сорокалетнего герцога было очень мрачное и свирепое лицо, и я поняла, что
характер его был под стать его внешнему виду.
- Любен, - позвал он лакея, - эта выглядит получше остальных:
кругленькая жопка, упругая кожа... И очень интересное лицо. Жаль, что ей и
страдать придется больше.
С этими словами злодей сунул свой нос в ложбинку между моими ягодицами,
сначала довольно похрюкал, потом облобызал и, наконец, укусил их. Я
испустила пронзительный крик от боли и неожиданности.
- О Боже! Да она к тому же очень чувствительна! Это плохо. А ведь мы
еще и не начинали.
В этот момент я почувствовала, как его ногти, больше напоминавшие
когти, глубоко впились в мои бока, и он начал царапать, терзать, рвать мою
кожу. Чем больше я стонала и кричала, тем сильнее воспламенялся мой
мучитель, потом вдруг он воткнул пальцы в мое влагалище и тут же вытащил
оттуда кусок кожицы, вырванной из стенки самой сокровенной части моего тела.
- Ах, Любен, - забормотал он, поднимая свои окровавленные пальцы, -
милый мой Любен, я торжествую! Это же шкурка от куночки!
Он возложил свою добычу на головку члена своего слуги, и бесстрастный
до тех пор орган от одного этого прикосновения вздрогнул и, наливаясь силой,
взметнулся вверх. Потом хозяин открыл дверь, скрытую зеркалами, и достал
гирлянду из зеленых листьев. Я с удивлением посмотрела на эту ветвь и,
только когда герцог подошел ближе, увидела, что это были тернии. С помощью
прислужника он несколько раз обмотал гирлянду вокруг моего тела и завязал
конец ее очень причудливым и очень болезненным образом так, чтобы шипы
покрывали все тело и особенно часто грудь, к которой он прижал их посильнее,
однако ягодицы были избавлены от этого нестерпимо жгучего ощущения, так как
были предназначены для другого и, мелко подрагивая, ждали своей участи.
- Вот теперь можно начинать, - удовлетворенно заметил Даннемар, когда
все приготовления были закончены. - Я вполне серьезно прошу тебя быть
терпеливой, потому что процедура может затянуться.
И вот первые десять, относительно слабых ударов ураганом обрушились на
мою беззащитную плоть. Завершив первый акт, он промычал:
- Ну, а теперь с Богом! Посмотрим, на что ты способна, - и не переводя
дыхания, раз двести он обжег, словно пламенем, мои ягодицы своей жестокой
рукой. Пока длилась экзекуция, его лакей, стоя перед хозяином на коленях,
продолжал высасывать из него ядовитый сок, который, очевидно, и делал этого
зверя чудовищно жестоким. Нанося удары, герцог орал во всю мощь своих
легких:
- А-а! Лесбиянка... сука, стерва, шлюха... Клянусь своими потрохами, я
терпеть не могу женщин, Господь создал вас для того, чтобы терзать и бить
как последнюю скотину! Ого, пошла кровь! Наконец-то... Как это прекрасно!
Соси, Любен, соси, голубчик... Это восхитительно: я вижу кровь, и я
счастлив.
Потом, прижавшись губами к моему истерзанному телу, он слизал
струившуюся ручьями кровь и заговорил уже спокойнее:
- Но ты же видишь, Любен, что я еще не готов и должен продолжать до тех
пор, пока плоть моя не отвердеет, а когда она отвердеет-, я буду пороть эту
шлюху, пока не кончу. Вот такой у нас план. Но наша сучка молода, и она
выдержит.
Ужасная церемония возобновилась, но с некоторыми изменениями: Любен
перестал ласкать хозяина и, взявши в руки хлыст из воловьей кожи, атаковал
герцога, который, не оставляя меня в покое, получил множество ударов, не
менее сильных, чем те, что обрушивались на меня. Я была вся в крови, она
густо стекала по моим бедрам и растекалась темно-красной лужицей у меня под
ногами, заливая помост пронзенная множеством колючек, исхлестанная
прутьями, я уже не знала, в какой части моего тела боль была сильнее.
Наконец, палач, утомившись от истязаний и изнемогая от вожделения, опустился
на кушетку и приказал развязать меня. В полубессознательном состоянии,
пошатываясь, я приблизилась к нему.
- Теперь ласкай меня, - сказал он и бросился целовать следы своей
жестокости. - Хотя подожди: ласкай лучше Любека, мне даже приятнее видеть,
как кончает он, чем делать это самому.
Но предупреждаю: хоть ты и очаровательна, однако вряд ли сможешь
довести его до этого.
Любен немедленно приступил к делу. Гирлянда все еще терзала меня,
вызывая жгучую боль, и негодяй все сильнее прижимал ее к моему телу по мере
того, как я его возбуждала он расположился таким образом, чтобы его семя,
выжатое моей умелой рукой, было сброшено на лицо хозяина, который тем
временем, не переставая вонзать шипы в мою кожу и щипать мои ягодицы,
преспокойно удовлетворял сам себя. Наступила кульминация: сперма лакея
забрызгала лицо герцога, но его собственная все еще оставалась у него в
чреслах, припасенная для последней, еще более сладострастной сцены, которую
я опишу в подробностях.
- Убирайся отсюда, - приказал он мне сразу после того, как Любен
выпустил пар. - Мне надо развлечься с самой молоденькой, а потом я опять
позову тебя.
В соседней комнате я нашла двух других девушек, которые прошли
экзекуцию прежде меня, но - Боже ты мой! - в каком они находились состоянии!
Они выглядели еще плачевнее, чем я: достаточно было взглянуть на их тела -
прелестные, юные, нежные, - чтобы содрогнуться от ужаса. Бедняжки тихо
плакали, горько сожалея, что согласились на такое предложение, а я ощущала
нечто, похожее на гордость за свою стойкость и выдержку, и думала только о
материальном вознаграждении за пережитые мучения. Оглядевшись, я увидела
незаметную, неплотно прикрытую дверь спальни герцога и тихонько, крадучись,
проскользнула туда. В глаза мне сразу бросились три вещи: пухлый, очевидно
начиненный золотом кошелек, великолепный бриллиант и очень изящные часики. Я
быстро открыла окно и увидела внизу напротив невысокое строение, примыкавшее
к стене рядом с воротами, через которые мы приехали сюда. С быстротой молнии
я сдернула с ноги чулок, завернула в него все три предмета и бросила сверток
в кусты, растущие в углу между стеной и пристройкой. Он приземлился в самую
гущу листьев и скрылся из виду. После этого я вернулась к подругам. Как раз
в этот момент за нами пришел Любен, чтобы достойно увенчать церемонию
жертвоприношения, верховный жрец требовал к себе все четыре жертвы сразу.
Самая юная из нас уже прошла через муки, и ее ягодицы выглядели ничуть не
лучше, чем у нас, а все ее тело, с головы до ног, сочилось кровью. Постамент
был убран, Любен заставил всех четверых лечь на пол в середине комнаты он
быстро и умело разложил нас вплотную друг к другу, так что восемь наших
круглых, хотя и изрядно истерзанных холмиков, надо полагать, представляли
собой волнующее зрелище.
Подошел герцог, и Любен начал ласкать ему член левой рукой, а правой
поливать горячее масло на наши ягодицы. К нашему счастью, оргазм хозяина
наступил быстро.
- Жги их, испепеляй, поджаривай их! - кричал его светлость, сбрасывая
свою сперму, которая смешивалась с раскаленной жидкостью, превращающей наши
тела в копченый окорок. - Жги этих похотливых самок, я кончаю!
Из этой мясорубки мы вышли в таком удручающем состоянии, что его лучше
всего описал бы хирург, который в поте лица трудился десять дней, чтобы
стереть печать, оставленную герцогом на наших телах. К счастью, на мои
ягодицы попало всего лишь несколько капель кипящего масла, так что я
доставила лекарю гораздо меньше хлопот, чем остальные из нашего квартета, а
самую юную мучители отделали так, будто она побывала в ванне с кипящей
смолой.
Несмотря на раны, которые вызывали невыносимую боль, я сохранила
самообладание и, когда мы вышли из дома, улучила момент, нырнула в кусты,
схватила сверток и незаметно сунула его под юбки таким образом, страдания
мои оказались вознаграждены, и я могла поздравить себя с успехом.
Встретившись с Дювержье, я сурово попеняла ей за то, что она подвергла меня
столь опасному испытанию какое право имела она поступать так, гневно
спросила я, если знала, что я больше не собираюсь жертвовать собой ради ее
блага. Вернувшись домой, я сразу легла в постель и приказала передать
Нуарсею, что нездорова и хочу, чтобы несколько дней меня не тревожили. Он ни
капельки не был влюблен в меня, как, впрочем, ни в кого другого, еще меньше
он был расположен тратить время на то, чтобы утешать и выхаживать больную,
и, лишний раз подтверждая свое великолепное философское безразличие, Нуарсей
так ни разу и не подошел к моей постели зато его жена, более мягкая по
натуре и более дипломатичная, дважды навестила меня, правда, воздержавшись
от слез утешения. На десятый день я почувствовала себя совсем хорошо и
выглядела лучше, чем прежде. В тот день я проверила свою добычу - в кошельке
было триста луидоров, бриллиант стоил минимум пятьдесят тысяч франков, а
часы - тысячу. Теперь, вместе с прежними накоплениями, я была
обладательницей приличного состояния, которое могло приносить мне двенадцать
тысяч в год, и я решила, что с таким приданым пора действовать
самостоятельно, а не оставаться игрушкой в чужих жадных руках.
Прошел год. За это время я кое-что предприняла самостоятельно, и весь
доход от своих амурных приключений полностью оставила себе. К сожалению,
однако, ни одно из них не дало мне возможности проявить свои способности к
воровству, а в остальном я по-прежнему оставалась верной ученицей Нуарсея,
мишенью его похотливости и заклятым врагом его жены. Хотя наши отношения
отличались взаимным безразличием, Нуарсей, никого никогда не любивший, питал
глубокое уважение к моему уму и продолжал оказывать мне лестные знаки
внимания все мои желания исполнялись незамедлительно, и, кроме того, мне
выделили на карманные расходы двадцать четыре тысячи франков в год, к этому
надо прибавить двенадцать тысяч ливров ежегодной ренты, и вы согласитесь,
что дела мои шли совсем недурно. Мужчины меня интересовали мало, и
интимнейшие свои желания я удовлетворяла с двумя очаровательными женщинами,
с которыми часто встречалась и предавалась самым изысканным и
экстравагантным наслаждениям.
Однажды одна из моих наперсниц, которая особенно мне нравилась,
сказала, что некий молодой человек, ее кровный родственник, оказался в
большой беде и что мне достаточно замолвить слово перед своим любовником, и
Курылев Олег
Никитин Юрий
Мурич Виктор
Херберт Фрэнк
Сертаков Виталий
Лукин Евгений