как машина уехала, мы слышали громкий разговор шофера с
нашим соседом, слов не разобрали, только голоса. Машина уехала, сосед пошел
к дому, говоря не то сам себе, не то жене, которая у открытой двери ждала
его на ступеньках:

-- Все нервы вымотал.

О чем был спор, мы не спрашивали, нам хватило своей истории с переездом.

-- Ладно тебе, иди в дом, -- сказала жена соседа с таким еврейским
местечковым акцентом, какого я давно уже не слыхала. Она была маленькая,
щуплая, старая, какая-то неспокойная. Он тоже старик, но казался более
крепким, чем жена, выше ее намного, аккуратно одет, в шляпе. Голова его
наклонена вперед и вниз, наверное, поэтому не удалось сразу рассмотреть
лица.

Они закрыли за собой дверь.

-- Знаешь, -- сказал муж, -- они совсем старики. Может, надо помочь.

-- Спроси.

Он постучал, долго не отзывались, постучал еще. Ему открыли.

-- Вам не нужна помощь?

-- Нет, -- сказал сосед.

-- Ой, -- воскликнула соседка, -- может, у вас есть спички? Я никак не могу
вспомнить, куда задевала спички. Я приготовила спички, не знаю, куда они
подевались.

-- Сейчас, -- сказал муж и принес им спички.

Я тоже зашла с ним к соседям, может, все-таки можно быть полезной.
Газовую плиту уже подключили, и маленькая хлопотливая старушка стала жарить
мужу яичницу. За те несколько минут, что она готовила нехитрый ужин, я
узнала от него, что он участник войны, был ранен под Сталинградом, а вообще
математик, преподаватель института, сын его остался в Союзе, его не
выпускают.

-- Он подполковник морской авиации.

Я слушала с уважением к ветерану войны и его сыну, и с сочувствием, что
они врозь, я знаю, что такое разлука с сыном.

-- А откуда вы приехали?

-- Из Киева.

"Что делает в столице Украины морская авиация?" -- подумала я. Старушка
вмешалась:

-- Что ты говоришь -- Киев? Какой Киев? -- И она назвала небольшой город, мы
знали его, совсем недалеко от столицы, но -- провинция.

"А институт там откуда? -- тоже мелькнула у меня мысль. -- Где он
преподавал?"

Но Бог с ними!

У соседки было на душе тяжко, и на следующий день она поведала мне о
своих бедах. Сама она болеет, сил нет, во всем виноват этот проклятый
Чернобыль, и муж болеет еще с войны, а работа в школе, знаешь какая, все
нервы... И сын болеет.

-- Печенка у него. Выпивает.

Я ничего не понимала.

-- Понимаешь, все его зовут: "Лева, выпей", "Лева, выпей", а он не может
отказаться.

-- Да кто же его зовет? Кто ему наливает?

-- Ну ты знаешь, как это бывает. Он же сантехник.

-- А как же морская авиация? -- чуть не спросила я, но удержалась. Потом
узнала, что в морской авиации он когда-то служил, было такое. Про чин мне
старушка не сказала, для нее важнее была Левина больная печенка.

В первые дни муж строгал и пилил у порога, чинил разбитую мебель,
мастерил себе шкаф для инструмента.

Сосед спросил меня:

-- Ваш муж, наверное, там был столяр?

-- Да, -- сказала я.

Потом пришел, спросил:

-- Нет ли у вас маленьких гвоздиков?

-- Есть, -- сказал муж и дал гвоздики.

-- А молоток у вас можно одолжить?

-- Пожалуйста. Вам надо что-то прибить? Может, я помогу?

-- Нет, не надо, я сам.

Он взял гвоздики и молоток, сказал:

-- Спасибо. За мной не пропадет.

-- Ладно уж. Пустяки.

Несколько дней спустя сосед вышел на крыльцо, окликнул мужа и протянул
ему какую-то коробочку:

-- Вот, у меня есть замечательное лекарство, это слабительное, действует
прекрасно. Я хочу его вам подарить.

-- Спасибо, -- сказал муж. -- Мне не надо.

-- Он что -- совсем? -- подумала я вслух о соседе, когда мы с мужем остались
одни.

-- Может, это у него самое дорогое, что есть. От сердца отрывал. Может
быть...

То к одному, то к другому домику на нашей улице и на соседних подъезжали
машины, из них выносили вещи. Люди, что селились здесь, были все чем-то
схожи -- есть помоложе нас, есть и старше, даже намного, совсем дряхлые, ни
одного молодого лица, и в каждом легко узнавался недавний гражданин Союза.

В квартирах телефонов еще не поставили, на весь район имелся один
телефон-автомат. Мы каждый вечер стояли в очереди, чтобы позвонить Ирине.
Все куда-то кому-то звонили. И говорили подолгу.

В очереди люди беседуют. Слушаю чужие разговоры -- все вспоминают былую
жизнь. Каждый был там большим человеком, все у них было хорошо, жили
прекрасно. Зачем ехали?

Рядом со мной стоит моложавая женщина с хорошим умным лицом. Она
спрашивает меня негромко:

-- Вы тоже там прекрасно жили?

-- Нормально.

-- Квартира у вас была?

-- Была.

-- А дача?

-- Не было.

-- А машина?

-- Нет.

-- Странно, -- говорит она, -- кого не послушаешь, у всех были и машины, и
дачи, и хоромы, а мы вот два инженера, всю жизнь работали, сын женился, жил
вместе с нами, ни дачу построить, ни машину купить мы не могли. И друзья у
нас были такие же. А здесь все говорят...

-- Говорите и вы... -- бросил мужчина, подслушавший наш разговор.

Не знаю про блага земные, но ведь, в самом деле, каждый кем-то был. И
чувствовал себя человеком. Вот сосед через три дома был лучшим на заводе
фрезеровщиком, директор завода здоровался с ним за руку и называл только по
имени-отчеству.

На соседней улице живет профессор, врач, венеролог, к нему приезжали
лечиться большие люди. Он знал, как выглядят без штанов многие члены
правительства и Центрального комитета.

Неподалеку от него живет Абрам. Фамилия у него совершенно русская, такое
странное сочетание. Жена зовет его "Абраша". Он москвич, работал в каком-то
научном институте, и однажды, счастливый и гордый, принес нам свежий номер
журнала ведомства, к которому относился институт. Там была напечатана статья
Абрама под его русской фамилией. Журнал прислали ему друзья, оставшиеся в
Москве. Это было похоже на свет далекой звезды.

Всех этих людей я узнаю потом, постепенно. А пока стою в очереди к
телефону, слушаю разговоры. Две женщины беседуют:

-- Я мастер-парикмахер, у нас был такой салон, такой салон... Просто так в
него не попадешь, за две недели очередь занимали. Чтобы ко мне в кресло
сесть, надо было заранее записаться.

-- А здесь вы стрижете?

-- Хотите подстричься? Или завивку?

-- Да хоть подстричься. Можно у вас дома?

-- Жалко, что нет телефона, вы могли бы позвонить, договориться...

-- Но как же быть?

-- Ну, приходите, подстригу... -- и называет адрес. -- Утром приходите.

Тут уж не до амбиций. Клиента упускать нельзя.

"x x x"

Мы живем высоко в горах. Зимой у нас холодно, сыро, по нескольку дней
даже лежит снег. В пасмурную погоду облака гуляют по улицам, если открыть
окна, они войдут в дом. Бывают зимою и погожие дни. В ясный день над нами
расстилается голубое небо, до него рукой подать, перед окнами через дорогу --
гора, покрытая соснами, а вдали видны только темно-зеленые макушки деревьев,
они еще ближе к небу, чем наш дом. Каждый вечер за эти макушки прячется
солнце, чтобы утром выплыть с другой стороны двора. Зимою солнечные лучи мы
встречаем с радостью.

Летом и у нас жарко. Не так, как в Негеве, и даже в центре. Но все равно.
Израиль есть Израиль, и лето -- лето. Солнце греет. Восходит солнце сначала
медленно, и эти рассветные часы блаженны. Но потом вдруг оно брызгает зноем
на неуспевшую за ночь отдохнуть землю, захватывает все пространство дворика,
безжалостно сжирает тень, которую в рассветные часы хранит отвесная стена
террасы.

Весь поселок наш расположился на ступеньках-террасах, вырытых у вершины
горы. Если перейти дорогу и немного подняться вверх, оттуда виден пологий