Понятно, подумал я, сразу представив, как начальник между делом пользует ее на кресле, нагнув у своего стола, поставив посреди кабинета, а в отсутствие начальника это же проделывают и его замы. Она ответила прямым взглядом, без смущения деревенской простушки, но и без вызова наглой москвички: ну и что? Зато моя зарплата втрое выше, чем у других. Да и кто сказал, что мне это так уж не нравится?
Да я что, удивился я. Просто пожалел, что я не твой начальник. Она дружески улыбнулась, я ощутил, как между нами протягивается ниточка понимания. Еще молодая, кожа чистая, без единой морщинки, но уже мудрая. Впрочем, женщины взрослеют раньше нас.
Богемов покосился на включенный телевизор. Там в это время человек в маске не то рассказывал о своих гнусных преступлениях, не то признавался в мазохизме и просил его понять, но толпа зрителей в аудитории слушала, роняя слюни, а телеведущий носился вокруг с микрофоном, млея от счастья, что сумел так ловко повысить рейтинг передачи.
– Неужели еще есть идиоты, – удивился Богемов, – которые верят, что вон тот в маске в самом деле пришел и рассказывает свои тайны?.. Прошлый раз вовсе уголовник какой-то…
Леночка сказала обиженно:
– Почему нет? Я такая идиотка.
– Ты зато очень красивая, – сказал Богемов серьезно, – а я говорю о тех, кто обязан быть умным. Как будто можно сохранить в тайне, кто входит в комнату, надевает маску, а потом снимает! Можно установить скрытые телекамеры, а если телевизионщики воспрепятствовали бы, их можно привлечь за соучастие и укрывательство преступников…
Леонид прогудел добродушно:
– Да ясно же, что это только трюк. Артисты разыгрывают роли, чтобы идиоты сидели у экранов и восхищались отвагой родного телевидения… В России дурачья до конца века точно хватит! И еще на пару тысячелетий останется… Мы пошли, Виктор Александрович! Не будем вам мешать.
После их ухода я проделал нелепейшую вещь, что могла прийти в голову лишь такому психопату, как я, которому только что совали под нос пистолет. С детектором, который мне три дня тому вручил Чеканов, я прошелся по всей квартире, даже вышел на балкон.
Но жизнь, похоже, штука еще нелепее. Я обнаружил сразу три «жучка»: на кухне за батареей, за диваном и возле балконной двери.
Я сел, не обращая внимания на возмущенный свист чайника. Кто из этой компании успел побывать во всех трех местах?
ГЛАВА 14
Чеканов выслушал молча, глаза сверлили меня с настойчивостью жука-короеда, которому плевать, какому из Людовиков принадлежало кресло. Задал пару вопросов, но в ответы не вслушивался. Похоже, наш разговор записывается, а потом аналитики вслушаются в мои ответы, чтобы поймать, где я солгал и с какой целью.
– Мы усилим охрану, – пообещал он. – Вами начинают интересоваться даже больше, чем, скажем, Коганом или Яузовым. Странно, да?
– Глупые они, – согласился я.
– Просто вы человек новый, – объяснил он снисходительно. – На остальных досье собрано ой-ой-ой!.. А с вами еще непонятно, что на вас действует. Слишком неожиданно вы оказались в команде президента. На вас нет ни строчки…
Усачев, я уж думал, что никогда не раскроет рот, подошел к Краснохареву, сказал стеснительно:
– Архиепископ Ростовский больно крут… Как бы не начал кампанию против ислама, не дожидаясь решения Москвы.
Сказбуш работал поблизости, буркнул:
– За такие дела можно и поплатиться.
– Как? – спросил Краснохарев саркастически. – Партийный билет отобрать?
– Партийный не партийный… но погоны с мерзавца сорву! – пообещал Сказбуш. – В сержанты разжалую.
Краснохарев пожал плечами:
– А что, если ему на это плевать? Он такими церковными суммами ворочает…
– Из нашего ведомства так просто не выходят, – сказал Сказбуш значительно. – Даже выйдя на пенсию, каждый остается нашим служащим, связанным присягой. Но я не думаю, что дело дойдет до шума. Он тоже хорошо знает, что на него у нас компромата многовато. А если какой-нибудь борзописец начнет публиковать сенсационные материалы, что такой-то церковный чин пьянствовал и развращал малолетних – у нас есть и фото, и видеозаписи, – что однажды сбил автомобилем старушку и скрылся…
Он начал распаляться гневом, ноздри бешено задергались. Усачев сказал торопливо:
– Я думаю, что он предпочтет начать свое дело уже без прикрытия церковной рясы. Пара миллионов у него есть?
Сказбуш оскорбленно фыркнул:
– У его помощников по десятку миллионов долларов в швейцарских банках! А у него… признаюсь честно, так не удалось вызнать. Он уже тогда начал к чему-то готовиться.
– Тогда с ним помех не будет, – согласился Краснохарев. – В чем я действительно не уверен – это что женщины чадру наденут! А публичные казни все же ушли в прошлое…
Кречет поднялся во весь могучий рост, с хрустом потянулся. Смех его был веселым и заразительным:
– Похоже, никто из вас так и не прочел книги Виктора Александровича! А зря. Он пятнадцать лет тому это описывал, даже то, что Россия придумает свою веточку ислама. Почему только сунниты или шииты? А если выбирать из этих двух, то все равно там сотни дорожек… Исламский мир отнесется с пониманием, если в России ислам будет не совсем таким, как в Саудовской Аравии. Я рассчитываю на вас, дорогой Виктор Александрович!
Я поежился:
– В чем?
– А кому еще разрабатывать идею, которую мы осуществляем? Вы и придумаете ислам российского толка. Мы будем одновременно и в исламском мире, и останемся самобытной Россией с ее особенностями. Это устроит всех… кроме тех, кто продвигает НАТО к нашим границам!
Сказбуш, переглянувшись с Яузовым, сказал все тем же тихим голосом:
– Да, это не устроит. Вот-вот, я же говорил… Если раньше разведчика снабжали ампулой с ядом, то теперь всем понятно, что сопротивляться аресту не будет, а на первом же допросе выложит все, что знает.
Кречет покачал головой, а наивный Коломиец переспросил:
– И такие все?
– Мир таков, такова и разведка. Потому такими страшными кажутся исламисты! Они не растеряли эти «устаревшие» понятия. Для спецслужб всего мира страшнее всего исламские террористы, ибо такой борец за идею может совершить теракт, а потом с чувством исполненного долга застрелиться. А диверсанты других стран не пойдут на опасное дело, если им не будут гарантированы по крайней мере два безопасных пути отхода… А спецслужбы по охране прежде всего перекрывают пути отхода, это проще всего.
Мирошниченко все подкладывал Кречету листки на подпись, тот быстро проглядывал, подписывал, некоторые комкал и молча бросал в корзину.
– А вот это, – объяснил Мирошниченко, – полный список священников… правда, высшего ранга, что готовы принять ислам… При условии, конечно, что их, как первых, зачислят в высшие иерархи мусульман. Гм… я думаю, что верховный имам всех мусульман на это пойдет. Даже с удовольствием. Больше чести обратить высокий чин, чем простого человека. А истинные мотивы… Религия – давно такая же политика, как и парламент или Дума. Есть же простаки, что верили царям, генсекам, президентам,
– Но-но! – прикрикнул Кречет. – Меня и эти достают со своими шуточками, так и ты туда же?
Оробевший пресс-секретарь захлопнул рот со стуком, словно пес, поймавший крупную муху.
– А что, я ничего…
– Как с казачеством?
– Самые последние сведения, – заговорил Мирошниченко очень серьезно, – не очень-то… Это же самое преданное власти, преданное до кликушества сословие! Умом, правда, и раньше не отличались, главными достоинствами были храбрость, верность слову, понятиям чести, славы. Потому там сейчас жаркие споры… кое-где перешли в драки, а то и вовсе берутся за оружие. То, что ислам поднял голову, рассматривается как оскорбление. Честно говоря, в ряде станиц вы, Платон Тарасович, хоть и позволили им вооружаться, но уже объявлены врагом ни больше ни меньше как всего русского народа – конечно же, православного, богобоязненного, уничижающегося. Но то, что президент объявил войну бандитам, мафии, проституции, наркомании, что первым заговорил о чести, доблести, служению Отечеству… Да и оружие позволил иметь одним росчерком пера! Словом, раскол прошел не по сословиям казаков, а по их сердцам. Самый болезненный, куда болезненнее, чем в Гражданскую…
Он был очень серьезен, тишина стояла почти гробовая. Кто-то шумно вздохнул, застеснялся и быстро опустил голову. Кречет криво улыбнулся, лицо было бледным, страдальческим, но сказать ничего не успел, в дверь заглянула Марина. Она по старой привычке предпочитала сообщать все лично, хотя на ее столе стояли переговорники, селекторы, компьютеры и прочие сложнейшие средства связи.
Ее лицо было встревоженное.
– Прибыл генерал Сагайдачный. Рвет и мечет. Что делать?
– Я его жду, – ответил Кречет. Его лицо помрачнело. Он коротко взглянул на нас, поколебался, махнул безнадежно рукой. – Зови.
Дверь распахнулась, словно ворвался штурмовой танк. Генерал задыхался от ярости, устрашающе огромный, широкий в плечах, грузный, как танкер, но все еще без живота, красное лицо было искажено, на лбу вздулись синие жилы.
– Почему, – рыкнул он люто, и жалюзи зазвенели тонко-тонко, – почему мне не выдали мой лист?.. Я сказал, что ухожу из армии!!!
Кречет поспешно увел его хитрыми маневрами подальше от нас, в другой угол зала, но генерал так орал и взревывал, да и Кречет не умел шептать, что мы, притихшие, как мыши, слышали каждое слово.
– Панас Назарович, – заговорил он льстиво, – ты мой первый и самый дорогой учитель!.. Я не посмел бы вмешаться… это олухи из канцелярии… Я все узнаю и поправлю… Ты же знаешь, как я тебя люблю и чту…
Он юлил перед ним, как молодой Дорошенко перед Сагайдачным, потомком которого, без сомнения, был этот разъяренный гигант. Он рыкнул:
– Так позвоните сейчас!
Он обращался на «вы», но не из почтительности, все это чувствовали, а явно не желая возвращаться к более теплым отношениям военного учителя и ученика.
– Все сделаю, – заверил Кречет. – Прости, голова трещит от дел… А что случилось?
Генерал задыхался от ярости:
– Ты еще спрашиваешь?.. Отечество продал!.. Веру нашу!..
– Я похож на торговца? – спросил Кречет.
– Тогда так отдал, предатель!
– Отечество я не предавал, – ответил Кречет, мы все ощутили, что голос его стал тверже. – Ты знаешь, что Отечество я не продал. А жизнь за него положу, тоже знаешь. Знаешь!
Сагайдачный прохрипел, на красном мясистом лице выступили крупные капли пота:
– Но веру! Веру нашу!
– И вера останется на месте, – заверил Кречет. – Разве гетман Сагайдачный вместе с татарами не ходил в походы на Польшу и Россию? Разве Богдан Хмельницкий не получил от польского короля золотую саблю с надписью «За храбрость» за ударный поход на Москву? А с ними опять же были татарские полки, что исповедовали ислам!.. Что с того, что в твоих воздушно-десантных будут и мусульмане?.. Разве они плохо дрались с твоими частями, когда те вошли в Афганистан? А в Чечне?
Сагайдачный смахнул пот огромной ладонью, мы видели, как сверкнули в воздухе мелкие капельки. Глаза навыкате смотрели с яростью, дышал шумно, огромный и странно поджарый, несмотря на исполинский вес.
– Мы только-только начали перенимать западный опыт, – прорычал он. – Американские инструктора приехали…
Кречет сказал неожиданно резко:
– Ты с этой верой… и западничеством… Знаешь, что во всей русской армии уже никто не закроет грудью дзот, не бросится со связкой гранат под танк, не кинется с факелом в пороховой погреб, только бы не дать его врагу?.. Так же, как не бросались американцы. Никогда. Им жизнь была дорога! А вот воины ислама бросаются на дзоты и с гранатами под наши танки!
Генерал рыкнул:
– Бьют американцы твоих воинов ислама!
– Издали. Крылатыми ракетами. А лицом к лицу кишка тонка. Исламскому воину честь дороже жизни, как было когда-то в русской армии… Я говорю о той русской, что еще до советской… У них сила духа выше! Да что там выше. У них она просто есть, а у американцев – нет. Как вообще у западных армий. Как нет теперь и у нашей. Это счастье наше, дурак, что мы все еще на распутье. Что можем выбирать! Были бы мы сыты – выбирать трудно, а вот голодным и босым…
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Курылев Олег
Муркок Майкл
Шилова Юлия