Чтение 44–й страницы книги ~Спят усталые игрушки~

Глава 20

Многое в рассказанной истории показалось странным. Но больше всего
удивило то, что последние слова Анна Перфильевна произносила с явным трудом,
без конца зевая. От ее бодрости и энергии не осталось и следа. Передо мной
сидела вялая, еле ворочающая языком старушка.

Дрожащими руками Соколова порылась в растрепанной книжке и, растягивая
слова, пробормотала:

- Телефона тогда не было, Стекольный проезд, дом два.

Я поблагодарила и решилась спросить:

- Колю потом встречали?

- Никогда, - прошамкала Анна Перфильевна, пошатываясь на стуле, - даже и
не вспоминала его отчего-то до вашего прихода.

Шея ее дернулась, плечи обмякли, голова упала на бумаги. Испугавшись, я
кликнула секретаршу. Девочка удивленно поглядела на грозную
преподавательницу и вызвала врача. Я пристроилась в уголке, во все глаза
наблюдая за происходящим.

Бывшую судью положили на диван и укрыли зеленой суконной скатертью, такую
стелят на стол в президиуме. Доктор внимательно осмотрел больную и
растерянно сказал:

- Удивительное дело, она просто спит, причем больше всего ее состояние
похоже на гипнотический транс. Такой прием используют психиатры и
психотерапевты.

- Долго это продлится? - не утерпела я. Врач пожал плечами:

- Не знаю, но опасности для жизни нет, оставьте ее просто лежать.

- Разбудить можете?

- Во-первых, не умею, а во-вторых, не хочу, - пояснил терапевт,
захлопывая чемоданчик, - гипноз - дело тонкое, малоизученное. Мы не знаем,
вдруг она лечится и ей дали установку на сон.

- Как это? - изумилась я. - Сейчас около нее никакого гипнотизера не
было!

Врач вздохнул:

- Честно говоря, я не большой дока в данном вопросе, но, насколько
наслышан, хороший специалист может дать вам любую установку на длительное
время.

- То есть, допустим, в пятницу утром прикажет прыгнуть ровно через месяц
из окна, и я послушаюсь?

- Такое навряд ли возможно, - рассмеялся доктор, - никто не станет
советовать пациенту подобное, потом, гипнотизер тоже не всемогущ. Человека
нельзя заставить сделать то, к чему он не расположен, - украсть, убить,
покончить жизнь самоубийством. Все эти дурацкие кинофильмы, в которых герой
в трансовом состоянии душит всех направо и налево, - полный бред. Если вы не
расположены убивать, то в гипнозе скорей всего выроните нож или револьвер.

- А если расположена, только желание подавляется страхом перед
наказанием? Терапевт задумался.

- Повторяю, я не знаток подобных тонкостей. В России мало людей,
профессионально владеющих гипнозом, многие экстрасенсы и целители в
подавляющей массе мошенники. Вот позавчера вез в больницу умирать совсем
молодую женщину. Рак груди, опухоль вскрылась, из раны гной течет, четвертая
стадия, жуткие мучения. Спрашивается, почему раньше к онкологу не пришла?
Рак груди вылечивается на ранних стадиях полностью, больные потом живут
десятилетиями и умирают от старости. Что мешало обратиться в диспансер? А ее
муж лечил, колдун, кстати, весьма известный. По телевизору часто мелькает и
в газетах статьи печатает, всем исцеление гарантирует... Доверчивых людей
губит, да и жену свою заодно на тот свет отправил... Так что лечиться
следует у нормальных врачей. Иностранцы-то не дураки. Сначала в больницу
лягут, таблетки пьют, уколы делают, операции. И только когда становится
ясно, что традиционная медицина бессильна, кидаются к магам, шаманам и
знахарям. А у нас наоборот. В результате болезнь запущена, последствия
непредсказуемы.

- Неужели все мошенники?

- Не знаю, слышал, будто в МГУ на психологическом факультете работает
некий Мельниченко, говорят, гений. Но дел с ним никаких не имел. А ваша
преподавательница, наверное, ходит к психотерапевту, и ей предписан в это
время сон. Оставьте женщину в покое.

Анна Перфильевна вдруг пошевелилась и улыбнулась.

- Видите, - обрадовался доктор, - полный порядок, скоро очнется.

Стекольный переулок в самом центре Москвы. Рядом шумит Тверская, блестят
витринами дорогие магазины, а под аркой, откуда начинается нужная мне улица,
тихо. Дома маленькие, три, четыре этажа, дворы грязные, возле переполненных
отбросами мусорных бачков дерутся вороны, словно в двух шагах не Кремль, а
Кольцевая дорога.

Переулок изгибался во все стороны. И дома стояли непонятно. По правую
руку восьмой, девятый и четырнадцатый, слева - двенадцатый, тринадцатый,
пятнадцатый. Десятый словно куда-то испарился. Раз двадцать проехав
туда-сюда, я признала поражение и, отловив аборигена, задала вопрос:

- Дом номер десять где?

- На Предтеченском проезде, - спокойно ответила бабка.

- Мне по Стекольному нужен.

- Это он и будет, почтовый адрес один, а здание совсем в другом месте,
все его ищут.

И впрямь, голубенький трехэтажный домик смотрел фасадом на Предтеченский
проезд. Большая скрипучая дверь без кодового замка и домофона сделана из
цельного куска дерева с огромной бронзовой ручкой - видно, не меняли со дня
постройки здания. Впрочем, похоже, ремонт тоже никогда не делали.
Веселенький снаружи, внутри домик выглядел ужасающе - ступеньки лестницы
разбиты, перила кое-где вырваны, кафельная плитка стен и пола во многих
местах отлетела.

На каждом этаже тут по одной квартире, третья оказалась на последнем.

Стену возле звонка украшали таблички: "Петровым один", "Костомаровым
два", "Решетниковым три". Штук двенадцать фамилий, но Шабановой нет. Сколько
же здесь проживает людей? И потом, хорошо Петровым, позвонили всего один раз
- и все понятно, а вот Нестеровым с их одиннадцатью звонками неуютно
приходится: все время звонки считают. Нет, люди нигде не равны, даже в
коммуналке.

Не раздумывая долго, я нажала на пупочку три раза. Судя по табличке,
откроют мне Решетниковы.

Загремели замки и цепочки, безразмерная створка распахнулась, и перед
глазами предстал длинный и темный коридор. Стены увешаны велосипедами и
корытами, по бокам какие-то сундуки, узлы и кучи газет. Бог мой, самая
настоящая московская коммуналка.

Мое детство прошло в такой же на улице Кирова, ныне Мясницкой. Даже не
помню, сколько у нас там было соседей - то ли пятнадцать, то ли двадцать.
Перед туалетом висел список посещений. Наше с бабушкой приходилось на десять
утра. Считалось, что вперед следует пропустить тех, кто торопится на работу
и в школу. Но мы не слишком горевали. Под кроватью стоял предмет, который
дедушка весело именовал "ночная ваза".

По коридору дети ездили на самокатах, в огромной сорокаметровой кухне
играли в прятки. Там стоял изумительный буфет, оставшийся от прежнего
владельца апартаментов, купца Рукавишникова. Сидя внутри, я наблюдала в
слегка приоткрытую дверцу, как подруги ищут "противную Дашку".

А вот в ванную мы ходить боялись, мылись с неохотой. В огромной комнате
возвышалась на толстых чугунных лапах невероятных размеров ванна, целый
бассейн. Пятилетний Колька Макеев плавал в ней от крана до противоположного
"берега" и чуть не утонул однажды, когда мать оставила его ненадолго одного.
Еще там висела глубокая раковина с латунными кранами и грозно гудящая
газовая колонка, а на уходящем ввысь зеркале чья-то детская ручка выцарапала
"Анна, 1912 год". Я всегда задумывалась о том, что случилось с этой девочкой
потом!

Но самое захватывающее началось, когда нас начали расселять. Распахнулись
дверцы антресолей, а в коридоре впервые ввернули стоваттовые лампочки, чтобы
лучше увидеть спрятанные давным-давно вещи.

Чего только не обнаружили жильцы - самовары, керосиновые лампы, медные
тазы для варки варенья, чугунные ступки, сгнившие перины, надколотые
тарелки, сундуки, набитые одеждой, и даже старинный велосипед. Он так и
провисел под ни разу не ремонтирующимся потолком с 1917 года, и никто из
нынешних обитателей не мог припомнить его хозяина.

Мне же повезло больше всех. В одном из гигантских коробов бабуля отыскала
почти полное собрание детективных книг Ника Картера и Ната Пинкертона. Штук
двести брошюрок, выпущенных до революции Сытиным. Первое время было
непривычно читать текст с твердыми знаками и ятями, но потом глаза
пригляделись. Долгие вечера провела я над книжками, трясясь от ужаса и
восторга. Наверное, с тех времен и появилась моя страстная любовь к
детективной литературе и расследованиям.

Честно говоря, я думала, что таких коммуналок уже нет, однако это совсем
не так.

- Вы ко мне? - спросила открывшая дверь женщина.

В полумраке коридора лица не видно, слышен лишь голос.

- Ищу Раису Федоровну Шабанову, она проживала тут в начале восьмидесятых.

- Кто ей будете? - настороженно поинтересовалась собеседница, отступая
вглубь.

Я двинулась за ней. Дверь захлопнулась. Коридор освещался теперь только
экономной двадцатипятиваттной лампочкой, нос уловил знакомый с детства
"букет": на кухне варили щи, кипятили белье и жарили котлеты.

- Долго объяснять, - промямлила я, - мы старые подруги, вот решила
разыскать.

- Пойдемте. - Женщина, шаркая тапками, направилась по коридору.

Натыкаясь на комоды, ведра и лыжи, я последовала за ней.

Комната, куда мы наконец попали, оказалась на удивление большой, чистой и
светлой. Теплый весенний ветерок ласково шевелил белоснежные занавески. Оба