Чтение 44–й страницы книги ~Мягкая посадка~

Никого из друзей и недругов моей молодости уже нет в живых - я уйду
последним. Пять лет назад при попытке переворота по нелепой случайности
погиб Вацек Юшкевич. На протяжении тридцати пяти лет он был бессменным
руководителем Отдела безопасности, и на него, в отличие от этих,
сегодняшних, я всегда мог без оглядки положиться. Мне его не хватает.
После него осталась тетрадь со стихами - он-то знал о моей рукописи, зато
я никогда бы раньше не подумал, что Вацек пишет стихи. Первое
стихотворение начиналось так:

"Лучезарный закат, полный красных чернил,

Ты зачем мне в окно нежный луч уронил?" -

и далее подробно объяснялось зачем. Я распорядился издать эти стихи
тиражом в двести экземпляров и включить их в школьную программу. Вацек
вполне заслужил такое внимание к его памяти.

Гарька Айвакян дезертировал через месяц после описанных событий.
Следы его затерялись.

Алла Хамзеевна умерла спокойно, от неожиданной старости, когда ей
было уже за восемьдесят. Несмотря на откровенно подхалимажный стиль ее
общения со мною, о лучшем буфере я и мечтать не мог. До последних своих
дней она работала у меня секретарем-референтом и как специалист по
словесности достигла большого мастерства в редактировании проектов
приказов.

Покойный Глеб Ипатьевич Вустрый некоторое время состоял при мне в
своей прежней должности и оказал заметные услуги при возобновлении
Государственной Евгенической. Он оказался прекрасным подручным средством:
не помню, чтобы у меня хоть раз были основания для недовольства качеством
его работы. Кстати, он действительно оказался неплохим производителем: все
шестеро его детей получились вполне удачными и здравствуют и поныне. Жаль,
что таких людей у меня под рукой всегда было немного... Может быть, зря мы
отказывали в убежище профессиональным политикам?

О судьбе Мишки Морозова мне ничего не известно.

Теперь уже можно с уверенностью сказать, что мы выстояли. Вероятно,
мы одни. Первые несколько лет нам еще удавалось иногда принимать
отрывочные теле, настолько панические и противоречивые, что нашим
аналитикам и посейчас не удается сложить из деталей полную картину
катастрофы. Любопытно, что дольше других сопротивлялись самые северные и
самые южные государства - тропические и экваториальные погибли первыми, не
выдержав внутриутробных конфликтов, усугубленных чудовищным наплывом
беженцев. Судя по всему, объединить человечество в единое целое не удалось
никому даже под угрозой всеобщей гибели. Мы не были монолитом - когда на
нас надавили, мы раскололись по трещинам. Бойль оказался прав: закат
земной цивилизации произошел быстро, но не сразу, и без ненужных
катаклизмов. Лишь однажды, когда нам уже казалось, что с человечеством
покончено, наши приборы уловили слабое эхо наземного ядерного взрыва
далеко на юге, и аналитики не сошлись во мнениях, что это было: последние
отчаянные отголоски войны (кого? с кем? где?), или язык ледника походя
снес брошенную людьми ядерную энергостанцию.

Лет десять назад мы впервые вышли в эфир, рискнув отменить закон о
телемолчании. Наша телестанция вызывала уцелевших на связь каждый день,
трижды в сутки, и теперь еще продолжает вызывать. Но эфир пуст, и очень
похоже на то, что Убежище - единственный островок ныне действующего
человечества. Наше общество трудно заподозрить в процветании, но кое-какие
надежды на будущее у нас уже есть. С прошлого года мы были вынуждены
ограничить рождаемость.

Теперь многие думают, что нам остается только выждать, пока не
случится, с их точки зрения, очевидное: пока социально недееспособные
адаптанты, разрушив кормившую их цивилизацию, естественно и повсеместно не
вымрут от голода, после чего людям останется лишь вновь населить
опустевшую Землю, причем начало сего благостного процесса может состояться
уже в нынешнем поколении, а кульминация - по отступлении ледника. Многие
верят, что так оно и будет. Это полезная вера. Не следует без острой
необходимости ее разрушать: один из важнейших пунктов неписаной азбуки
управления гласит, что законное место веры во что-то светлое и достижимое
(во что - не суть важно) мгновенно и неизбежно занимает очередное
разрушительное непотребство.

Что до меня, то я настроен скорее скептически. Если предположить, что
в среде адаптантов хотя бы изредка могут появляться такие индивиды, как
Сашка Столповский, то наше дело плохо. Может быть, адаптанты сумеют выжить
без нас и спустя десять тысяч лет создадут свою цивилизацию, которая будет
удачливее нашей? Может быть.

Может быть, все это старческий бзик.

Хочется на это надеяться.

Чуть не забыл - у меня есть преемник. Нет, не из тех, кто лезут из
кожи вон, чтобы мне понравиться. Несколько лет назад, взвесив свой опыт, я
поручил Вацеку найти подходящего человека и взять его к себе. Хороший
парень, перспективный. Молодой, из родившихся в Убежище, умный, не
отягощенный. Прирожденный руководитель, и руководителем станет, только сам
он об этом пока не догадывается. Вчера я устроил ему первое липовое
покушение, и теперь он оглядывается, гадая, кто это задался целью
сократить ему срок отбытия на этой планете.

Пусть привыкает...

Как ни жаль, а мою рукопись все-таки придется уничтожить. Страшно
подумать, какое брожение в умах может вызвать Бойль и его бормотанье в
смертном ужасе о параллельном человечестве, а в особенности подтверждающий
его слова способ ухода, которым прервалась, а вернее, была кем-то прервана
его рекогносцировка Земли и землян. Существование двух человечеств,
расселенных в неолите по разным планетам (пространствам? временам?),
неизбежно подталкивает к мысли о существовании неких Экспериментаторов
(опять: где? почему? зачем?), не говоря уже о целях и методах их
экспериментов. Иногда, когда хочется опустить руки, в мой корродирующий
мозг забирается мысль: а может быть, и глобальная мутация - их рук
(щупалец? псевдоподий?) дело? Или нет?

Какое из двух человечеств - контрольная группа?

Я гоню от себя эти мысли. В самом деле, ни для того, чтобы выжить и
развиваться, ни для того, чтобы погибнуть, нам не требуется постороннего
вмешательства. В нас слишком много потенций и для того и для другого.
Случайно - может быть, случайно, я до конца не уверен - мы открыли для
себя одну из этих потенций. Мы не знаем, каковы остальные и сколько их еще
откроется в истории человечества, если история человечества будет
продолжена. Пока же она единственна и неизбежна, как траектория самолета,
садящегося на пустынный аэродром без капли горючего - двигатели уже
молчат, пилот вцепился в штурвал, и только долгий свист ветра в опущенных
закрылках, только короткий визг резины о бетонную полосу...

Глиссада.

Касание.

Пробежка.

Ангар.

Самолет, на котором летело человечество, совершил мягкую посадку. Это
был очень странный самолет, и его пассажиры подозревали, что с ним может
случиться всякое. Так, например, в полете от него может оторваться одно
пассажирское кресло.

Оно все еще летит, это кресло.

Без крыльев.

Теперь я уже знаю, что успею умереть задолго до его приземления.

Это утешает.

И еще я знаю другое: мы под взглядом, но шефство над нами никто брать
не собирается. Думаю, Бойлю и его соотечественникам еще долго не захочется
познакомиться с нами поближе. Боюсь, что свои проблемы, крупные и мелкие,
нам и дальше придется решать самим. Хотя, почему боюсь? Это нормально. Вот
только очень холодно.

Иногда я чувствую злорадство, когда думаю, что то, иное человечество,
возможно, пытается справиться с теми же проблемами, что и мы, - иначе
зачем было Бойлю столь внимательно изучать нашу мягкую посадку? Мы одного
корня, и этим многое сказано. Я все-таки человек, как любил говорить
Бойль, и ничто человеческое мне не чуждо. Злорадство - это человеческое.
Пусть.

И с каждым годом эта гипотеза нравится мне все больше и больше.