Чтение 44–й страницы книги ~Восставшие из рая~

...Кто я? Ответьте!..

Тишина.

Иногда я перестаю быть "Я" и становлюсь таким маленьким, щупленьким
"я", у которого колет в боку, болит горло и все время дрожат руки. Кое-что
я все-таки соображаю: вот я иду по коридорам - это Книжный Ларь; вот люди
в белых одеяниях покорно стоят передо мной - это Страничники; вот кто-то
молчит у меня за спиной - это Она, иногда Он, но в конце концов всегда
Она... и тяжелый звериный запах странным образом сливается с запахом
книгохранилища.

Когда я пытаюсь назвать Ее по имени, через меня идет Сила. Ее Сила. Я
мал, болен и слаб, но накопленные ярость, боль и гордыня кипят во мне, и
бессильная Сила проходит сквозь них, насыщается душами Арт-Шарана,
Скилъярда Проклятого, Абу-Раббата, Тилла Крючконосого, многих других - и
Страничники потом уходят, унося в себе частицу полученной от меня Силы.

"Да, Глава", - говорят они, пятясь задом к двери.

И крышка Переплета захлопывается за моей спиной.

Кто я?! Дайте вспомнить!..

Не дают...

Кто я на самом деле?!

Человек? Тогда - который?..

И вновь шелестит, переворачиваясь, очередная страница...

(...зачем, зачем я коплю чужие души в гробнице своего сознания, зачем
я даю чужой Силе воплощаться, проходя через накопленное; зачем я даю Книге
читать себя?.. что?!.)

Я - толстобрюхий папаша Фоланс, заедающий предобеденную стопку водки
куском малосольного огурца; я - довольство, и благодушие, и размеренность
бытия.

Я - узкоглазый старик Хурчи Кангаа, жарящий дикую саранчу на одиноком
костре; я - полынь степей, я - неприхотливость кожаного ремня, я...

Я - удивленный турист Анджей, я стою над умирающей старухой во
флигеле с развороченной крышей, где почему-то пахнет ночным озером и
спящими кувшинками. Я - отец, и друг, и муж, и...

Стой! Погоди!.. Не перелистывайся!..

Кто я?! Мгновенье, стой!.. остановись, мразь!..

Опять Книжный Ларь, опять Страничники, склонившие головы; опять Сила
идет через меня: подбирая на ходу огрызки краденых чувств, как нищий
подбирает рассыпанный монеты; и хлопает крышка Переплета.

Я улыбаюсь.

Я спрятал монетку последнего воспоминания, зажал в кулаке, сунул за
щеку, и хитрая улыбка бродит по моему небритому и потному лицу.

Улыбка продирается сквозь щетину, как... как уставший человек через
чахлый сосновый лес, а впереди маячит...

Что?!.

"...а упрямый Бакс все тащился за мной, по щиколотку утопая в
прошлогодней хвое, и с каким-то тихим остервенением рассуждал о шашлыках,
истекающих во рту всем блаженством мира..."

Я крадусь по ниточке этих слов на ощупь, как слепой, а вокруг шумят
миры и жизни, черные знаки на белой бумаге; я проталкиваюсь через их
мешанину, я иду, спешу, спотыкаюсь, отшвыриваю страницы, хлопающие меня по
лицу, как кожистые крылья летучих мышей...

Я вспомню!

Наверное...

23. ИНГА

Роза,

застыв под луною,

на небе искала не розу -

искала иное.

Ф.Г.Лорка

...и вдобавок мне начали сниться сны.

Вот уже третью ночь. А два раза - днем. Раньше я не любила ложиться
днем, но в последние дни я не очень хорошо себя чувствовала, и Черчек,
ставший необыкновенно заботливым и оттого немного суетливым, заставлял
Иоганну стелить чистое белье и собственноручно поправлял на мне одеяло.

- Не боись, девка, - шутил он, раздувая пегие усищи, - лапать не
буду... Эх-ма, старый лапоть, ни к чему мне девок лапать, я б к старухе
под бочок - да не разогнуть крючок...

Я улыбалась и легко-легко проваливалась в теплую мякоть сна. И снова
видела Энджи - заросшего клочковатой бородой и с воспаленными глазами,
видела странных людей в белоснежных балахонах, согнувшихся в поклоне перед
моим мужем, видела его лицо - окаменевшее в страшном усилии, чем-то
похожее на лицо Атланта с офорта Марли, когда небо впервые опустилось
титану не плечи...

Я видела Талю - вытянувшегося, даже возмужавшего, очень похожего на
своего отца; Таля сидел в какой-то избе, а напротив сидела женщина средних
лет, однорукая и напоминающая Иоганну, и женщина эта что-то втолковывала
моему сыну, а он послушно кивал - что было совершенно непохоже на
знакомого мне неугомонного Тальку - и перебирал в пальцах разные корешки,
веточки, листья...

"Таля!" - попробовала я позвать его, и он вскинул голову, зашарил
глазами вокруг себя, а потом понурился и сломал корешок пополам.

Я видела Бакса - он расположился на крыльце и точил две кривые
железяки. Он всегда любил возиться со всякими убийственными штуками; а у
ног его копошились в траве два маленьких лохматых человечка, они боролись
друг с другом, и я впервые услышала голос Бакса, впервые в моих беззвучных
снах пробился живой звук.

- Ногу, ногу подставляй, Болботун, - бормотал Бакс, ногтем пробуя
лезвие, - так, а теперь на себя... Что, Падлюк, съел?!. Пищи - не пищи, а
кинул он тебя! Болботун у нас герой... вон Вилисса говорит, что это он
самолично про Анджея вести из Ларя принес, когда нам еще тела потом
наколдовывали... Трех кабанов чуть не насмерть загнал, а за одну ночь
добрался! Слышь, Болботуша, как ты этих дьяволов клыкастых уболтал, чтоб
они тебя не жрали, а везли? Ну ладно, не хочешь говорить, и не надо...
Ногу, ногу подставляй!.. вот так...

Голос поплыл, заглох, и вновь - тишина.

Сны. Поначалу я не связывала их с собранием Неприкаянных, о котором
никто не заговаривал, словно его и в помине не было; я не связывала сны
даже с визитами Бредуна. Он прибегал по два раза на день, но ненадолго,
запыхавшийся и возбужденный, он пил с Черчеком, шутил с Иоганной, рявкал
на Йориса - тот понимал и любил именно такую форму общения - и
разговаривал со мной исключительно о пустяках.

Не связывала сны с Бредуном, а вот - само связалось.

Это Бредун заставил меня все время носить нож. Он сам привязал к
ножнам две тесемочки и подвесил их мне на шею, строго-на-строго приказав
не снимать даже в постели.

- Тепло ему нужно, - загадочно сообщил Бредун. - Живое тепло, и чтоб
капусту ни-ни...

Нож на удивление уютно примостился у меня за пазухой и по ночам
маленьким зверьком лежал рядом. Я спала, видела сны, а когда просыпалась -
ножны зачастую были крепко зажаты у меня в руке, и спокойная сила бродила
в сонном теле.

А днем меня иногда знобило. И к вечеру - тоже. Иоганна поила меня
горькими отварами и настойками, Йорис подарил меховую безрукавку, и я
одевала ее по вечерам. Мы гоняли чаи, Иоганна все чаще заговаривала о
приближающихся родах, старик хмыкал в бороду, а потом я шла спать.

И видела сны.

Так текло время в постоянном ожидании чего-то...

24. ТАЛЬКА

Мама,

вышей меня на подушке своей.

Ф.Г.Лорка

Я - мальчишка. Это обидно и неумолимо, как понимающая улыбка Бакса.

Впервые я понял это, когда испугался пришествия Боди.

Я стоял в десяти шагах от того страшного, что творил Бакс, в животе
ворочался кусок тающего льда, и руки тряслись от ужаса и непонятной
тяжести.

Потом я обнаружил, что до сих пор держу Черчекову тяпку - но это уже
потом, когда Бакс говорил мне разные успокаивающие слова.

- У каждого свое оружие, - говорил он, - просто его надо сперва
найти. Например, кому-то человека застрелить - раз плюнуть, а вот ножом ни
в какую... Только представит себе, как лезвие в тело входит, как кровь ему
на одежду выплескивается, как руку надо рывком назад - все, пиши
пропало... Или саблей - запросто, а дубиной или топором - ни за что. У
каждого свое оружие, Таля. Иному умереть легче, чем убить, и это тоже -
оружие...

- А ты? - всхлипнул я, и Бакс осекся, нахмурился и замолчал. - Ты же
не выбираешь!..

- Я сам - оружие, - непонятно и глухо ответил он. - Не приведи Бог
кому другому...

Я выронил тяпку и побрел в дом.

Я - трус. Вила специально не позвала меня, когда они стали хоронить