явственнее он видел, что ему чего-то не хватает, многого, очень многого не
хватает. И чем становилось тише, тем явственнее он слышал дрожащий,
жалостный голос викария, который взывал, стуча кулаком по амвону:
имел крова - и не приютили меня... Идите же, проклятые, в огонь вечный,
уготованный дьяволу и слугам его..."
мужик, стараясь во что бы то ни стало забыть об Овчаже. И, вытянув руку к
окну, чтобы было видней, он принялся считать, загибая пальцы: - Стасек у
меня утонул - это раз... Немцы тут руку приложили... Корову пришлось отдать
на убой - это два, - тоже ведь из-за немцев кормов не хватило... Лошадей у
меня украли - вот уж четыре... опять же через немцев, за то, что я отнял у
воров ихнего борова... Бурека отравили - пять... Ендрека в суд забрали за
Германа - шесть... Овчаж и сиротка - восемь... Восемь душ погубили!.. Да еще
из-за них Магде пришлось уйти, когда я обеднял, да еще жена у меня
расхворалась, видать с тоски, - вот и все десять... Господи Иисусе Христе!..
страха. Никогда еще он так не пугался, никогда, хотя смерть не раз
заглядывала ему в глаза. Лишь в эту минуту, перебрав в памяти людей и
животных, которых он не досчитывался в доме, Слимак понял, что такое сила
немцев, и ужаснулся... Да, вот эти спокойные немцы, как ураган, разрушили
все его хозяйство, все его счастье, плоды трудов всей его жизни! И пусть бы
еще они сами воровали или разбойничали!.. Нет, они живут, как все, только
чуть побольше пашут земли, молятся, учат детей. Даже скотина их не топчет
чужих полей, былинки чужой не тронет...
одного их соседства оказалось достаточно, чтобы он разорился и чтобы опустел
его дом. Как от кирпичного завода идет дым, иссушающий поля и леса по всей
округе, так и от их колонии исходила гибель, уносившая людей и животных...
Что он мог сделать против них? И разве не немцы вырубили вековой лес,
раздробили искони лежавшие в поле камни, выгнали помещика из усадьбы?.. А
сколько работавших в имении людей, лишившись места, впали в нищету, спились
и даже стали воровать?
вредят... - И, подумав, он прибавил: - Что толку, если останется земля, а
люди на ней перемрут?..
поскорей избавиться от нее. Он заглянул к жене - как будто спит! Подкинул
дров в печку и стал прислушиваться к возне крыс, прогрызавших потолок. Снова
его поразила тишина в доме, а в завывании ветра снова послышался голос: "Был
я голоден - и не накормили меня, был наг..."
ожидании. "Ендрек?.. - мелькнула мысль. - Может, и Ендрек..." В сенях
скрипнула и захлопнулась дверь, чья-то, видимо чужая, рука нащупывала вход в
хату. "Иосель?.. Немец?.." - думал мужик. И вдруг в ужасе отшатнулся, у него
в глазах потемнело: на пороге стояла Зоська.
нее, как на выходца с того света.
себе работу, что у них, дескать, нет денег для дармоедов.
Зоська спросит его об Овчаже и дочке.
Слимак приободрился. Неожиданно она спросила:
бы осчастливил, но Зоська... Если она не знает об Овчаже, то какая нелегкая
принесла ее в хату именно сегодня? А если знает, то зачем она пришла?..
хату, ему снова послышался голос викария: "Был я голоден - и не накормили
меня... не имел крова - и не приютили меня... Идите же, проклятые, в огонь
вечный..."
казалось, что чья-то невидимая рука душит его, сжимает ему сердце и
разрывает внутренности. Ощущая близость беды, он особенно мучился оттого,
что не знал, какая она и когда поразит его удар. И снова на ум ему пришли
слова:
на лавку. Слимак пошел в боковушку, но не стал раздеваться; он уселся в
ногах у жены и решил бодрствовать всю ночь напролет. Почему? - он и сам не
знал. Не знал он и того, что это смутное состояние души называется нервным
расстройством.
как бы частицу прощения, с минуты ее прихода образы Овчажа и сиротки сразу
побледнели в его воображении. Зато еще назойливее стали мысли о немцах и
связанных с ними бедах.
Овчаж с ребенком - вот уже шесть. Магда - семь... Ендрек - восемь... Бурек
да баба - десять... Столько народу!.. А ведь ни один немец меня и пальцем не
тронул... Нет, видать, все мы тут пропадем...
обруч. Это был сон, тяжелый сон, обычно сопутствующий глухой боли. Ему
мерещилось, что он раздваивается, делаясь сразу двумя людьми. Один был он
сам, Юзек Слимак, что сидит в боковушке, у ног жены, а другой - Мацек Овчаж,
но не тот, замерзший, а совсем новый Овчаж, который вон стоит за окном
боковушки в палисаднике, где летом растут подсолнухи. Этот новый Овчаж
ничуть не походил на старого, он был мрачный и мстительный. "Ты что же
думаешь, - хмурясь, говорил он за окном, - я так и прощу тебе свою обиду? Не
то, что я замерз, замерзнуть можно и спьяна, а то, что ты выгнал меня на
улицу, как собаку. Сам посуди, что бы ты сказал, кабы тебя так избили - ни
за что ни про что? Кабы тебя так выгнали на мороз, больного, без корки
хлеба? Столько лет я на тебя работал, и ты меня не пожалел... А сиротка-то
чем провинилась, ее ты за что погубил?.. Нечего голову прятать, ты не
отворачивайся, а скажи, что мне теперь с тобой сделать за твою подлость?
Говори, говори: небось понимаешь, что такое дело не сойдет тебе с рук, тут
тебе и господь бог не поможет..."
Правильно он говорит, что я прохвост. Пусть уж лучше сам он придумает, как
мне отплатить; может, он тогда скорей смилуется и не будет мучить меня после
смерти..."
открыл глаза, и тут же снова их закрыл. В окно боковушки падал яркий розовый
свет, на стеклах искрился узорчатый иней.
рассвет.
угорел.
большую дорогу. Под толстым слоем снега, застилавшего кровлю, огонь медленно
разгорался. Сейчас еще можно было его потушить, но Слимак об этом и не
думал.
тулупом.
тулупом в сарай. Потом сгреб ее одежду и постель, вышиб дверь в клеть и
вытащил сундук, где лежали деньги; наконец, выломал окно и стал выбрасывать
во двор зипуны, тулупы, табуретки, мешочки с крупой и кухонную посуду. Он
замучился, поранил руки, вспотел, но стойко держался, зная, с каким борется
врагом.
Контровский Владимир
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Посняков Андрей