свет дня, ни на свет ночи. Никогда еще Храм не являлся мне в столь
ослепительном великолепии всех своих линий. Я будто обрел особый дар
видения, присущий только слепым. Подсвеченный собственным сиянием,
Кинкакудзи стал прозрачным, и я без труда различал и фрески на потолке
Грота Прибоя, и потускневшую позолоту стен Вершины Прекрасного.
Причудливые детали внешней отделки смешались с внутренним убранством
покоев. Одним взглядом мог я охватить во всей полноте нюансов симметрии и
контраста простой рисунок общей композиции и сложное переплетение ее
составных частей, раскрывающих основную тему. Два нижних яруса, Храм
Очищения Водой и Грот Прибоя, хоть и не были похожи, но имели одинаковую
ширину и находились под одним и тем же навесом крыши; они напоминали пару
схожих сновидений или два близких воспоминания о чем-то необычайно
приятном. Существуй они по отдельности, им бы не удержаться в памяти, но
так один дополнял и поддерживал другого, и сновидение становилось явью, а
воспоминание о приятном обретало прочность архитектурной конструкции.
Однако выше Храм внезапно сжимался, и сон, казалось, превратившийся в
несомненную реальность, вновь обращался химерой, подчиняясь возвышенной
философии мрачной и величественной эпохи. А высоко над крытой дранкой
крышей застыл бронзовый феникс, вперившись взглядом в вечную беспросветную
ночь.
Очищения Водой маленький и невзрачный Рыбачий павильон.
акт .вопиющего нарушения симметрии. Пристройка являла собой метафизическое
противопоставление основной конструкции.
бегства, отрыва от сердцевины Кинкакудзи. Мне он представлялся птицей,
вырвавшейся на волю из клетки Храма, - птица взмахнула крылами и
взметнулась над прудом, устремившись к бренному, суетному и земному.
Рыбачий павильон - это мост из мира упорядоченности в мир хаоса и чувств.
Именно! Душа Золотого Храма начинается отсюда, с этого оборванного
посередине моста; образовав трехъярусную структуру, композиция
возвращается к исходной точке, и здесь душа Храма вырывается на волю.
Мощная чувственная сила, таящаяся в водах пруда, - это тот источник, из
которого родился Кинкакудзи; она создала гармоничное и безупречное в своем
совершенстве здание, но не смогла существовать в нем и через мост
Рыбачьего павильона снова вернулась в пруд, на родину, в бескрайнее море
чувств. Мне и прежде всякий раз, когда над Зеркальным прудом дрожал
утренний или вечерний туман, казалось, что здесь обитает могучая
чувственная сила, создавшая прекрасный Храм.
контрасты и властвовала над ними! Точно так же, как тщательно, иероглиф за
иероглифом, выписывают золотой краской на темно-синей бумаге священные
сутры, был воздвигнут в вечной кромешной тьме Золотой Храм; и теперь
невозможно уже определить, что такое Прекрасное - то ли сам Храм, то ли
пустота беспросветной ночи, в которую Храм погружен. Может быть, то и
другое вместе? И часть, и целое; и Кинкакудзи, и окружающая его тьма. Я
почувствовал, что тайна красоты Золотого Храма, мучившая меня так долго,
наполовину раскрыта. Если очень внимательно рассматривать каждую из
составных частей чуда - колонны, резные перильца, двери, фигурные оконца,
загнутые утлы крыши... Храм Очищения Водой, Грот Прибоя, Вершину
Прекрасного, тот же Рыбачий павильон... отражение Храма в пруду, островки,
сосны, даже лодочный причал - ни одна из деталей не будет законченной и
прекрасной, но каждая окажется предвестницей красоты всех прочих
компонентов. Здесь не найти спокойствия завершенности. Составные части не
ведают совершенства, они - лишь переход к гармонии целого, лишь обещание
очарования, что таится где-то рядом, по соседству. Одно обещание
прекрасного наслаивается на другое, и все эти предвестья не существующей
на самом деле красоты и образуют главную суть Кинкакудзи. Посулы не несут
в себе ничего, кроме пустоты. Пустота, Ничто и есть основа Прекрасного.
преддверии этой Пустоты затейливый деревянный каркас Храма трепещет,
словно драгоценное ожерелье, колеблемое ветром.
красоты слышался мне отовсюду. Эхо Храма звучало во мне всегда -
непрекращающимся звоном в ушах, и я давно привык к этому гулу. С чем бы
его сравнить, этот звук? С перезвоном золотого колокольчика, не
умолкающего вот уже пять с половиной столетий?
еще сиял, заслоняя реальный Храм, окутанный ночной тьмой. Перила первого
яруса смиренно жались к кромке воды, а балюстрада Грота Прибоя,
вознесенная вверх деревянными опорами в стиле Тэндзику, горделиво парила
над прудом. Углы крыши, подсвеченные смутными бликами, тревожно
подрагивали во мраке.
подвижность и трепетность. Игра живого света как бы освобождала Кинкакудзи
от пут застывшей формы, и он обретал природу вечно подвижной субстанции -
ветра, воды или пламени.
взялась эта внезапная усталость. Прекрасное в последний раз давало мне
бой, вновь, как прежде, пыталось обрушить на мои плечи бремя бессилия.
Опустились руки, стали ватными ноги. Только что меня отделял от Деяния
всего один шаг, и вот я снова оказался отброшенным назад.
уже представил себе Деяние, пережил его в своем воображении, так, может
быть, этого достаточно? Все равно ничего изменить не удастся... Наверное,
прав был Касиваги. Мир невозможно изменить действием, это под силу только
сознанию. Иногда сознание способно очень точно копировать действие. Мой
разум именно таков.
знал: совершать его на самом деле вовсе не обязательно?.. Нет, в самом
деле. Действие было бы сейчас совершенно излишне. Оно существует вне
всякой связи с моей жизнью и моей волей, оно стоит передо мной, словно
холодный стальной станок, ожидающий пуска. Между мной и действием нет
ничего общего: я - здесь, а там уже что-то другое, не имеющее ко мне
отношения... Почему же я должен перестать быть собой и превратиться в это
самое другое?"
подействовало на меня магически. Я почувствовал, что эта леденящая
неподвижность и есть я сам. Мир застыл в вечной неизменности, в нем не
было места желаниям, и всеобъемлющее удовлетворение сошло на меня.
слушаются руки. Несомненно, я болен".
монах" слепой Сюнтокумару любуется пейзажем. В вечной тьме ему вдруг
является картина захода солнца в заливе Нанива, и слепой ясно видит синее,
безоблачное небо, островки и скалы, освещенные вечерней зарей...
готов был стоять здесь до самого утра, пока ктонибудь меня не обнаружит. И
я не скажу ни слова в свое оправдание...
человека силы, но это не совсем так. Иногда внезапно возникшее
воспоминание может дать могучий живительный импульс.
мощные пружины, которые, распрямляясь, толкают нас в будущее.
воспоминания. Какие-то знакомые слова то всплывали в памяти, то уходили
вновь. Вот-вот готовы были зазвучать, но, не успев, затихали. Эти слова
звали меня, делались все слышнее, они должны были придать мне сил.
вдруг отчетливо услышал я первую строчку.
встретишь святого - убей святого, встретишь отца и мать - убей отца и
мать, встретишь родича - убей и родича. Лишь так достигнешь ты
просветления и избавления от бренности бытия".
мощью. Голос рассудка еще твердил, что Деяние мое будет тщетным, но
проснувшуюся во мне силу это не пугало. Пусть тщетным, именно поэтому я и
должен его совершить!
в пруду, и тут же потухли блики на изгибах крыши. Ночь поглотила детали, и
Золотой Храм превратился в неясный черный силуэт...
споткнулся в темноте. Ночь расступалась передо мной, указывая путь.
оставленную открытой. Швырнул с размаху подушку в груду вещей, сваленных
перед статуей.
отсырели - первая не пожелала загораться, вторая сломалась. Лишь третья
вспыхнула в сложенных ковшиком ладонях.