частями. Девятого Роман находит в печке уцелевшее перо Фотона. Трупа
Фотона уже нет, он сожжен завтра. Завтра, десятого, Роман находит его в
чашке Петри. У-Янус находит покойника тогда же и там же и сжигает его в
печи. Сохранившееся перо остается в печи до конца суток и в полночь
перескакивает в девятое. Одиннадцатого с утра Фотон жив, хотя уже болен.
Он издыхает на наших глазах под весами (на которых он будет так любить
сидеть теперь), и простодушный Саня Дрозд кладет его в чашку Петри, где
покойник пролежит до полуночи, перескочит в утро десятого, будет найден
У-Янусом, сожжен, развеян по ветру, но перо его останется, пролежит до
полуночи, перескочит в утро девятого, и там его найдет Роман. Двенадцатого
с утра Фотон жив и бодр, он дает Корнееву интервью и просит сахарок, а в
полночь перескочит в утро одиннадцатого, заболеет, умрет, будет положен в
чашку Петри, в полночь перескочит в утро десятого, будет сожжен и развеян,
но останется перо, которое в полночь перескочит в утро девятого, будет
найдено Романом и брошено в мусорную корзину. Тринадцатого,
четырнадцатого, пятнадцатого и так далее Фотон, на радость всем нам, будет
весел, разговорчив, и мы будем баловать его, кормить сахарком и зернышками
перца, а У-Янус будет приходить и спрашивать, не мешает ли он нам
работать. Применяя ассоциативный допрос, мы сможем узнать от него много
любопытного относительно космической экспансии человечества и, несомненно,
кое-что о нашем собственном, личном будущем.
заявил, что ему не нравятся намеки Фотона на его, Амперяна, безвременную
смерть. Чуждый душевного такта Корнеев заметил на это, что любая смерть
мага всегда безвременна и что тем не менее мы все там будем. И вообще,
сказал Роман, может быть, он будет тебя любить сильнее всех нас и только
твою смерть запомнит. Эдик понял, что у него еще есть шансы умереть позже
нас, и настроение его улучшилось.
Мы все, кроме Корнеева, конечно, вдруг начали жалеть У-Януса.
Действительно, если подумать, положение его было ужасно. Во-первых, он
являл собою образец гигантского научного бескорыстия, потому что
практически был лишен возможности пользоваться плодами своих идей. Далее,
у него не было никакого светлого будущего. Мы шли в мир разума и братства,
он же с каждым днем уходил навстречу Николаю Кровавому, крепостному праву,
расстрелу на Сенатской площади и - кто знает? - может быть, навстречу
аракчеевщине, бироновщине, опричнине. И где-то в глубине времен, на
вощеном паркете Санкт-петербургской де Сиянс Академии его встретит в один
скверный день коллега в напудренном парике - коллега, который вот уже
неделю как-то странно к нему приглядывается - ахнет, всплеснет руками и с
ужасом в глазах пробормочет: "Герр Нефструефф!.. Как ше это? Федь фчера ф
"Федомостях" определенно писали, што фы скончались от удар..." И ему
придется говорить что-то о брате-близнеце или о фальшивых слухах, зная и
прекрасно понимая, что означает этот разговор...
будущее. Он уже побывал там, куда нам еще идти и идти. И он, может быть,
прекрасно знает, когда мы все помрем.
поласковее и потеплее. Особенно ты, Витька. Вечно ты ему хамишь.
да где виделись...
прилично.
списком вопросов.
знаем. Надо постоянно предсказывать ему его ближайшее будущее.
гололеде.
уже давно срослась...
вычеркнут...
я как раз печку включал, расплав делал...
я его не видел... Гм... Куда же оно делось?
что его никто не сжег. Как оно должно выглядеть в веках?
с ботинками Януса, когда он доносит их до дня их изготовления на фабрике
"Скороход"? И что бывает с пищей, которую он съедает за ужином? И
вообще...
пришел Саня Дрозд, вытеснил нас, спорящих, с дивана, включил свою
"спидолу" и стал просить два рубля. "Ну дайте", - ныл он. "Да нет у нас",
- отвечали мы ему. "Ну, может, последние есть... Дали бы!.." Спорить стало
невозможно, и мы решили идти обедать.
фантастична. Может быть, судьба У-Януса гораздо удивительнее.
коридоре я налетел на У-Януса, который внимательно на меня посмотрел,
улыбнулся почему-то и спросил, не виделись ли мы с ним вчера.
Вчера вас в институте не было. Вы вчера, Янус Полуэктович, прямо с утра
улетели в Москву.
конечно, но я твердо знал, что последнее время Янус Полуэктович относился
ко мне хорошо, а значит, никакого особенного инцидента у нас с ним сейчас
произойти не могло. И я спросил вполголоса, осторожно оглядевшись:
потом, видимо вспомнив что-то, сказал:
Случится ли война? Выйдет ли из меня толк? Найдут ли рецепт всеобщего
счастья? Умрет ли когда-нибудь последний дурак?.. Я сказал:
ответил:
вызовет китежградский завод, и мне придется дать вам командировку.
детерминизме, обрекавшем меня, самостоятельного человека со свободой воли,
на совершенно определенные, не зависящие теперь от меня дела и поступки. И
речь шла совсем не о том, хотелось мне ехать в Китежград или не хотелось.
Теперь я не мог ни умереть, ни заболеть, ни закапризничать ("вплоть до
увольнения!"), я был обречен, и впервые я понял ужасный смысл этого слова.
Я всегда знал, что плохо быть обреченным, например, на казнь или слепоту.
Но быть обреченным даже на любовь самой славной девушки в мире, на
интереснейшее кругосветное путешествие и на поездку в Китежград (куда я,
кстати, рвался уже три месяца) тоже, оказывается может быть крайне
неприятно. Знание будущего представилось мне совсем в новом свете...
Полуэктович, откровенно за мной наблюдавший. - А что касается ваших
вопросов, Александр Иванович, то... Постарайтесь понять, Александр
Иванович, что не существует единственного для всех будущего. Их много, и
каждый ваш поступок творит какое-нибудь из них... Вы это поймете, - сказал
он убедительно. - Вы это обязательно поймете.
Чародейства и Волшебства не являются, на мой взгляд, реалистическими в
строгом смысле этого слова. Однако они обладают достоинствами, которые
выгодно отличают их от аналогичных опусов Г.Проницательного и Б.Питомника
и позволяют рекомендовать их широкому кругу читателей.
ситуации и отделить прогрессивное в работе института от консервативного.
Очерки не вызывают того раздражения, которое испытываешь, читая
восхищенные статьи о конъюнктурных фокусах Выбегаллы или восторженные