уз, еще не значит, что ты будешь думать так всегда. Лучше пообещай мне,
что ничего не предпримешь, не посоветовавшись со мной.
Маргариту.
лишнего шума и не устраивая скандал.
понадобится, она сделает это. При необходимости она сделает Бланку вдовой
- а вдовам незачем требовать развода.
последние годы выглядел как никогда унылым и запущенным, вновь ожил и даже
как-то помолодел. За короткое время Филипп собрал в своем окружении весь
цвет молодого гасконского и каталонского дворянства. Его двор не уступал
королевскому ни роскошью, ни великолепием, ни расходами на содержание, и
лишь условия Тараскона, небольшого местечка в междугорье Пиренеев, не
позволяли ему стать самым блестящим двором во всей Галлии. Иногда Филипп
подумывал над тем, чтобы переселиться в Бордо или, еще лучше, в Тулузу, но
за семь лет изгнания он сильно истосковался по родным местам - по высоким
горам и солнечным долинам, по дремучим лесам и альпийским лугам, по
быстрым бурлящим рекам и спокойным лесным озерам, по глубокому
пиренейскому небу, ясно-голубому днем и темно-фиолетовому с россыпью ярких
звезд на бархатном фоне ночи, - всего этого ему так не хватало на чужбине,
что он решил пожить здесь годик-другой, пока не утолится его жажда за
прошлым.
тщеславие.
имел его в избытке. Особенно радовало Филиппа, что рядом с ним снова были
друзья его детства, по которым он очень скучал в Кастилии. В первую
очередь это относилось к Эрнану де Шатофьеру, Гастону д'Альбре и Симону де
Бигору. Они по-прежнему оставались лучшими друзьями Филиппа - но теперь
они были также и его ближайшими соратниками, главными сподвижниками,
людьми, на которых он мог всецело положиться и которым безоговорочно
доверял.
- он был братом Луизы, и уже этого было достаточно, чтобы Филипп испытывал
к нему искреннее расположение. Семь лет назад они подружились и даже после
смерти Луизы поддерживали приятельские отношения, частенько переписываясь.
Из-за запрета отца Габриель не имел возможности навестить Филиппа, когда
тот жил в Толедо, да и в Гаскони он оказался только благодаря чистому
недоразумению Некоторое время после пленения французского короля Эрнан де
Шатофьер считался погибшим, и руководство ордена тамплиеров явно поспешило
с официальным сообщением о его героической смерти. Как только это известие
дошло до Гаскони, управляющий Капсира огласил завещание Эрнана, в котором
среди прочих фигурировало имя Габриеля де Шеверни - ему было завещано
поместье близ Каркассона. К чести юноши надо сказать, что когда он приехал
вступать во владение наследством, а вместо этого встретился с живым
кузеном, то лишь обрадовался такому обороту событий. В радости Габриеля не
было и тени фальши, и его бескорыстие очень растрогало Эрнана, который уже
успел увидеть в глазах других своих родственников тщательно скрываемое
разочарование. Со словами: "Да пропади оно пропадом! Все равно я монах", -
Шатофьер подарил Габриелю один из своих беарнских замков с поместьем,
дающим право на баронский титул, а в новом завещании переписал на него
львиную долю земель, не входящих в родовой майорат, наследником которого
по закону был младший брат отца Эрнана.
соответственно округлив его владения. Единственное, что огорчало юношу,
так это разлука с родными. Отец категорически отказался переехать с семьей
в Гасконь и поселиться в новеньком, опрятном замке своего старшего сына.
Он даже не захотел навестить его...
года старше, в их дружбе доминировал Шеверни, что, впрочем, никого не
удивляло, поскольку Симон, не будучи глупцом, как таковым, тем не менее в
своем интеллектуальном развитии остановился на уровне подростка. Филипп не
мог сдержать улыбки, когда видел двадцатидвухлетнего Симона, играющего со
своим пятилетним сыном, и всякий раз ему на память приходило меткое
выражение из письма Гастона д'Альбре: "У нашего взрослого ребенка
появилось маленькое дитя".
во всем остальном изменился мало. Он был вместилищем множества разных
недостатков, слабостей и пороков, которые в сочетании между собой каким-то
непостижимым образом превращались в достоинства и в конечном итоге
составляли необычайно сильную, целеустремленную натуру. Филипп никак не
мог раскусить Гастона: то ли он только притворялся таким простым и
бесшабашным рубахой-парнем, то ли умышленно переигрывал, акцентируя
внимание на этих чертах своего характера, чтобы у постороннего наблюдателя
сложилось впечатление, будто его простота и прямодушие - всего лишь
показные. Даже цинизм Гастона (впрочем, доброжелательный цинизм), который
вроде бы был неотъемлемой частью его мировоззрения, и тот иногда казался
Филиппу напускным, во всяком случае, слишком наигранным.
если не больше, бастардов обоих полов. Филипп по-доброму завидовал
плодовитости кузена, достойной их общего предка, маркграфа Воителя, - и
все же в этой доброй зависти чувствовался горький привкус. При всей своей
любвеобильности Филипп не знал еще ни одного ребенка, которого он мог бы с
уверенностью назвать своим. Было, правда, несколько подозреваемых (в том
числе и недавно родившаяся дочка Марии Арагонской, жены принца Фернандо де
Уэльви), но весьма двусмысленное положение полу-отца очень тяготило
Филиппа, лишь усугубляя его горечь. Хотя, с другой стороны, по возвращении
домой он то и дело ловил себя на том, что с нежностью думает об оставшихся
в Толедо малышах, которые, возможно, были его детьми, и до предела
напрягает память, представляя их лица, в надежде отыскать фамильные черты.
что это гиблое дело, и посоветовал выбросить дурные мысли из головы.
постели в другую и уже через неделю не можешь вспомнить, когда и с кем ты
спал. Хоть бы вел записи, что ли. Ну, а женщины... Вообще-то женщины не по
моей части, но все же я думаю, что им верить нельзя - особенно в таких
вопросах и особенно неверным женам. Тебе бы немного постоянства, дружище,
хоть самую малость. О верности я уж не говорю - это, право, было бы
смешно. - И в подтверждение своих последних слов Шатофьер рассмеялся.
из крепкого рослого паренька превратился в могучего великана, стал грозным
бойцом и талантливым полководцем, - но о переменах в его характере Филипп
мог только гадать. Первый из его друзей был для него самым загадочным и
непрогнозируемым человеком на свете. Шатофьер имел много разных лиц и
личин, и все они были одинаково истинными и одинаково обманчивыми. Хотя
Филипп знал Эрнана с детских лет, он каждый раз открывал в нем что-то
новое и совсем неожиданное для себя, все больше и больше убеждаясь, что
это знание - лишь капля в море, и уже давно оставил надежду когда-нибудь
понять его целиком.
воинством. По представлению Филиппа герцог назначил Шатофьера верховным
адмиралом флота, а отец Симона, Робер де Бигор, уступил ему свою шпагу
коннетабля Аквитании и Каталонии в обмен на графский титул. Как старший
сын новоиспеченного графа, Симон де Бигор автоматически стал виконтом, что
дало насмешнику Гастону д'Альбре обильную пищу для разного рода
инсинуаций. В частности, он утверждал, что таким образом Филипп,
опосредствованно через отца, компенсировал Симону некоторые неудобства,
связанные с ношением на голове известных всем предметов. И хоть упомянутая
сделка носила чисто деловой характер, Филипп все же отдавал себе отчет,
что в едких остротах Гастона была доля правды...
вынужден был признать, что до сих пор заблуждался, считая Бланку, а затем
Нору лучшими из женщин сущих, и пришел к выводу, что никакая другая
женщина не может сравниться с его милой сестренкой. Амелина готова была
молиться за Филиппа, ее любви хватало на них обоих; с ней он познал то,
что не смогла ему дать даже Луиза - ощущение полной, почти идеальной
гармонии в отношениях мужчины и женщины.
единства мыслей и чувств они достигали лишь в моменты физической близости.
А так между ними нередко возникали недоразумения, у каждого из них были
свои интересы, разные, подчас диаметрально противоположные взгляды на
жизнь, и они даже не пытались согласовать их, привести хоть к
какому-нибудь общему знаменателю. Глядя с расстояния шести лет на свою
супружескую жизнь, повзрослевший Филипп порой поражался тому, какая она
была однобокая, однообразная. Они с Луизой были очень юны, почти что дети,
Ильин Андрей
Ильин Андрей
Березин Федор
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Каргалов Вадим