— Откуда это?
— Член-корреспондент Александров добыл.
— Вот уж кто счастлив…
— Это точно. Так и сияет. Ну, его можно понять. Не каждому ученому выпадает счастье разоблачить лженауку. Да, он говорит, что это постановление было с подачи отделения общей физики и астрономии Академии наук. Это так, для справки. Ты читай, читай.
Зайцев, не отрываясь от постановления, сунул в рот сигарету, прикурил от протянутой Лариным зажигалки, промычал «спасибо» и продолжил чтение. Дальше ничего особенного в постановлении не было. Главным виновником безобразия объявлялся Межотраслевой научно-технический центр «Вент», он же бывший Центр нетрадиционных технологий ГКНТ СССР. И по одной только линии Министерства обороны Центр хапнул двадцать три миллиона.
— Ты до центра «Вент» доехал? — спросил Ларин. — Так вот, мне Александров их программу работ показывал. И я своими глазами видел раздел, где прямо говорится о… — Ларин задрал глаза к небу, вспоминая, — …»дистанционном медико-биологическом и психофизическом воздействии на войска и население торсионными излучениями и защите войск и населения от таких излучений». Вот так-то. Что скажешь?
Зайцев посмотрел в конец постановления. Комитет по науке и технологиям требовал от финансирующих «лженаучные разработки» организаций представить в Верховный Совет СССР подробные отчеты. Зайцев сложил бумаги и вернул их Ларину.
— А что я должен сказать, Витька? — спросил он. — Ты сам все знаешь. Страны такой — СССР — больше нет, Верховного Совета ее нет, и Комитета такого, значит, тоже нет. Вместо КГБ — ФСБ. Все архивы наверняка сожгли. Особенно кагэбэшные. Ничего ты больше не найдешь.
— Слушай ты, профессионал, — сказал Ларин. — Что мне делать-то?
— Забыть, — посоветовал из-за спины Ларина подошедший Смолянинов. Ларин неодобрительно глянул на него через плечо.
— Ты помнишь Тима Костенко? — спросил Ларина Зайцев. — Хотя нет, ты же его не видел.
— Я ему звонил один раз. Но он был пьяный в говнище и меня послал. Сказал, что ему это расследование поперек горла.
— Вот именно, — кивнул Зайцев. — Это он нам с тобой говорил. Легенда у него была такая. А на самом деле он продолжал копать. И знаешь, где он сейчас?
— Догадываюсь, — процедил Ларин. — Лечится от алкоголизма.
— Нет, — грустно сказал Смолянинов. — Лечится от мании преследования.
— Ты серьезно? — тихо спросил Ларин, оборачиваясь к нему. Смолянинов со вздохом кивнул.
— На все сто, — подтвердил за Смолянинова Зайцев. — Он в больнице и выйдет из нее вряд ли.
— Это расследование — чистой воды гроб, — объяснил Смолянинов. — Никакой возможности узнать правду. Даже не для публикации, а так, для себя. Конечно, никто за эту тему не брался. А Тимка полез. Очень жалко его. Это гроб, — повторил Смолянинов, поднимая руку, чтобы утешительно хлопнуть Ларина по плечу. Снизу раздался короткий рык, и Смолянинов руку поспешно отдернул.
— Фу, — сказал Ларин собаке. — Как не стыдно.
— А Тимку действительно жалко, — вздохнул Зайцев. — Талантливый был парень. Но сломался на этом деле.
— Откуда ты знаешь, что он в психушке? — вдруг спросил Ларин.
— Его отец сказал. Я Тимофея искал, хотел к нам позвать на работу, и отец мне обстоятельно все изложил. Про бред преследования и прочие дела.
— Как это он так… — пробормотал Ларин и глубоко задумался.
— Может, он с самого начала был немножко того, — предположил Смолянинов. — Хотя нет, нет… ничего похожего.
— Если сначала ничего и не было, так потом стало, — кивнул Зайцев. — Тимка довел себя до такого нервного истощения, когда и нормальный «съехать» может, а тема у него как раз подходящая была. У Тимки развился бред преследования, такой же, как и у зомби, с которыми он работал. Вполне закономерно.
— Заразился… — Смолянинов невольно поежился.
— Не знаю, господа, — покачал головой Ларин. — Страшное дело, конечно. Жалко мужика. Но и тема страшная. Должен же кто-то ее разрабатывать…
— Ты пойми, балбес, — Зайцев умоляюще прижал руки к груди. — Даже если что-то там и было, ты уже ничего не докажешь. А главное — в любом случае нету больше по этой теме ни заказчиков, ни исполнителей. Деньги в стране кончились. И страна другая. Не нужно ей психотронное оружие. И не будет его больше никто делать. Потому что спроса нет.
— А насчет «тему разрабатывать», — заметил Смолянинов, — это ты не беспокойся. Среди нашего брата психов достаточно. Так что о теме кто-нибудь да позаботится.
Ларин снова покачал головой.
— Положим, сейчас мне все равно Гаршин кислород перекрыл, — сказал он. — Но где-нибудь через полгодика…
— Да ради бога, — перебил его Зайцев. — Только не забывай Тима Костенко.
— Между прочим, они похожи, — заметил Смолянинов. — И очень.
— Да, что-то общее просматривается, — кивнул Зайцев.
— Только этот недоверчивый, — усмехнулся Смолянинов.
Ларин улыбнулся и хотел, видимо, съязвить, но тут собака, которую он по-прежнему одной рукой придерживал за шиворот, громко взвыла и, приседая на задние лапы, рванулась к ступеням факультета. Ларин едва успел обернуться и поймать в объятия высокую темноволосую девушку.
— Танюшка… — Он поцеловал ее, поставил на ноги и повернул было лицом к коллегам, но девушка упала на корточки и обняла за шею собаку, которая тут же попыталась, радостно подвывая, облизать с ее лица косметику.
— Это любовь! — объяснил присутствующим Смолянинов. Девушка бросила на него снизу вверх задорный взгляд и распрямилась. Собака уткнулась ей носом в колени, продолжая исступленно вилять задом. Студенты вокруг смотрели кто на девушку, кто на собаку. Вдали кто-то восхищенно аплодировал.
— Господин Зайцев, господин Смолянинов, Таня, — представил их друг другу Ларин.
— И Чуча! — заявила девушка. — Привет!
Журналисты дружно раскланялись.
— Ну что? — обернулась девушка к Ларину.
— Пошли? — заговорщически подмигнул он ей. — Вы извините, мы пошли. И спасибо, господа. Я ваши советы учту. Думаю, я даже им последую. Счастливо. Увидимся, да, Олег?
— Я тебе позвоню на той неделе, — кивнул Зайцев.
— Берегите себя, — улыбнулся Смолянинов, хищно глядя на девушку.
— До свидания, — улыбнулась Таня в ответ. — Эй, ты! — Она пихнула коленом Чучу. Собака подняла голову и оскалилась. Это было очень похоже на улыбку. Таня пошарила рукой под курткой у Ларина, выдернула поводок у него из-под пояса и застегнула карабин на кольце ошейника собаки. Ларин еще раз кивнул друзьям, обнял Таню за плечи, и троица двинулась за угол. По меньшей мере половина толпящегося во дворе народа смотрела им вслед.
— Что ты думаешь об этом? — спросил Смолянинов.
— Ларина здесь терпеть не могут, — ответил Зайцев. — Она самая красивая девушка на его курсе. А может, и на всем факультете.
— Да нет! — отмахнулся Смолянинов. — Что ты думаешь о психотронике?
Зайцев удивленно посмотрел на него.
— Что с тобой, Кир? Ты же всегда говорил, что это бред…
— А я и сейчас так считаю.
— Ну и…
— Почему такие вот ребята, молодые, чистые, как Тимка, как этот…
— А мы с тобой, значит, старые и грязные?
— …почему они так настырно лезут туда, куда не надо? — закончил мысль Смолянинов. — Хоть им кол на голове теши.
— Во-первых, они еще не профессионалы. Во-вторых, они работать не хотят. В-третьих, им очень хочется нахрапом пролезть в знаменитости. Мне продолжать? — спросил Зайцев неожиданно жестко.
— А ты злой, оказывается, Заяц, — искренне удивился Смолянинов.
— Ты видел хоть раз, чтобы Костенко дежурил по отделу? Или в типографию бегал, или «свежей головой» был? Ни разу. И Витька — это Костенко номер два. Он скорее в психушку готов, чем за станок.
— Заяц, ты очень злой! — сообщил ему Смолянинов. — И ты циник!
— Такие из принципа ставят перед собой задачи, на которые нет ответа! — гнул свое Зайцев, потихоньку разъяряясь.
— Фу! А еще Зайцев! Волчара ты позорный!
Зайцев сник.
— Я хочу понять, отчего мы с тобой не беремся за такие дела, — объяснил Смолянинов. — А если беремся, то не доводим до конца. У тебя сколько публикаций было по «Программе «Зомби»?
— Ну, восемь… или девять.
— Кстати, у Костенко ни одной.
— Нет, была одна. Первая. Там стояли две подписи — моя и его.
— Вот именно. У него, который все придумал, одна. А у тебя двадцать. И он в больнице, а ты здесь. Почему? Сказать?
— Ну скажи. Тоже мне…
— Потому что его интересовал результат. А тебя — публикации. Ты как только уперся в стенку и понял, что писать больше не о чем, сплавил тему на сторону. Ларину вот этому. А Тимке нужен был результат, он боролся за идею, понял?
— Ну и что? — резонно спросил Зайцев.
— Да ничего! Просто ты профессионал, а он нет. Вот и все.
— Так я это сам говорил.
— А я с тобой и не спорю.
— А о чем мы тогда?..
— Я разобраться хочу, — жестко произнес Смолянинов.
— Ладно. — Зайцев невоспитанно сплюнул под ноги и прикурил новую сигарету от окурка. — Понял я тебя, Кир. Понял. Значит, так. Рассказываю один раз. Я сплавил эту тему Ларину потому, что почувствовал, что мне страшно. Все, я это сказал. Вслух. Ну что, съел?
Смолянинов молчал.
— И потом, там действительно был тупик, — объяснил Зайцев. — Я на самом деле уперся в стену. Дальше информация кончалась. Меня футболили из инстанции в инстанцию, никто не хотел со мной говорить. Ну, я и…
— Нашел того, кому было не страшно, — кивнул своим мыслям Смолянинов.
— Пожалуйста, — развел руками Зайцев. — Пожалуйста.
— Олежка, тебя ведь никто ни в чем не обвиняет, — улыбнулся Смолянинов. — Извини, я просто что-то задумался обо всем этом… Мне казалось, что у тебя есть ответ. А ты и сам ничего понять не можешь.
— Страшно было. И Костенко тоже боялся. Он сам мне говорил. Да все боялись, Кир! Все! Даже Гульнов боялся, который вообще был в стороне. Знаешь, как он озверел, когда нас цензура прикрыла?! А ведь он неспроста тогда рогом уперся. Он тоже понял, какая это страшная тема и как больно за нее можно получить. А Тимофей, между нами говоря, повел себя, как сука высокомерная! Глядел на нас свысока и хихикал — мол, побойтесь с мое, мужики… Он-то думал, я этого не вижу…
Смолянинов встрепенулся и хитро глянул на хмурого Зайцева.
— А пошли-ка мы с тобой кофейку долбанем! — процитировал он шутку с факультетского капустника.
— По чашечке! — подхватил Зайцев.
— Кружечек по восемь! — завершил диалог Смолянинов.
— Пошли, — кивнул Зайцев и снова погрустнел. — Тимку помянем.
— Помянем, — согласился Смолянинов. — Хреново без него. И не так уж чтобы очень близко я его знал, а вот… хреново.
Они вышли на проспект Маркса (или теперь Моховую?) и молча двинулись к метро, наклонившись вперед, навстречу внезапно подувшему ветру.
— «Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот, особенно ночью, когда силы зла безраздельно властвуют над миром», — вдруг процитировал Смолянинов. — Я сказал это Костенко почти два года назад. Как раз после самой первой вашей публикации. Сейчас вот вспомнилось…
— Я тебе соврал насчет психушки, — пробормотал Зайцев. — И тебе, и Витьке, всем соврал.
Смолянинов остановился так резко, что Зайцев по инерции проскочил вперед. И останавливаться не стал. Смолянинов догнал его и крепко взял за воротник.
— Пошли, пошли, — сказал Зайцев, неприязненно морщась. — Пива очень хочется.
— Так что же с ним на самом деле?! - грозно вопросил Смолянинов, мелко тряся Зайцева за воротник.
— Удрал он! — рявкнул Зайцев, вырываясь. — Сбежал! Сбежал!!! Бросил все и рванул! И в психушке не он, а его мать! А отец застрелился, понял?! С собой покончил! Ясно тебе?!
— Откуда ты… — пробормотал Смолянинов, выпуская зайцевский воротник и снова останавливаясь. Зайцев тоже встал. Прохожие на него оглядывались.
— К Гульнову кагэбэшник приходил, — сказал Зайцев устало. — И ко мне тоже. Все напугать пытался — государственная тайна, измена Родине…
— А Костенко где? — пробормотал обалдело Смолянинов.
Зайцев скорчил в ответ гримасу.
— Первый раз Тим меня предал, когда разыграл спектакль, будто уходит из расследования, — сказал он горько. — И не только меня, всех нас. Второй раз предал, когда симулировал манию преследования. Он ведь на самом деле ложился на обследование в какой-то институт. И мне это действительно его отец по телефону сказал, я просто зажал информацию. А в третий раз он нас предал, когда пропал без вести.
— Да почему же предал? — удивился Смолянинов. — Наоборот, он все взял на себя, он хотел один…
— А это что, не предательство?! - воскликнул Зайцев. — Он что-то узнал, понимаешь? Узнал что-то такое, что испугался и сбежал! Почему он к нам не пришел, а? Думаешь, мы бы не раскрутили это дело?! Да мы бы всю страну на уши поставили! Но он хотел все один, только один! Я от страха ночами не спал, квасить начал, мне среди бела дня чертовщина мерещилась, а получается, целый год потратил на какую-то х…ню! И теперь мы здесь, и все в говне, а он неизвестно где, и его ГБ ищет! Это что, не предательство?! - орал Зайцев, надсаживаясь.
Смолянинов стоял перед ним и глядел себе под ноги.
— Что ж мы, не люди? — спросил его Зайцев уже тихо. — Не друзья ему? Получается так. Получается, он нам не верил. Чем мы это заслужили? Тем, что помогали ему всем, чем могли? Что, мы меньше его рисковали? Мы ведь тоже с Гульновым запросто идем по статье об измене Родине… Мне этот кагэбэшник очень здорово все объяснил. Ну, плевал я на статью, ни х…я они мне не сделают. Но я по-прежнему ни х…я не знаю и ни х…я не понимаю! А Костенко, сука, что-то знает! А мы — нет! Это что, по-человечески?
— Государственная тайна, измена Родине… Значит, это все правда? — пробормотал Смолянинов.
— Значит, это все правда, — эхом ответил Зайцев.
— И что ты теперь намерен делать?
— А что ты мне посоветуешь? — спросил Зайцев. — Вот поставь себя на мое место. Ну, поставь.
— Я не могу, — признался Смолянинов. — Олежка, я же не знаю, что это такое — семья, ребенок… Тебе беречься нужно.
— И все-таки, — не унимался Зайцев, — попробуй. Ты старше меня, ты опытный, много работал в опасных местах. Что ты мне посоветуешь?
Смолянинов зябко повел широкими плечами.
— Забыть, — твердо сказал он, снова поежился и поднял воротник.
Опустил глаза, сунул руки в карманы и шагнул вперед.
Прячась от порывов ветра, Зайцев пристроился ему в спину.
БРАТЬЯ ПО РАЗУМУ
Сегодня нет фактических оснований полагать, что упоминающиеся в книге организации существуют, когда-либо существовали или будут существовать. Все совпадения имен, названий и наименований случайны.
А он сказал только: «Не наделай ошибок». Ясно, чего не надо делать, но совершенно не ясно, как же все-таки жить.
Джойс Кэрол Оут. «Сад радостей земных»
Пролог
Черного, как антрацит, дядьку с типично африканским именем Доктор Мбебе подловили в туалете его собственного офиса. Дали президенту благотворительного фонда закончить свои дела и вымыть руки, а потом оглушили шокером и затащили в подсобку. Прилепили контакты на виски и запустили сканер. Но как только машина вышла на режим и начала копаться у бедняги в голове, Доктор Мбебе затрясся всем телом, широко открыл глаза, громко пукнул и умер. Так его и бросили носом вниз в мужской уборной второго этажа.
Над Шварцкопфом, страшно богатым и поэтому хорошо охраняемым человеком, потрудились изрядно. Чтобы достать его из расплющенного лимузина, понадобился целый арсенал спасательной техники. Но дело того стоило — Шварцкопфа слегка помяло, а вот у телохранителей его наступил, мягко говоря, распад функций. Так что вовсе не их крепкие руки волокли упирающегося босса в «Скорую помощь». В салоне «Скорой» Шварцкопфа тут же вырубили и подключили к сканеру. Но едва оператор ввел первый вопрос, как газетный магнат приказал долго жить без объяснения причин.
Джимми Богарт упал с лошади посреди своего необъятного ранчо. Его уволокли в кусты и оприходовали по всей форме, но сканер опять ничего не успел считать, потому что у самого популярного в мире телевизионного ведущего остановилось сердце.
За атташе по культуре Ли Ван Ху долго носились под дождем, проклиная бег трусцой и прочую физкультуру, по нью-йоркскому Центральному парку. Наконец чертов агент влияния свернул-таки в безлюдный уголок, где его и подстрелили из игольника. Развернули тент, подтащили аппаратуру, и тут действие парализатора вдруг кончилось. То ли погода сказалась, то ли неучтенные резервы азиатского организма. В общем, Ли очнулся, вытаращился на переносной комплекс для «промывки мозгов» и мгновенно догадался, что это такое. Во всяком случае, так поняли его реакцию, потому что Ли часто задышал, дернулся и отдал концы. По сравнению с предыдущими жертвами это был явный прогресс. Все-таки хоть какая-то информация.
К сожалению, ее с опозданием передали тем, кто занимался Котлером. Все делалось в безумной спешке, главными козырями операции считались дерзость и молниеносность — в течение суток она должна была завершиться по всей планете. И старший израильской группы как раз слушал по телефону приказ, когда Котлер открыл дверь. А старший, думая, как же из ситуации выкрутиться, стоял с поднятой рукой: ждать новой команды, не двигаться. И человек с игольником так и не понял, стрелять ему или нет. А Котлер, ничего не подозревая, шагнул в свой кабинет, обнаружил там группу людей с напряженными лицами, заметил направленный ему в живот ствол игольника и всех перехитрил. Он заорал по-русски: «Я все скажу, только не бейте!» Старший так обалдел от этого заявления, что у него челюсть отвисла, а тот, что с игольником, так и не выстрелил. А Котлер сполз по косяку и больше уже ничего не говорил, ни по-русски, ни как-нибудь еще.
Поэтому с некой госпожой М., женой влиятельнейшего европейского политика, разговор велся по старинке. То есть накрыли ее там же, где и собирались, — в тайном любовном гнездышке. Но форсированных методов применять не стали, а просто решили попугать. Госпожа М. с интересом просмотрела свежую видеозапись, демонстрирующую все, что с ней, госпожой М., только что вытворял дипломатический советник Вестгейт. Заметила, что господин Вестгейт — это, конечно, ее ошибка, потому что, несмотря на всю изобретательность оного молодого человека, удовольствия от него никакого, а одно расстройство. Предложила задавать вопросы. И через десять минут, едва только гости начали докапываться до сути дела, ни с того ни с сего кувыркнулась с дивана головой в ковер и затихла.
На этом досадном инциденте руководство операции разбил паралич воли. И вся история чуть было не закончилась, не успев толком начаться. Все еще могло обернуться по-хорошему. И дипломатический советник Вестгейт не узнал бы, как в Москве умеют бить по морде, не застрелил бы четверых русских, одного финна и любимую собаку Игоря Волкова и не познакомился бы с такими экзотическими вещами и личностями, в существование которых воспитанные молодые люди просто не верят. Но то ли Вестгейта дурацкая национальная судьба настигла — а он по происхождению был коренной москвич, — то ли дипломатический советник просто, что называется, дождался. Потому что ближе к вечеру того злополучного дня заглохшая было операция получила новый импульс.
Неожиданно оказался доступен человек, на которого спецслужбы давно точили зуб, но ухватить руками никак не могли. Был госпитализирован в частную клинику старый Оке Липар, председатель закрытого международного клуба промышленников. Наутро фотография «железного шведа» в траурной рамке обошла все выпуски новостей, а сын и наследник безутешно рыдал над телом старика, лицо которого неприятно изменила смерть. В дверях клиники начальник охраны покойного оттирал журналистов, и то, что он чуть не до крови прокусил себе губу, все приняли за знак глубочайшей скорби. Начальнику охраны действительно было нехорошо от утраты. Нарушив обязательства перед клиентом, которому служил верой и правдой много лет, он будто лишился частички себя. Но эта боль должна была пройти, а пропавшую бесследно дочь начальнику обещали вернуть. Правда не раньше, чем в фамильном склепе Липаров появится настоящее тело.
Когда с Липаром осторожно поработал специалист, выяснилось, что никакой он не железный, да еще и не швед к тому же. Операция удалась, и в компьютеры ее организаторов потекла информация. Она была чудовищна, она была невообразима, но с ней приходилось смириться. И оставалось только сделать выводы и принять решение. И то и другое далось нелегко, такими крутыми мерами пришлось бы вырезать из мозга человечества кошмарную опухоль. Но иного выхода не было. И с того момента, как решение было принято, спокойной жизни дипломатическому советнику Вестгейту осталось ровным счетом на два дня.
Глава 1. Первое июня, вечер
Так получилось, что трижды машина заезжала во двор совершенно безнаказанно. А потом стряслась беда — у местного дворника по прозвищу Дядя Сэм окончательно свихнулась бабушка. Пока все благоразумные жильцы, трясясь от ужаса, разбегались кто куда, бабка пристально смотрела на дьявольский экипаж, хмуро бормоча что-то себе под нос. И, видимо, досмотрелась, потому что на четвертый вечер, едва машина закатилась во двор и заняла свое место у подъезда, старуха взгромоздилась бесформенной тушей на подоконник и разразилась проповедью. Вот он, мол, провозвестник Апокалипсиса. Приехал.
Тут, как назло, во двор нетвердой походкой вступил ее внук с неизменной поллитрой, бережно закутанной в бумажный пакет.
Дядя Сэм был человек просвещенный, с двумя образованиями, тщедушный и страшненький. Козлиная бородка, за которую он и получил свое прозвище, треснувшие очки — этакий интеллигентный алкаш. Когда машина посетила двор в первый раз, он тут же все про нее соседям доходчиво объяснил. Дескать, аппарат удивительный занесло в Москву, не иначе как из другого измерения, некоего параллельного мира. А потому есть машина не что иное, как необыкновенно реалистичная голограмма, короче говоря, привидение, и вреда от нее никакого быть не может. Нечего трястись, примите для храбрости и ложитесь спать. Постоит и уедет.
Машина действительно постояла и через полчаса уехала. Но на следующий вечер появилась опять. Встревоженные жильцы воззвали к ментам. Городовой Барабаш, он же Барабашка, предусмотрительно держа руку на кобуре, внимательно осмотрел машину с расстояния шагов в двадцать, цыкнул зубом, пообещал доложить куда следует и степенно удалился. Но, свернув за угол, он вдруг задал стрекача и бежал, пока не уперся в рюмочную, где и занял оборону.
Барабашку даже коллеги по участку без стеснения обзывали мусором, он был труслив, суеверен, малограмотен и хитрожоп. Кроме того, ему оставалась от силы неделя до пенсии. Поэтому ничего он никуда не доложил. И факс о происшествии оказался не там, где следует, а в канцелярии Академии наук. Шизоидную писульку о «таинственном предмете, имеющем форму автомобиля», вызывающем у честных граждан припадки немотивированного страха, сунули в утилизатор. Поэтому наступил день четвертый, бабушка Дяди Сэма двинулась рассудком, а чертовой машине довелось проявить свою материальную сущность.
Входя во двор, Дядя Сэм как раз предавался размышлениям о том, как должен выглядеть мир, в котором имеют место черные автомобили на бесшумном ходу, не требующие водителя. Еще он горько сожалел, что машину нельзя потрогать руками. Он бы с удовольствием в нее забрался и уехал из опостылевшей Москвы к такой-то матери. В проспиртованном разуме Дяди Сэма напрочь атрофировался инстинкт самосохранения, и машины он совершенно не боялся. Истерику, которая при виде посланца иного измерения охватывала сверху донизу два пятиэтажных дома, Сэм относил на счет дремучих суеверий. И крепко надеялся, что в Академии наук его сообщение оценят по достоинству. Может, и деньжат подкинут.
Сэм обогнул вонючую помойку и увидел автомобиль, уже занявший облюбованное им место под фонарем у третьего подъезда. На радостях Сэм, довольно осклабившись, сунул руку в свой пакет, нащупал бутылку, отвинтил крышку и хлебнул из горлышка. Некоторое время он с блаженной улыбкой рассматривал гостя из Неведомого. Автомобиль был все тот же — большой седан представительского класса, черный, с двумя ярко-желтыми полосами от бампера до бампера, идущими через капот, крышу и багажник. Гладкие шины-слики, слегка затемненные стекла и никого внутри. Симпатичное и дружелюбное привидение. Какое-то время Сэм прикидывал, как было бы здорово рвануть на нем подальше от сонного города, в котором ничего не происходит, и вообще из этого чересчур рационального мира с его пластмассовыми вениками, дорогой водкой и счетчиками расхода воды. Только Сэм вознамерился отхлебнуть еще раз, как до него дошло, что из окна первого этажа кто-то матерно вопиет о том, что день Страшного Суда близится.
В голове у Сэма что-то звонко щелкнуло. Бабушку Валентину Борисовну, жирную истеричную сволочь восьмидесяти трех лет, наводившую ужас на все окрестности, Сэм искренне любил и признавать сумасшедшей отказывался. Он фактически из-за нее развелся с женой, которая на коленях умоляла его отправить старуху в психиатрическую клинику. И теперь Сэм безошибочно вычислил, что гость из параллельных миров бабушку обидел. Поэтому отношение его к автомобилю-привидению круто повернулось на сто восемьдесят градусов. Сэм аккуратно сунул пакет с бутылкой за мусорный ящик, добыл из-за пазухи оружие самообороны в виде куска высоковольтного кабеля и бросился мстить.
Он заподозрил неладное, только когда покрытое трещинами лобовое стекло машины провалилось внутрь салона. По инерции Сэм разнес в крупу окно водительской двери, и тут дубинка вывалилась у него из рук.
— К-как же это… — прошептал Сэм, чувствуя, как у него подгибаются колени, а перед глазами все плывет.
— Беги, мудак! — посоветовала ему из окна бабушка. — Покайся, пока не поздно, сучий выблядок!
— Она же… вот… — пробормотал Сэм, тыча в машину пальцем.
— Гореть тебе адским пламенем! — сообщила бабушка.
— Она же настоящая!!! - заорал Сэм. — Она же вот!!! А-а-а!!! Люди!!! Спаси-и-те!!! Ма-а-ма!!!
Автомобиль не был привидением. Он присутствовал в московском дворе на самом деле. Вот уже четвертый вечер сама по себе, без участия человека, эта штуковина приезжала и уезжала по каким-то своим делам. И сейчас ей, видимо, опять пришло время уехать. Потому что под капотом раздался приглушенный свист.
Перепуганный Сэм взвыл и попытался отпрыгнуть в сторону, но запутался в собственных ногах, споткнулся, упал, с размаху треснулся затылком о бордюрный камень и затих. Машина, шелестя, тронулась с места и покатила со двора прочь.
А на следующий день к дверям местного участка подъехало вполне земное, но тоже черное авто с наглухо тонированными стеклами. Из него вышел и проследовал внутрь участка молодой человек в джинсовом костюме, сапогах-казаках и с прической «конский хвост». Не говоря ни слова, он зашел в дежурку и сунул в щель терминала пластиковую карточку. Лейтенант посмотрел на монитор, и лицо его приобрело характерное выражение брезгливого интереса — словно у заглядывающего в выгребную яму в процессе застегивания штанов. Молодой человек по-прежнему молча прошел в кабинет майора, начальника участка, и провел там минут десять. Вышел, сел в машину и уехал. А еще через минуту из своего кабинета показался майор. Он разинул рот, и на какое-то время несение службы приостановилось, так как в участке все оглохли.
***
— И все-таки это здорово, — сказал мент. — Я прошлым летом ездил в Майами отдыхать, и представляешь, чуть ли не на каждом заборе у них написано: «Русская культурная экспансия». И ладно бы — плакаты висели, а то ведь спреем из баллончика… Ох, я и загулял там…
— Это мода, — процедил Игорь, не отрываясь от своего бинокля на высоком штативе. — Это пройдет.