начинать, и ты будешь первым, не хочу, чтобы ты был куклой, даже если тебе
это нравится - быть куклой...
возиться, пытаясь остановить машину. Это ему не удалось, и он выбрался
обратно, уже в каске, очень молчаливый и деловитый. Он явно намеревался
спрыгнуть и уйти обратно. Он был очень сердит. Тогда Максим поймал его за
штаны, усадил рядом и принялся объяснять положение.
танка на поворотах. Он говорил, а Гай слушал. Сначала Гай пытался
перебивать, порывался соскочить на ходу, затыкал уши, но Максим говорил и
говорил, повторял одно и то же снова и снова, объяснял, втолковывал,
разубеждал, и Гай, наконец, начал прислушиваться, потом задумался,
приуныл, залез обеими руками под каску и шибко почесал шевелюру, потом
вдруг сам перешел в наступление и принялся допрашивать Максима, откуда все
это стало известно и кто докажет, что все это не вранье, и как можно во
все это поверить, если это очевидная выдумка... Максим бил его фактами, а
когда фактов не хватало, клялся, что говорит правду, а когда и это не
помогало, называл Гая дубиной, куклой, роботом, а танк все шел и шел на
юг, все глубже зарываясь в страну мутантов.
это проверим. По моим расчетам мы давно уже выехали из поля излучения, а
сейчас примерно без десяти десять. Что вы все делаете в десять часов?
дурацкие гимны, и надрываетесь от энтузиазма. Помнишь?
Ничего, вот сейчас мы посмотрим, какой у тебя там в крови энтузиазм.
Который час?
тяжелыми шагами..." Максим насмешливо смотрел на него. Гай сбился и
перепутал слова.
вообще, какой может быть энтузиазм вне строя?
как в строю. Смотреть на вас с дядей Кааном страшно было. Один орет
"Боевую Гвардию". Другой тянет "Славу Отцам". А тут еще Рада... Ну, где
энтузиазм? Где твоя любовь к Отцам?
если то, что ты рассказываешь, - правда, это означает только, что Отцов
просто обманули.
потускнели, отвисла нижняя губа. Максим вдруг вспомнил Фишту Луковицу и
Красавчика Кетри из арестантского вагона. Они были наркоманами,
несчастными людьми, привыкшими употреблять особенно сильные наркотические
вещества. Они страшно мучились без своего зелья, не ели и не пили, а дни
напролет сидели вот так, с потухшими глазами и отвисшей губой.
Нехорошо как-то... Я лягу, а?
поджав ноги. Вот оно как, подумал Максим. Это не так просто, как я думал.
Он забеспокоился. Лучевого удара Гай не получил, из поля мы выехали почти
два часа назад... Он же всю жизнь живет в этом поле... А может быть, ему
это вредно - без поля? Вдруг он заболеет? Надо же, дрянь какая... Он
смотрел через люк на бледное лицо, и ему становилось все страшнее.
Наконец, он не выдержал, спрыгнул в отсек, выключил двигатель, выволок Гая
наружу и положил на траву у шоссе.
бить озноб, он скрючивался, сжимался, словно стараясь согреться, засовывал
ладони под мышки. Максим положил его голову к себе на колени, прижал ему
пальцами виски и постарался сосредоточиться. Ему давно не приходилось
делать психомассаж, но он знал, что главное - отвлечься от всего,
сосредоточиться, включить больного в свою, здоровую, систему. Так он сидел
минут десять или пятнадцать, а когда очнулся, то увидел, что Гаю лучше:
лицо порозовело, дыхание стало ровным, он больше не мерз. Максим устроил
ему подушку из травы, посидел некоторое время, отгоняя комаров, а потом
вспомнил, что им ведь еще ехать и ехать, а реактор течет, для Гая это
опасно, надо что-то придумать. Он поднялся и вернулся к танку.
проржавевших заклепок несколько листов бортовой брони, а затем он набивал
эти листы на керамическую перегородку, отделяющую реактор и двигатель от
отсека управления. Ему оставалось прикрепить последний лист, когда он
вдруг почувствовал, что вблизи появились посторонние. Он осторожно
высунулся из люка, и внутри у него похолодело и съежилось.
сразу понял, что это люди. Правда, они были одеты, и двое держали на
плечах жердь, с которой свисало окровавленной головой вниз небольшое
копытное животное, похожее на оленя, а на шее у третьего. поперек
цыплячьей груди, висела громоздкая винтовка непривычного вида. Мутанты, -
подумал Максим. Вот они - мутанты... Все рассказы и легенды, слышанные им,
вдруг всплыли в памяти и сделались очень правдоподобными. Сдирают с живых
кожу... людоеды... дикари... звери. Он стиснул зубы, выскочил на броню и
поднялся во весь рост. Тогда тот, что был с винтовкой, смешно перебрал
коротенькими ножками, выгнутыми дугой, но не двинулся с места. Он только
поднял жуткую руку с двумя длинными многосуставными пальцами, громко
зашипел, а потом произнес скрипучим голосом:
четверти одиннадцатого утра, мир был серым, бесцветным, сухим, в нем не
было места радости, не было места движению жизни, все было тусклое и
больное. Не хотелось думать, не хотелось ничего видеть и слышать, даже
спать не хотелось - хотелось просто положить голову на стол, опустить руки
и умереть. Просто умереть - и все.
на огромный, загроможденный развалинами, заросший диким кустом серо-рыжий
пустырь. Обои в комнате пожухли и скрутились - не то от жары, не то от
старости, - паркет рассохся, в одном углу обгорел до угля. От прежних
жильцов в комнате ничего не осталось, кроме большой фотографии под
разбитым стеклом, на которой, если внимательно присмотреться, можно было
различить какого-то пожилого господина с дурацкими бакенбардами и в
смешной шляпе, похожей на жестяную тарелку.
последней бездомной собакой, но Максим приказал: "Чисти!" "Каждый раз, -
приказал Максим, постукивая каменным пальцем по столу, - каждый раз, как
только тебя скрутит, садись и чисти автомат..." Значит, надо чистить.
Максим все-таки. Если бы не Максим, давно бы лег и помер. Просил ведь его:
"Не уходи ты от меня в это время, посиди, полечи". Нет. Сказал, что теперь
сам должен. Сказал, что это не смертельно, что должно пройти и обязательно
пройдет, но надо перемочься, надо справиться...
Отец, не бог - Максим... И еще он сказал: "Злись! Как тебя скрутит,
вспоминай, откуда это у тебя, кто тебя к этому приучил, зачем, и злись,
копи ненависть. Скоро она понадобится: ты не один такой, вас таких сорок
миллионов, оболваненных, отравленных..." Трудно поверить, массаракш, ведь
всю жизнь - в строю, всегда знали, что к чему, все было просто, дорога
была ясная, все были вместе, и хорошо было быть одним из миллионов, таким,
как все. Нет, пришел, влюбил в себя, карьеру испортил, а потом буквально
за шиворот вырвал из рядов и утащил в другую жизнь, где и цель непонятна,
и средства непонятны, где нужно - массаракш-и-массаракш! - обо всем думать
самому! Раньше и понятия не имел, что это такое - думать самому. Был
приказ, все ясно, думай, как его лучше выполнить. Да... вытащил за
шиворот, повернул мордой назад, к родному, к гнезду, к самому дорогому и
показал: помойка, гнусь, мерзость, ложь... И вот смотришь - действительно,
мало красивого, себя вспомнить тошно, ребят вспомнить тошно, а уж господин
ротмистр Чачу!.. Гай с сердцем загнал на место затвор и цокнул защелкой. И
снова навалилась вялость, апатия, и воли на то, чтобы вставить магазин,
уже не оставалось. Плохо, ох как плохо...
деловитое рыльце - в общем даже симпатичное, если бы не лысый череп и не
воспаленные веки без ресниц - Танга, соседская девчонка.
Конюшевский Владислав
Контровский Владимир
Лондон Джек
Круз Андрей
Самойлова Елена
Емилина Ника